Глава II
СИЛЬНЫЙ “МЛАДШИЙ ГЕРОЙ”
Прежде чем заниматься непосредственным анализом этого образа, следует оговорить принципиальный момент, от которого зависит всё построение дальнейших рассуждений. Если мы сосредоточим свое внимание на собственно образе “младшего героя”, то мы получим представление о его происхождении, возрасте, отношении к вождю и дружинникам – и не более. Статичное, изолированное рассмотрение “младшего героя” нисколько не прольет света на вопрос, почему, собственно, он “младший”. И потому в центре нашего исследования будут взаимоотношения главного и “младшего” героев, то есть система мотивов, в которой действующими лицами являются эти два персонажа.
Даже беглый абрис круга былин о бое Ильи с войском Калина-царя приводит к выводу, что эти сказания строятся на трех мотивах:
- удаление главного героя от битвы (его распространенный вариант: ссора героя с эпическим государем),
- бой с войском,
- гибель “младшего героя” при попустительстве главного.
(Относительно гибели уточним: в том случае, когда в роли “младшего героя” оказывается Илья Муромец, мы имеем дело с тем, что П.А. Гринцер назвал “едва-не-гибель” героя. Впрочем, и в былине о Ермаке смерть юного богатыря не устраивает большинство сказителей. Поэтому для нас собственно трагический финал истории “младшего героя” – это лишь частный случай сюжета, где он может погибнуть. Правильнее было бы при определении мотива писать “едва-не-гибель”, однако это сделает название слишком громоздким. Поэтому мы в дальнейшем будем употреблять этот термин в тех случаях, когда гибель героя возможна, но не происходит.)
Итак, возникают вопросы: 1) сколь часто эти три мотива встречаются в мировом эпосе – как устном, так и литературном; 2) по каким законам (при каких условиях) возможно их объединение в цельный сюжет; 3) почему образ “младшего героя” устойчиво связан именно с этой триадой. Ответ на эти вопросы поможет нам выявить место былины о Ермаке в мировом эпосе.
* * *
Мы начинаем наш анализ образа “младшего героя” с Ермака. Былину о нем невольно хочется назвать “падчерицей отечественного эпосоведения”. Ее анализирует, кажется, только В.Я. Пропп [Пропп. 1955. С. 331-333] – и то не как самостоятельный текст, а как эпизод былины об Илье и Калине. И всё же В.Я. Пропп – единственным из ученых – не закрывает глаза на смерть Ермака, считая ее закономерной и даже отмечая, что гибель юного героя “подробно рисуется при описании боя” [Пропп. 1955. С. 333]. Но, несмотря на это утверждение, анализа подробной обрисовки кончины юноши у В.Я. Проппа нет, видеть в Илье Муромце хотя бы невольного убийцу Ермака ученый не желает.
Совершенно игнорирует эту былину А.М. Астахова, не упоминая ее в своей книге “Русский былинный эпос на Севере” (при том, что на материале этой былины четко видны региональные отличия – былина специфически олонецкая) и не включая ее в сборник “Илья Муромец”. В комментариях к этому сборнику былине уделена всего одна фраза – А.М. Астахова отмечает устойчивость сюжета и утверждает, что роль Муромца сводится к тому, что “он вовремя удерживает увлекшегося боем молодого богатыря” [Астахова. 1958. С. 463]. Такой подход и во времена А.М. Астаховой был не нов – еще комментатор сборника Киреевского решительно не приемлет трагический финал былины: “...Вспомним, как больше всех товарищей щадит он <Илья Муромец> всякую новую и молодую силу, как бережет и лелеет Ермака, которого, как младшего и позднейшего богатыря, творчество подводит к нему ребенком” [Кир. С. XXXV]. Близкой точки зрения придерживался и А.Н. Веселовский – в седьмом разделе своей работы “Южнорусские былины” он пишет: “Эпизод о гибели богатырей перенесся механически в соответствующее место песни о Ермаке, изнемогшем от вражьей силы” [Веселовский. С. 281-282].
Такая точка зрения ошибочна, и мы попытаемся доказать это настоящим исследованием. Былина о Ермаке является типичнейшим сказанием о “младшем герое”, своего рода эталоном такого сюжета. Но прежде чем сопоставлять былину с произведениями мирового эпоса, мы рассмотрим ее во всем многообразии вариантов.
Как мы уже указывали во “Вступлении”, завязка этой былины – отказ богатырей выступить на защиту Киева, которому грозит Калин-царь. Причина отказа – богатыри устали от сражений (Рыбн. № 120, Гильф. № 121, Сок.- Чич. № 5, № 38, № 62, № 102, Пар.- Сойм. № 132). Отметим, что, хотя подобная завязка весьма распространена в эпических сказаниях, она не логична: защитники родной земли отказываются выступить против врага. Однако подобные логические неувязки в эпосе чрезвычайно часто встречаются; кроме того, патриотизм эпических героев – черта классического эпоса [Баркова. Мифология.1998. С. 11-12], архаический герой движим личной враждебностью или местью, в противном случае он может побрататься даже с чудовищем - отголоски этого нередки даже в классическом эпосе. (Примером первого является Илья в былине о Сокольнике (богатырь щадит его как врага Руси, но затем убивает как сына, поднявшего руку на отца); примером второго – Добрыня в былине о бое со Змеем (первый бой завершается побратимством).)
Возможны и другие варианты завязки, например, причины отсутствия богатырей в Киеве неизвестны или неясны (Рыбн. № 7, Рыбн. № 39, Гильф. № 92, Гильф. № 138, Пар.– Сойм. № 20), либо Илья отправляется отвезти Калину откуп (Гильф. № 69, № 105, Кир. I, с. 58 (Здесь и далее ссылки на строки даются без буквенного указателя, на строфы – с указателем “стф.”, на страницы – с указателем “с.”.)).
Удаление богатырей служит внутренней мотивацией для выхода на битву Ермака: только в этом случае Владимир позволит биться почти мальчику, которому двенадцать лет. Следующий эпизод чрезвычайно важен для дальнейшего исследования. Выехав из Киева, Ермак едет отнюдь не в бой (Случаи, когда Ермак сразу едет биться, единичны [Гильф. № 105, Пар.– Сойм. № 20]) – он прибывает на богатырскую заставу, где богатыри посылают его подсчитать вражье воинство. Этот эпизод устойчиво связан с “младшим героем” сильного типа, который практически никогда не выполняет этот приказ, а немедленно начинает биться в одиночку (Рыбн. № 39, № 120, Гильф. № 92, № 121, № 138, Кир. I, с. 58, Пар.–Сойм. № 32, Сок.–Чич. № 5, № 62, № 131). В одном из текстов прямо указывается, что юный герой вступает в битву ради собственной чести (Сок.– Чич. № 5, 215-216).
Как мы отмечали в начальном пересказе былины, Илья Муромец и другие богатыри отнюдь не спешат на помощь Ермаку, а вступают в бой лишь тогда, когда обнаруживают угрозу их собственной славе: так, Илья стремится укротить Ермака, наложив на него “храпы”, но не вместе с юным героем одолеть врага. Особенно ярко это видно в версии Рябинина (Рыбн. № 7), где Муромец сначала посылает Алешу наложить “храпы”, Ермак их рвет, затем Илья посылает Добрыню, Ермак опять разрывает путы, – тогда сам Илья накладывает их – и Ермак умирает. Лишь после этого богатыри вступают в бой с татарами! В одной из записей Илья иносказательно г Пропп. 1955. С. 333.оворит юному герою, что тот должен поделиться с ними славой победы: “Ты сегодня пообедал, / Дай нам хоть поужинать!” (Сок.– Чич. № 131, 121-122).
Мы полагаем, что смерть молодого героя изначальна в этой былине; все прочие варианты судьбы Ермака мы склонны считать позднейшими. Однако это не устраивает большинство сказителей. В одних былинах Ермак гибнет (Рыбн. № 7, Сок.– Чич. № 38), в других – остается в живых (Рыбн. № 120, Гильф. № 69, № 105, Кир. I, с. 58, Пар.–Сойм. № 20, № 32, Сок.–Чич. № 5, № 106, № 131), в некоторых – его судьба неизвестна (Рыбн. № 39, № 74, Гильф. № 121, Сок.–Чич. № 62). Невольно напрашивается сравнение с другой былиной о смерти богатыря – “Три поездки Ильи Муромца”, которую тоже большинство сказителей не знает до конца (О том, что былина “Три поездки...” посвящена именно смерти Ильи, см.: [Баркова. “Мифология”. С.39]).
Финал былины: удар богатырей по татарам, пленение Калина-царя, которого в некоторых вариантах обязывают самого платить дань Киеву (Рыбн. № 7, № 120, Гильф. № 75, Сок.– Чич. № 5, № 106). Иногда встречаются другие варианты финала, чаще всего это сюжет “как перевелись богатыри на Руси”, где похвальба богатырей одолеть “силу небесную” воскрешает татар, причем из каждого убитого возникают двое, и богатыри гибнут в бою (Рыбн № 74, Гильф. № 121, № 138, Сок.– Чич. № 131).
Любопытно, что в двух последних случаях изо всех русских витязей уцелевает только Ермак. Редкий вариант финала, требующий отдельного разбора, это пространное описание победного пира (Сок.– Чич. № 62), куда не приглашают Илью Муромца (Сок.– Чич. № 38).
В других сборниках былина о Ермаке нам встретилась лишь единожды (Тих.– Мил. № 10): гибели молодого героя в ней не происходит, Илья вместе с Ермаком возвращаются с победой. Уникальным вариантом реализации сюжетного хода “младший богатырь бьется с вражеским войском в отсутствие Ильи Муромца” можно считать алтайскую былину (Кир. I, С. 56), где таким богатырем оказывается Савишна, жена Ильи. Она остается в живых, что, как мы видим, характерно для “младшего героя” в русском эпосе.
Основной вывод, который следует из приведенного материала, заключается в том, что Ермак – отнюдь не слабый, самонадеянный юноша, каким обрисовывал его образ В.Я. Пропп [Пропп. 1955. С. 333]. Это богатырь, вполне способный совершить тот подвиг, который в других былинах совершает Илья Муромец – в одиночку разбить татарское войско. Еще раз обратим внимание на выраженную в некоторых записях былины тему ревности Ильи к славе Ермака, хотя намерение Ильи устранить соперника ни в одной записи эксплицитно не выражено.
Последний момент будет очень важен для нас. Как мы увидим из дальнейшего материала, враждебность главного героя к “младшему” гораздо чаще подразумевается, чем выражается открыто.
Несмотря на уже отмеченное нами сходство былины о Ермаке и самсоновского варианта, мы не будем здесь анализировать последний, так как Илья Муромец не является “младшим героем”, он лишь выступает в функции “младшего героя”. Разбор подобных сюжетов нас ожидает в пятой главе, пока же мы лишь приводим одно важное для нас высказывание А.Н. Веселовского.
Суммируя результаты анализа и былин, и сказаний, ученый пишет: “1. Ермак выезжает из Киева, когда там нет богатырей; находит их покоящимися в шатрах... сам пускается на татарское войско, богатыри являются ему на помощь; между ними главный – Илья Муромец, который в одной песне... назван его дядей. 2. Илья Муромец (выпущенный из тюрьмы) выезжает из Киева, где богатырей не случилось, просит богатырей о помощи, сам выходит против татар; богатыри выручают его; главный между ними – его дядя или крестный батюшка Самсон Самойлович... 3. Мы можем установить еще третью параллель: между этими былинными сюжетами и песней о Михайле Даниловиче [Веселовский. С. 46-47] “, А.Н. Веселовский указывает, что общие места всех этих былин “сводятся к типу юного богатыря, выезжающего самовольно на бранный подвиг и получающего помощь от старшего, ему родственного” ([Веселовский. С. 47]. Везде курсив А.Н. Веселовского).
Пока мы оставим последнее утверждение без комментария, отметим лишь, что среди приведенных А.Н. Веселовским былин нет ни одной, где бы Ермак погибал, хотя эти былины присутствуют в сборниках Рыбникова и Гильфердинга, на которые опирался ученый.
Следуя указаниям А.Н. Веселовского, мы обращаемся к былине о Михайле Даниловиче. Прежде чем анализировать ее, отметим, что все былины, так или иначе связанные с темой отражения татарских полчищ (или безымянной армии врагов, грозящей Киеву), – все эти былины обязательно содержат три мотива, выделенные в начале данной работы. Причина этого предпочтения средств описания боя с вражьей ратью, вероятно, кроется в том, что триада мотивов оказалась своего рода клише, по которому в классическом эпосе строятся все повествования подобного рода (забегая вперед, укажем, что в поле нашего зрения окажутся почти все эпические памятники Европы, составившие золотой фонд средневековой литературы).
Сюжет былины о Михайле Даниловиче отличается незначительным варьированием и выглядит примерно так. Старый богатырь Данила Игнатьевич уходит в монахи, оставляя вместо себя сына двенадцати лет от роду. Когда подступает орда, юный Михайло просит у отца благословения идти в бой, тот сначала отговаривает его, а затем благословляет. Во время боя молодой богатырь падает с коня (либо конь не одолевает последний из трех подкопов), конь вестником скачет в монастырь, а Михайло Данилович телом татарина или тележной осью побивает врагов. Тем временем на поле битвы приходит Данило Игнатьевич – но его помощь сыну уже не нужна (Кир., III, с. 38, с. 41).
Эта былина чрезвычайно широко была распространена в Архангельской губернии; в сборнике Григорьева она представлена семью записями. Отметим, что архангельские сказители практически не знали былины об Илье и Калине (две полные и две ущербные записи в том же сборнике), но чрезвычайно много пели о Василии-Пьянице (двенадцать записей, из них три ущербных – там же), то есть в их сознании татар одолевали Михайло Данилович и Василий-Пьяница, но не Илья Муромец. Этим объясняется некоторые переносы из былины об Илье и Калине в былину о Михайле (подкопы, плен, разрыв пут). Почти все архангельские былины о Михайле Даниловиче (Григ. № 231; Григ. № 289; Григ. № 293; Григ. № 343; Григ. № 344; Григ. № 385) содержат сцены с татарским послом, характерные как для былин об Илье и Калине, так и о Василии-Пьянице. Особенностью архангельской традиции можно считать причину освобождения Михайлы из плена: будучи связан и приговорен к казни, он молится – и чудесным образом разрывает путы (во всех записях, кроме Григ. № 344 и Григ. № 258 – весьма краткой и лишенной привязки к Киеву); в былине об Илье Муромце богатырь освобождается, разъярившись. Другая оригинальная деталь – конь, прибегающий на помощь к хозяину (Григ. № 231; Григ. № 258; Григ. № 289; Григ. № 293; Григ. № 343), благодаря чему бой Михайлы Даниловича с татарами предстает как в архаической форме (пеший герой сражается палицей), так и в классической (конный герой сражается мечом).
Отдельно рассмотрим взаимоотношения отца и сына в архангельских вариантах этой былины. Отправляясь на бой, двенадцати- (семнадцати-) летний богатырь сначала заезжает в монастырь попросить отцовского благословения (Григ. № 231; Григ. № 258; Григ. № 289; Григ. № 343; курьезом этот эпизод выглядит в Григ. № 293, где герой встречается с “отцом-матерью”), отец иногда советует ему добыть своего (отцовского) коня (Григ. №231; Григ. №289), а также предупреждает о подкопах (Григ. № 231; Григ. № 343). Узнав о пленении сына (неизвестно как), Данило Игнатьевич либо отправляется искать его тело (Григ. №231; Григ. № 258; Григ. № 289; Григ. № 343), либо хочет отомстить за него (Григ. № 385) – и в большинстве случаев не узнает выезжающего ему навстречу Михайлу, хочет его убить, но сын открывается отцу и всё завершается мирно (только в одном случае отец узнает сына сразу – Григ. № 289). В былине (Григ. № 293) Михайло сам приезжает к “отцу-матери” в монастырь после победы, Данило Игнатьевич принимает его за татарина, сын разубеждает его. Следует предположить, что причиной этого неузнавания было забытое сказителями переодевание Михайлы в одежду поверженного противника, какое нам известно по былине об Алеше и Тугарине.
Перед нами легко узнаваемая триада мотивов. Первый выражен в довольно редкой форме – уход отца в монастырь. Относительно второго отметим архаичное оружие Михайлы Даниловича, роднящее его и с Ильей, и с Сухманом (о нем см. ниже). Впрочем, таким же оружием побивают тьмы врагов и герои других эпических произведений, анализ которых еще впереди, – это типологически общее место мотива “бой с войском”. Теперь обратимся к анализу третьего мотива. Несмотря на то, что по тексту былины Данило Игнатьевич постоянно пытается уберечь сына от гибели, он своими действиями провоцирует ее, и Михайло Данилович вовсе не обязан отцу спасением своей жизни. Отсутствие отцовской помощи особенно ощутимо в тех вариантах былин, где Данило Игнатьевич ищет тело сына, а тот живым выезжает ему навстречу. Нам впервые встречается такая редкая форма третьего мотива как “Сын в роли младшего героя при отце” – и отец едва ни губит его. Забегая вперед, подчеркнем, что в подавляющем большинстве случаев в рамках мотива “Едва-не-смерть младшего героя при попустительстве старшего” отцы и сыновья ведут себя прямо противоположным образом: сын ни коим образом не виновен в смерти или едва-не-смерти своего отца (часто это обусловлено тем, что сын рождается после его гибели, рождается для мести), отец же вольно или невольно провоцирует гибель сына, как правило, тем, что позволяет ему отправиться на битву с сильнейшим противником. Пример подобного видим в албанской песне “Смерть Имера”, где главный герой албанского эпоса Муйи оставляет своего сына Имера одного защищать крепость – и мальчик гибнет в неравном бою, Муйи же потом мстит за его смерть (Старинные албанские сказания. М., 1971. С. 97-101).Это скрытое враждебное отношение отца к сыну – частное проявления наследия архаической эпики, где враги всегда в отдаленном (или не очень) родстве с героем, а родичи чаще враждуют, чем выступают солидарно.
Разбором различных былин о бое с Калином-царем занялся еще А.Н. Веселовский более ста лет назад. В своей работе “Южнорусские былины” он сопоставляет былину о Михайле Даниловиче с киевской легендой о Михалике и “Гисторией о киевском богатыре Михаиле сыне Даниловом”. В первом тексте Михалик – богатырь семи или двенадцати лет от роду, имеющий, несмотря на младость, недругов. Когда к Киеву подходят татары, то киевляне требуют выдачи Михалика врагам (здесь в сюжет включен ход былины о Василии-пьянице, однако опущена былинная мотивация этой выдачи). Юный богатырь выходит на битву и один побеждает всё татарское войско. После победы он, обиженный на Киев, уезжает в Царьград (или уходит в горы), увозя на копье Золотые Ворота [Веселовский. С. 12]. Второе сказание содержит те же элементы, но в другой последовательности: Михаил в одиночку одолевает татар, но затем его по навету бросают в тюрьму – Владимир не верит, что Михаил действительно совершил этот подвиг; князь посылает Илью Муромца посмотреть, побиты ли татары, и когда Илья это подтверждает, Михаила выпускают, и он уходит в монастырь.
Нельзя не отметить, что “Гистория” имеет ряд черт былин о Сухмане (см. далее) и об Илье и Калине: собственно, всё, кроме темы навета, роднит ее с былиной о Сухмане, навет же заставляет вспомнить обстоятельства заточения Ильи.
Другой патриарх отечественного эпосоведения, М.Г. Халанский, примерно в то же время провел сходное исследование. Взяв за отправную точку былину о Михайле Даниловиче, он привел несколько славянских параллелей. Это украинская дума об Ивасе Коновченке, сербская песни о Секуле и о Реле [Халанский. С. 45-49, 55]. Сюжет первых двух повествует о гибели молодого героя в бою с множеством врагов; этот герой – единственный, кто выкликается выйти против вражеского войска, так что эти сюжеты можно условно рассматривать не только как реализацию второго мотива из нашей триады (бой с войском), но и как реализацию третьего (гибель младшего героя при попустительстве старшего – здесь в роли последнего выступает бездействующее “свое” войско). В обнаруженной нами версии (“Кто лучший юнак?” // Сербский эпос. М.; Л., 1933. С. 356-358) Секула единственным из юнаков не воздает почести Арапу (ср. поведение Хонгора в некоторых песнях “Джангара”), он бьется с Арапом, и, когда Секуле грозит гибель, его спасает Марко. Песнь о Реле лишена мотива “Бой с войском”, сюжет ее таков: Реля, Марко Кралевич и Милош убегают от арапов, девка-арапка заставляет Релю обернуться и убивает его стрелою. Семантику этого сказания М. Халанский оставил без комментариев, но рассмотрение его в одном ряду с былиной о Михайле Даниловиче говорит о том, что ученый и здесь усматривает мотив гибели “младшего героя”. Нам представляется, что последняя сербская песнь структурно соответствует нартскому адыгскому сказанию о гибели Бадыноко (других вариантах – Ерыхшу). Интересующий нас эпизод таков: Челахстен, брат Агунды, к которой сватается Бадыноко, не хочет отдавать сестру за него, Челахстен вынужден скрыться в пещере, которую сторожат снаружи Сосруко и Бадыноко (и Ерыхшу в вариантах); Челахстен пытается поразить всех троих, но ему удается убить только одного Бадыноко (Ерыхшу) [Нарты. Адыгский героический эпос. С. 250-255]. Мы полагаем, что матримониальный мотив, на котором построено нартское сказание, находит параллель в гибели Рели от руки не мужчины, а женщины. Любопытно, что, хотя сюжет гибели одного из трех героев от вражеской стрелы достаточно реалистичен, он не встретится нам более ни в одном эпическом тексте, так что мы должны признать, что он опирается не на жизненную ситуацию, а на эпическую парадигму – гибель субститута главного героя эпоса (Марко и Сосруко соответственно); в сербском тексте мифологичность сюжета особенно заметна, поскольку Релю убивают после того, как он обернулся (Хрестоматийный пример – Орфей и Эвридика – является частным случаем отражения мифологемы запрета встречаться взглядом с существом из потустороннего мира (к которому типологически принадлежат и иноземные богатыри). Об этом запрете см.: Голан А. Миф и символ. С. 15).
Чрезвычайно ценны для нас выводы, сделанные М.Г. Халанским в связи с летописным рассказом о Демьяне Куденевиче [Халанский 1885. С. 50-57]. Никоновская летопись содержит два изоморфных сюжета, связанных с этим героем. В обоих Демьян оказывается единственным богатырем, способным защитить Переяславль от вражеского войска – в первом случае врагом оказывается другой русский князь, во втором – половцы; причем против соотечественников с богатырем едут еще шесть “отрок зело младых”, а против степняков он выходит биться один и – мало того! – “неимея ничто же одеяния доспешного на себе”. Оба раза богатырь заставляет вражеское войско отступить, но после второго боя умирает от ран. По ряду деталей М.Г. Халанский сопоставляет первое сказание с былиной об Илье и Калине, второе – с былиной о Сухмане, и эти сопоставления выглядят очень убедительными (мы не будем их пересказывать, поскольку общая картина достаточно ясна). Однако перед нами эпос и летопись, и неизбежен вопрос, насколько достоверно летописное свидетельство при таком сходстве с былинами. На этот вопрос М.Г. Халанский отвечает решительно (и мы с ним полностью согласны): “Как летописное сказание о Демьяне, так и соответствующие великорусские былины основаны на одном древнем эпическом мотиве. В XII веке в Переяславле он соединился с именем Демьяна Куденевича; перешедши на северо-восток Руси, он позже вошел в состав былин о Сухмане и Калине-царе” [Халанский. 1885. С. 56-57].
Этот вывод М.Г. Халанского для нас более чем важен: он свидетельствует о том, что описываемая нами сюжетная структура является продуктивной не только в пределах героического эпоса, но и вне его, что сказания об исторических личностях невольно воспроизводили общеэпическое клише.
* * *
На этом мы прервем наш анализ былин: “чистых” примеров реализации образа сильного “младшего героя” мы больше не обнаружим, а для анализа трансформированных случаев нам понадобится больший сопоставительный материал. Поэтому мы обратимся к поиску сильных “младших героев” в мировом эпосе.
далее