* * *
Мы вернемся к эпизоду из "Монашества Гильома" – "Заточение Гильома у Синагона", но рассмотрим его в другом ракурсе.
При описании темницы, куда заточен Гильом, настойчиво подчеркивается ее сверхъестественная отвратительность:
...тюрьмы подземной,
Холодной, грязной, непроглядно мрачной,
Где стаи крыс прожорливых шныряли,
Кишели гады, пауки и жабы.
Вплоть до немецких стран тюрьмы нет гаже
(3204-3208; см. также 3511-3512)
Так образ темницы из реального узилища превращается в воплощение мифологемы Нижнего мира. Заметим, что пребывание в этом подземелье в течение семи лет не сказывается отрицательно на Гильоме – он прибавляет в весе.
События этого эпизода развиваются так: с великим трудом пленив Гильома, Синагон держит его в подземелье семь лет, а затем требует от его родича Ландри, чтобы тот призвал Людовика и французов к походу на него, Синагона. Когда же французы приходят, осаждают сарацинского короля и положение Синагона становится отчаянным, он предлагает Гильому перейти на его сторону, тот отказывается, и его заточают в башню. В решительный момент боя французов с сарацинами Гильом вышибает дверь, в одиночку сражает множество врагов и вместе с соотечественниками завершает разгром Синагона.
Возникает закономерный вопрос: зачем Синагону понадобилось провоцировать поход французов против него? Если он хочет биться с Людовиком, то почему не нападет сам? Мы полагаем, что ответ лежит в мифологическом подтексте данного эпизода. А именно: поскольку темница, куда Синагон заточает Гильома, имеет ярко выраженные черты Нижнего мира, то и сам Синагон может рассматриваться как персонаж, генетически восходящий к образу владыки преисподней, который, как известно, тождествен своим владениям ([Пропп 1996. С. 235 и др.] Ср. также в греческой мифологии "Аид" – и название мира мертвых, и имя его владыки) и не может их покинуть.
Синагон и Ландри – персонажи, четко соответствующие своим ролям в архаической схеме мотива "герой в подземелье", – с той лишь разницей, что из-за полного отсутствия не только матримониальной ситуации, но и вообще женщин в этом эпизоде, Синагон никак не может быть тестем. В роли спутника-помощника выступает не только Ландри, но и всё французское войско – ситуация, уже встречавшаяся нам в "Джангаре". В целом "Заточение Гильома у Синагона" можно считать одним из наиболее показательных воплощений эпико-героической модели реализации мотива "герой в подземелье".
Другая, еще более колоритная реализация этого мотива – песнь "Взятие Оранжа". Ее сюжет сводится к следующему. Гильом и Орабль, супруга сарацинского короля, заочно влюблены друг в друга. Чтобы увидеться с ней, Гильом в сопровождении двоих спутников проникает переодетым в Оранж, где правит пасынок Орабль. Орабль благосклонно встречает влюбленного француза, однако сарацины опознают Гильома и нападают на него. Безоружный, он бьется жердью, пока Орабль ни достает ему и его спутникам доспехи. Эти трое и Орабль запираются во дворце, который сарацины вынуждены штурмовать. После безуспешного штурма враги проникают во дворец через подземный ход, одолевают Гильома числом и бросают его вместе со спутниками в темницу. (Здесь мы встречаемся с первой логической неувязкой: совершенно непонятно, как трое могут держать круговую оборону дворца. Объяснить эту неувязку просто: автору необходимо ввести тему подземного хода, хорошо знакомую нам по другим сказаниям и играющую важную роль в этом сюжете.)
Итак, Гильом – в подземелье. Далее события развиваются по ожидаемой схеме: Орабль спускается к нему, тайно выводит его и спутников во дворец, кормит их – любопытно, что никто при этом не замечает Гильома. Далее они создают весьма оригинальный план спасения: один из спутников Гильома должен выйти подземным ходом и сообщить французам, что Гильом в плену; а чтобы этот вестник не заблудился в подземном ходе, Гильом и Орабль провожают его до половины дороги (sic!). Мотивация столь алогичного поведения Гильома проясняется при сравнении с "Алпамышем" и близкими по сюжету сказаниями: герой никогда не бежит из подземелья через подземный ход, кроме того, он как правило не принимает свободу непосредственно из рук героини, помощь которой в деле освобождения героя должна быть только косвенной. Тот факт, что до отправления вестника Гильом пребывает во дворце незамеченным, объясняется инерцией сюжетного клише: как мы знаем, героиня обычно кормит героя в подземелье, и подъем во дворец в данном тексте – не более чем неудачная трансформация клише.
Гильом должен быть освобожден французами, и он, ожидая спасителей, играет в шахматы с Орабль. Попытаемся разрешить вопрос, почему он не может воспользоваться подземным ходом (также как и Алпамыш, и Илья Муромец, о котором речь пойдет далее). Для этого нам нужно понять, что из себя этот подземный ход представляет. Как мы отметили, вестник Гильома боится заблудиться в этом ходе. Это драгоценная деталь: она свидетельствует, что перед нами не реальный тайный выход наружу, а нечто вроде лабиринта. Ранее мы ссылались на суждение А.Ф. Лосева о том, что Критский Лабиринт – не реальное сооружение, а мифологический образ, воплощающий запутанность и безысходность Нижнего мира. Сарацины, легко находящие дорогу в этом подземном ходе (собственно, даже не ищущие, а просто знающие ее) – это наследники образа мифологических врагов, обитателей преисподней. Орабль – тоже сарацинка (хотя и хочет принять крещение, что делает ее положительным, а не демоническим персонажем), кроме того, она – женщина, то есть пока всецело принадлежит Нижнему миру, а потому властвует над путями преисподней (она во всём типологически тождественна Ариадне). Иными словами, подземный ход, прорытый к темнице героя, – это один из путей внутри Нижнего мира, им легко пользуется иномирная героиня, но вывести героя в мир людей этот ход не может. Герой ждет помощи сверху (Алпамыш – в буквальном смысле слова; Гильом ждет помощи от соотечественников, типологически – существ Среднего мира). А пока что он играет в шахматы с Орабль.
И тут в действие вступают законы не клише, а данного сюжета. Ведь французское войско идет освобождать Гильома! – значит, он должен снова оказаться в темнице. Что и происходит. Далее следует уже упомянутый эпизод с предложением перейти на сторону врага и бой Гильома с сарацинами. Одновременно подходят французы, но здесь символика структуры сказания нарушается: они проникают во дворец по подземному ходу (видимо, автор жесты слишком увлечен этим образом). Песнь завершается победой французов, крещением Орабль под именем Гибор и свадьбой.
Как видим, перед нами сказание, чрезвычайно близкое ко второй части "Алпамыша" и подобных ей эпических произведений. Так, героиня казахского сказания о Кобланды, дочь калмыцкого хана Карылга тайно мечтает стать мусульманкой, она освобождает Кобланды и его спутника Карамана, причем Караман соглашается на побег немедленно, а Кобланды – далеко не сразу; во время погони Карылга рассказывает Кобланды об уязвимом месте в доспехе ее отца, которого герой поражает. В финале Карылга выходит замуж за Кобланды. Затруднительно определить однозначно, реализацией какой именно модели мотива "герой в подземелье" оно является – оно имеет черты всех трех. Четко разграничены функции персонажей: причина заточения – сарацинский король (пасынок героини), вестник – спутник, помощью которого герой не пользуется (Гильом не бежит через подземный ход), и героиня, помогающая будущему супругу. В роли спасителя здесь, как и в предыдущем сказании о Гильоме, выступает войско "мира людей".
Нет необходимости указывать на очевидное сходство обоих сказаний жесты Гильома с былиной об Илье и Калине. Более того, ряд моментов во французских песнях проясняет символику отдельных былинных эпизодов. Однако наша былина принципиально отличается ото всех рассмотренных выше эпических произведений – тем, что в ней мотив заточения присутствует дважды, причем формы воплощения этого мотива несхожи и по составу персонажей, и по стадиальности.
* * *
Первая часть былины – заточение Ильи Муромца в погребе. Мы видим сюжет, уже ставший привычным, отсутствует только спутник-помощник в какой бы то ни было форме. В роли архаического тестя опять оказывается правитель, в данном случае не вражеский (как в жесте Гильома), а свой – князь Владимир. Заметим, что в рассмотренных нами текстах первый персонаж ни разу не был тестем или будущим тестем героя ("Калевала" является относительным исключением) – как правило, это вражеский царь, иногда оказывающийся родичем героини. Подобное расхождение с выводами С.Ю. Неклюдова объясняется тем, что его статья написана с привлечением сказочного материала, мы же рассматриваем только эпос.
Причину заточения Ильи Муромца надо рассмотреть особо. Хотя пир Ильи с голями кабацкими существует в форме отдельной былины, ряд ее элементов проникает в тему ссоры с князем в былине об Илье и Калине. А именно: Муромец, волоча княжескую шубу и приговаривая, что так бы он расквитался с Калином-царем, обливает эту шубу вином (Григ. № 402 и др.); в другом варианте говорится, что голи кабацкие по просьбе Апраксьи прокладывают подземный ход в темницу, где сидит Илья. Почему для нас важен мотив опьянения Ильи и его связи с голями кабацкими? Сравним его с опаиванием Алпамыша с его джигитов старухой Сурхайиль. В былине вино является косвенной причиной заточения героя, в узбекском сказании – прямым средством, то есть в обоих случаях вино оказывается в роли мифологического "ключа" к подземелью. Как известно, вино наряду с другими хмельными и галлюциногенными напитками использовалось в культовой практике именно для этой цели – для символического (и психологического!) открытия врат потустороннего мира (на материале шаманизма см.: Элиаде М. Шаманизм: Архаические техники экстаза. Киев. 1998. С. 158, 174-175; на материале дионисийства см.: Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 149-155; на материале индийской культовой практики см. Елизаренкова Т.Я. "Ригведа" – великое начало индийской литературы и культуры // Ригведа. Мандалы I -IV. М., 1989. С. 479). Поэтому важно, что Сурхайиль именно опаивает Алпамыша вином, а не насылает, например, сонные чары; что Илья Муромец не просто произносит угрозы, но опять же льет вино на княжескую шубу.
Теперь о голях. Как прекрасно показано А.К. Байбуриным, голи кабацкие, то есть люди, выпавшие из социальной системы, наряду со всеми типами нищих относились (не в текстах, а в живом мировосприятии русского человека вплоть до двадцатого века) к потустороннему миру. Так, например, на похоронах одежду умершего отдавали нищему, чтобы тот замолвил словечко за покойного и ему на том свете было бы хорошо [Байбурин. 1993. С. 114]. Поэтому обращение Апраксьи к голям с просьбой прорыть ход в подземелье оказывается внутренне логичным: иномирные существа должны проложить путь в Нижнем мире.
Относительно Апраксьи заметим, что она выступает не только как спасительница Ильи Муромца (она кормит его), но и как советчица князя Владимира, чем подтверждает, что "роль женщины в героических сказаниях – предвидеть трагические последствия необдуманных поступков своих мужей" [Хэтто. С. 168]. В этом смысле нам кажется, что замена Апраксьи безымянной дочерью Владимира – это позднейшее привнесение в былину, нарушающее ее внутреннюю структуру (незамужняя дочь, с которой не связано никакой матримониальной ситуации!).
В тех вариантах былины, где Апраксья не фигурирует, Илья Муромец проводит в подземелье без еды и питья несколько лет, однако не гибнет. Это мы уже встречали в сказании о Гильоме. Возможное объяснение этой детали таково: поскольку (как это показано в статье С.Ю. Неклюдова и как мы видели на примере "Джангара") герой, будучи в Нижнем мире, находится в состоянии временной смерти, то пища ему не нужна; когда же временная смерть сменяется заточением, то эпическая традиция, еще помня об иномирных чертах подземелья, специально акцентирует, что герой не ест пищу в Нижнем мире [Пропп. 1996. С. 67]; когда же представления о подземелье полностью демифилогизируются, то героиня-спасительница не только помогает герою выбраться наверх, но и кормит его. В этом смысле кормление героя героиней противоположно сказочному кормлению героя бабой-ягой: герой сказки ест пищу мертвых, чтобы войти в потусторонний мир; герой эпоса должен из темницы (Нижнего мира) выйти.
Анализируя жесту Гильома, мы выяснили, почему герой не может бежать подземным ходом; теперь, обращаясь к внутренней логике былины, ответим на вопрос, почему Илья Муромец не хочет этого делать. Почему он позволяет посадить себя в погреб? Ведь он не находится в беспамятстве, как Алпамыш, не задавлен числом врагов, как Гильом, не изранен, как Хонгор. Ответ находим в нартском эпосе осетин, цикле Батрадза. Этот герой после совершения каждого своего подвига уходит на небо, откуда спускается при угрозе людям со стороны очередного чудовища. Мы полагаем, что в теме заточения Муромца контаминированы сразу несколько мотивов: 1) добровольный временный уход героя в иной мир, пока миру людей не угрожает опасность; 2) заточение в подземелье; 3) ссора эпического государя с лучшим из богатырей, имеющая изначально мифологический подтекст, на который затем накладывается социальный. Кроме того, эпический герой по закону жанра не способен к собственно бунту, решительному ослушанию государя – иначе такой богатырь переходит в стан врагов. На уровне подтекста эпический государь – воплощение блага, как бы ни был он на уровне повествования далек от идеала.
Наконец, освобождение. Его формы не могут быть соотнесены ни с одной из описанных в начале этой главы моделей: героя освобождает тот, кто его заточил. Такая исключительная форма развязки неудивительна – мы впервые встречаемся с заточением, которое составляет лишь половину сюжета, кроме того, мы еще не рассматривали случаи, где героя заточают представители "своего" мира.
К какой модели можно отнести первую половину былины об Илье и Калине? Мы полагаем, что (с оговорками) к сказочно-архаической, поскольку главную роль в спасении Ильи играет Апраксья, и от нее князь Владимир узнаёт о том, что Илья Муромец жив, – то есть роль женщины здесь та же, что и в архаических сказаниях Сибири и Средней Азии.
Вторая часть былины. Как мы уже отмечали, детальное описание боя (три подкопа, пленение татарами, разговор с Калином-царем, ярость Муромца, бьющегося телом татарина, и освобождение) присутствует далеко не во всех вариантах. Здесь мифологическая форма мотива "герой в подземелье" предельно историзирована; почти никто из сказителей не соотносит татар и подкоп с Нижним миром.
А между тем, текстуально этот эпизод весьма любопытен. Ни в одной из записей былины не говорится о том, что, когда Илья Муромец попал в подкоп, то татары, чтобы связать его, спустились туда или, напротив, вытащили Илью наверх. Нет! Судя по отсутствию вертикального перемещения татар и провалившегося в яму Ильи, его связывают и приводят к Калину-царю прямо в яме. Что совершенно неудивительно на фоне рассмотренных примеров мирового эпоса. Другое дело, что сказители едва ли осознают, что отсутствие вертикального перемещения значимо, а не опущено. Впрочем, мы имеем один текст, где вертикаль активизирована:
Поехали, он два окопа перескочил,
А в третий пал.
Конь выскочил и убежал.
Говорят в Киеве:
"Видно, нет Ильи Муромца в живых,
Что конь один прибежал".
А Илье татары ноги сковали, руки связали.
Ну, Илья лежит и думает:
"А ведь смерть мне-ка на бою не сказана".
Стал сподлоба поглядывать, отмуриваться.
Развязал себе руки,
Развязал себе ноги, ну и вышел из ямы.
Взял татарина позавесистей, позаплечистей,
Стал по силушке похаживать,
Стал по силушке помахивать
(Карел., № 6, 447-463).
Как видим, хотя бой происходит "наверху", Илью связывают "внизу".
У некоторых сказителей пленного Илью Муромца приводят к Калину-царю (например, Кир., IV, с. 38; П. Ряб.- Андр., № 1), Калин предлагает богатырю перейти на его сторону, тот отказывается. Аналогичный эпизод мы встречали в сказаниях о Гильоме – с той разницей, что там для такого разговора героя выводят из темницы. Вообще сходство между русской былиной в ее второй вариации (с заточением и участием в битве Самсона) и песни "Взятие Оранжа" очень сильно: одинаково реализуется мотив "герой в подземелье" в первой части обоих произведений, затем следует повторное заточение, разговор с вражеским царем, избиение врагов архаическим оружием и освобождение вовремя подошедшим "своим" войском. Однако едва ли здесь имеет место влияние французского текста на русскую былину или наоборот (это влияние невозможно исторически), к тому же в жесте говорится об одном заточении, в былине – о двух, причем мы показали ранее, что первая и вторая части вполне могут обходиться друг без друга.
Вторую часть былины об Илье и Калине, видимо, следует считать воплощением позднеэпической формы мотива "герой в подземелье", поскольку освобождением из подкопа Муромец обязан исключительно собственной ярости, а Самсон с дружиной только довершают разгром врага. Но четко провести здесь грань между эпико-героической и позднеэпической формой реализации этого мотива затруднительно.
Существенно более архаична былина о Потыке, в первой части которой герой должен идти в могилу вместе со своей умершей (мнимо умершей) женой Марьей Лебедью Белой. Там богатырь вступает в поединок с некоей змеей, которую принуждает оживить свою супругу. После этого он выбирается вместе с ней на землю, причем в некоторых записях он должен дернуть за веревку колокола, чтобы другие богатыри вытащили их (Аст. № 150, 40-42). Перед нами позднеэпическая модель, хотя она содержит ряд архаичных моментов (бой со змеем из-за женщины, нить жизни).
Итак, наш абрис воплощения мотива "герой в подземелье" показал, что он может накладываться на все три мотива, выделенные во вступлении и во второй главе, – и временная пассивность героя, и бой с войском, и едва-не-гибель "младшего героя" могут быть связаны с заточением героя в подземелье. Однако мотив "герой в подземелье" совершенно необязательно будет реализован через эти три мотива (см. "Алпамыш"), равно как и они не обязательно будут реализованы через него (см. античный, ирландский эпос). Перед нами как бы два силовых поля, частично перекрывающиеся.
далее