Альвдис Н. Рутиэн. Между
Роман в четырех томах, а точнее - черновики оного



Ветвь третья. Эссилт, дочь Ангеррана
* * *

Волчьи лапы мягко ступали по снегу. Снег был легкий и совершенно сухой, так что следов почти не оставалось. А те, что были, – кто их теперь разберет? То ли волк прошел, то ли нет.
Да и крупны слишком эти следы для волка.
Впрочем, никто бы и не стал здесь выслеживать. В этом лесу не было никаких иных охотников, кроме самого волка и его стаи.
Поэтому волк шел со спокойной неспешностью, присущей хозяевам – или очень давним друзьям хозяев.
Его следы осыпались сухим снегом, и сам волк казался частью этого белого безмолвия: он был седым.
Над лесом медленно вставало рыжее зимнее солнце. Золотистые блики побежали по мягким изгибам сугробов, по инею на ветках деревьев – и вместе с ним огонь пробежал по жилам Седого. Он снова услышал призыв.
“Мой могучий. Мой неутомимый. Я хочу запустить пальцы в твою длинную шерсть. Я хочу ощутить тепло твоего тела…”
Седой не торопясь шел навстречу этому зову. Он не бежал, взвизгивая от счастья, как щенок, не достигший и полудюжины веков, – да и не стала бы она звать сейчас щенка. Огромный седой волк не собирался подчиняться ее воле – но не придти вообще означало бы незаслуженно обидеть ее. Да он и сам соскучился.
Над тропой нависли, сплетясь кронами, два дерева. На них почти не было снега, но иней высеребрил их так, что они казались волшебным творением мастеров-сидхи, ажурной аркой искуснейшей работы. Входом во дворец.
Седой знал, что они – не казались. Они и были именно этим.
На миг ему захотелось сменить облик, шагнуть из зимнего леса в замок, на двух ногах помчаться не по сыпучим сугробам, а по мрамору полов – туда, в залу, где она смеется, окруженная своей свитой … На миг.
Волк продолжил свой путь.
“Мой Седой. Мой могучий. Приди ко мне…”
Но и лес вокруг него стал иным. Морозный воздух дрожал от сотен заклятий, медленно распускавшихся, будто незримые листья и цветы на деревьях с серебряной корой. Чарами вымощена дорога, могуществом волшебства скован невидимый свод над лесом.
Седой шел сквозь ледяные узоры воздуха.
Всё больше хотелось сменить обличье. Там, в замке – смех и песни, там девы-сидхи изощряются в сложнейших танцах, там играют арфы, струнами котором служит морозный зимний воздух, там… там сейчас властвует ее муж, и вся магия и Аннуина, и мира людей в эти дни покорна ему так, как покорны струны арфы пальцам лучшего из музыкантов.
В этом ли было дело, или Седой просто не хотел тратить силы перед новой охотой – он не спрашивал себя. Он просто решил, что придет к ней – но лишь в лесу.
Там, где она спит.
…двери были невидимы. Морозный воздух дрожал, сплетаясь в бесконечно сложный живой узор. Голубые и золотые искры вспыхивали в нем.
Седой толкнул двери лапой, и вышел на поляну, где спала она.
Ее
укутывали мягчайшие белые снега… или меха? Распущенные волосы разметались по сугробам, их покрывал иней, так что она казалось почти такой же беловолосой, как он. Она тихо дышала во сне, ее полуоткрытые губы иногда повторяли его имя.
Волк подошел к ней, потерся носом о нежную щеку.
Она
, не просыпаясь, обвила руками его шею, притягивая к себе огромного могучего зверя.
Он отвечал, жарко выдохнув ей в лицо:
– Спи, моя королева. Спи до весны. Весной я разбужу тебя.
… В причудливом танце сошлись Рогатый Король и Владычица Земли. Как искусная мастерица ткет узорное полотно, так они сплетали не рисунок движений, но свою силу, отчего всё, что полно чарами в Аннуине, наливалось и силой жизни, а всё, что полно жизнью в мире людей, наливалось и магией.
– Седой не придет? – спросил Рогатый Король.
– В это время у него одна охота на уме, – отвечала Королева.
– Не осуждай его, – улыбнулся Араун, – без его охоты нам пришлось бы трудно.
… Белый волк мчался прочь из леса Муррей, вздымая клубы снега. Скоро глубокие сугробы остались позади, потом снег и вовсе остался на земле лишь тонкой порошей. Над Седым сомкнули кроны исполины леса Ночных Елей.

Кромка леса Муррей: Эссилт

“Мы спаслись, спаслись!” – твердил Друст, целуя меня и жадно терзая мое тело.
Я не сопротивлялась – не было сил. Я знала: мы избежали чего-то многократно худшего, чем гнев Марха, ярость его эрлов и даже хищные пасти красноухих псов Аннуина. По сравнению с этим назойливые ласки Друста… – можно и перетерпеть.
Наконец он успокоился и спросил:
– Ты меня теперь совсем не любишь?
Я не ответила. Говорить “да, совсем” – это было бы слишком жестоко. Отвечать “люблю”… зачем лгать? он распознает ложь.
– Твой Марх травил нас псами Аннуина, а ты!.. – гневно крикнул он.
Я опустила голову, сказала “прости меня”. Пустое утешение. Пустые слова. Марх теперь так далеко, что в языке людей нет слов для таких расстояний. А я… я обречена быть с Друстом. И вся его вина в том, что он любит меня. Можно ли винить за это?
Друст молча встал и принялся строить для нас шалаш.
Надо учиться жить здесь – в этом лесу, с любящим и нелюбимым.
Лучше бы меня разодрали те белые псы…

* * *

Шалаш вместо замка. Жухлые осенние папоротники вместо ложа. Родниковая вода вместо вин. Орехи, ягоды и коренья вместо дымящегося мяса и горячего хлеба.
Холод вместо уюта.
Нужда и забота вместо любви.
И еще – постоянное, неотступное ощущение слежки. Будто сотни глаз смотрят из-за каждого куста. Будто пролетающие птицы пристально вглядываются. Будто осенние листья не просто так шуршат, а это деревья сплетничают. Будто весь лес переполнен любопытством и ждет ответа лишь один вопрос: ну когда же, когда это произойдет?
Что – это?
Эссилт не знала. Но день ото дня крепло ощущение, что лес, в котором они оказались, ничем не отличается от Тинтагеля: как там каждый их шаг был на виду и служил темой для пересудов, так и здесь. С той единственной разницей, что здесь за ними следят не люди.
Нелюди?

* * *

Друст шел по лесу. Что бы ни было, а пора осмотреть силки. Эссилт надо что-то есть – нельзя же зимой в лесу питаться одними кореньями.
Хватит думать о чувствах – неважно, кто кого любит. Важно только то, что у него, у Друста, из оружия один лишь меч. Надо сделать хотя бы лук. Впереди зима – и это единственное, о чем следует думать беспокоиться сейчас. Всё остальное лучше отложить на полгода.
Друст остановился. Он почувствовал на себе пристальный взгляд. Нечеловеческий.
Волчий?!
А из оружия, как назло, ни копья, ни лука.
Друст медленно обернулся. Внешнее спокойствие – даром, что сердце колотится где-то в горле.
Из елей на него смотрел волк. Седой волк. Огромный, раза в полтора больше самого крупного из известных Друсту.
Оборотень?
Волк неторопливо пошел ему навстречу, и… Друст пропустил миг превращения. Последние шаги сделал… человек?
Он выглядел примерно ровесником Друста. Русые волосы с невозможным для людей серебристым отливом собраны в хвост – эта черта была единственной, которую племянник Марха тогда заметил. И еще – походка. Мягкая, бесшумная поступь хищника. Двуногого зверя.
Друст поклонился незнакомцу.
– Неплохо, – улыбнулся тот. – Ты боишься, и лишь глупец будет отрицать это. Но ты умеешь переступать через свой страх. А это дороже слепого бесстрашия.
Друст наклонил голову – согласие, простая вежливость… что угодно. В этом оборотне было больше внутренней силы, чем в короле Мархе. Таких слушают молча.
– Если хочешь, я возьму тебя на свою охоту. Только знай: это опаснее всего, что ты можешь вообразить. Если ты откажешься, никто не упрекнет тебя.
– Что за охота? – спросил Друст. Он уже понял, кто перед ним, почти понял, на какую охоту его зовут, и – лишь боялся поверить.
Среброволосый улыбнулся – одними уголками губ:
– Пойдем. Ты, кажется, с детства мечтал увидеть мою Стаю.

Кромка леса Ночных Елей: Друст

Вожак. Седой Волк. Охотник. Серебряный.
Как только его ни называют.
Я столько легенд слышал о нем. Думал ли я, что пойду за ним – след в след?
Мы идем через туман. Лес, давший приют нам с Эссилт, остался позади. Смогу ли я вернуться к ней – оставшейся в одиночестве?..
Вожак оборачивается:
– Не бойся за нее. Под защитой Арауна ей не грозит ничего.
Араун? Имя Арауна осталось лишь в легендах!..
– Потом, – бесстрастно отвечает Вожак. – Об Арауне – после. Мы почти пришли.
Сквозь туман проступают черные вершины высоченных елей. Потом – светлое пятно костра при входе в пещеру.
…Я ожидал увидеть Стаю в обличии волков, а они предстали двуногими.
Кое-кто был похож на людей – даже очень похож. На наших, северян-круитни. Тела, покрытые татуировкой ото лба до пят. Низкорослые, сущие люди… если бы ни лед в глазах.
В остальных человеческого было еще меньше. Серебристые тени, во всем подобные людям, кроме одного: не бывает у людей таких глаз.
Бесстрастная власть.
Я заметил в Стае нескольких сидхи: заостренные уши, чуть раскосые глаза, узкие лица. Эти, как круитни, – сохраняли хоть что-то общее со своим народом. А остальные… одно слово: Стая.
Не люди, но и не нелюди.

* * *

– Пустите его к огню, – коротко приказал Вожак.
– Человек, да еще и живой… – с недоверием проговорил один из воинов. – Седой, ты уверен?
Вожак насмешливо улыбнулся, чуть разведя руками: дескать, вольно ж сомневаться в моей правоте.
Друст, и не думая разыгрывать гордость, подсел к костру. Огонь горел серебристо-голубым, совершенно не жаркий, но рядом с ним можно было согреться лучше, чем у обычного костра.
Седой Волк сел рядом.
– Дитя Рианнон, я думаю, ты понял, кто мы. Нас зовут охотниками Аннуина, безжалостными убийцами… и разными другими именами – и всё это правда. Правда и то, что мы защищаем род человеческий от самого страшного зла: от их собственных страхов. И еще правда, что я забираю к себе людей: кого-то после смерти, а кого-то и живым.
– Ты хочешь, чтобы я стал одним из вас? – хрипло спросил Друст.
– Да, – кивнул Охотник.
– Н-н-навсегда?
– Не знаю, – Седой равнодушно пожал плечами. – Мне важно не это. Ты – человек, хотя и дитя Рианнон. Ты умеешь одолевать свой страх. Так что я хочу взять тебя на охоту. Но – ты вправе отказаться.
– Нет.
– Вот именно. Только я хочу предупредить тебя: твое заклятие действует только на людей. Сейчас оно тебе не поможет.
– О каком заклятии ты говоришь?
Седой приподнял бровь:
– Ты настолько не знаешь самого себя? Любая рана, нанесенная тобой человеку, станет смертельной – твой враг истечет кровью.
– Не зна-ал… Постой… а – чье это заклятье? Кто наложил его на меня? Когда?!
– Тебе это так важно? Ладно. Охтар, глянь.
К Друсту подошел татуированный круитни (точнее, тот, кто при жизни был круитни), пару раз легко коснулся его лба, висков, затылка, почему-то понюхал воздух и ответил:
– Море. Предательство. Любовь. Ненависть.
– Манавидан… – опустив голову, прошептал Друст. – Манавидан ждал моего боя с дядей…
– Седой, – раздался насмешливый голос одного из сидхи, – ты и впрямь собираешься брать на охоту этого сопляка, не способного думать ни о чем, кроме своих человеческих глупостей?
Друст вскинулся.
– Ответь Лоарну, – Охотник снова улыбнулся одними уголками губ.
Друст подошел к Древнему. Тот стоял, опираясь на тонкое серебристое копье, и смотрел на племянника Марха не с насмешкой, не с презрением, а с жалостью – как на малыша-щенка, которого слабо держат ноги.
И – гордый, самоуверенный ответ застрял у Друста в горле. Он увидел себя их глазами.
Словно нищий в лохмотьях явился в собрание лордов. И дело было отнюдь не в наряде, хотя среди их одежд, вытканных из туманов и лунного света, среди их доспехов из кожи драконов, его богатое по человеческим меркам одеяние действительно смотрелось отрепьем. Главное отличие было в другом: все охотники были запредельно сдержаны в своих движениях и в проявлении чувств. Ни лишнего взгляда, ни лишнего жеста. Ни лишней мысли. Будто тетива на луке.
Нечто похожее Друст знал по себе, да и видел нередко: напряжение бойца перед поединком, когда сознание кристально чисто, чувства застывают льдом, а движения приобретают отточенность священного танца.
Охотники Аннуина были такими всегда.
Друсту стало стыдно за то, что он позволил своим чувствам прорваться. Он искал, как бы попросить у Лоарна прощения за свой проступок – и никак не мог найти слов, которые бы ни сделали еще хуже.
– Помирились? Отлично, – услышал он за спиной голос Седого. – Принесите Друсту оружие.
Лук. Стрелы. Кинжал. Копье. Когда Друст увидел их, он закусил губу, не давая вырваться возгласу изумления и радости: племянник Марха не думал, что когда-нибудь возьмет в руки то самое оружие из легенд.
Оружие из белого дерева.
Деревянный клинок, отточенный во много раз острее любого стального. Стрелы и копье – вообще без наконечников: смертоносные иглы, способные пронзить насквозь любую плоть.
– Меч свой оставь здесь, – сказал Охотник. – В ан-дубно он тебе не понадобится.
Друст повиновался.
– Ты оборотень, иначе бы тебя здесь не было, – продолжал Седой. – Насколько трудно тебе превращаться?
– Я… я не знаю. Это было только один раз.
– Расскажи.
– Нас с Эссилт… чуть не схватили. Я испугался за нее… как никогда в жизни. Я даже не понял, что превратился в коня. Я хотел спасти ее…
– Конь – среди нас?
– Конь, бегающий с волчьей стаей, – это интересно!
– Да хоть заяц, лишь бы не отставал.
– Ты превращаешься от страха за другого, – веско сказал Седой. – И ты не боишься признаваться в своем страхе. Отлично.
Друст увидел, что почти все охотники уже на ногах. “Выступаем!” – и привычный холод в груди, и огонь по жилам, и острая смесь страха и радости.
Вожак коротко кивнул и первым выскочил из пещеры.
Там не было ничего.

* * *

День, другой, третий. Друст не появлялся, но Эссилт, к своему удивлению, была спокойна. Почему-то она твердо знала, что с ее былым возлюбленным всё в порядке.
Она бродила по лесу, собирая орехи и ягоды, но приближающаяся зима уже не тревожила ее. Королева могла подолгу застыть под дубом, гладя его морщинистую кору, или начать танцевать в березняке под шелест золотых листочков, который сейчас казался ей мелодичнее любой музыки.
Иногда она выходила на поляны, где лежал глубокий снег, какой не во всякую зиму бывает. Эссилт шла по этим белым коврам, не чувствуя холода, а однажды обернулась и обнаружила, что за ее спиной на сугробах нет ни единого следа.
Ее это не удивило совершенно.
В другие дни, напротив, она выходила из осени в лето. Пели птицы, порхали бабочки над цветущим разнотравьем… да только королева не знала здесь ни одного цветка и ни один рисунок крыльев бабочек не был ей знаком.
Лес Муррей медленно принимал ее в себя.
А из чащи за королевой пристально следили внимательные глаза Короля-Оленя.

Кромка бытия: Друст

Мы мчались через пустоту. Под моими ногами? копытами? не было ничего. И лишь серые тени вокруг – волки Седого – придавали мне уверенности. Я старался не отстать – и было некогда бояться.
Потом мы остановились. Справа и слева блестели копья охотников Аннуина (я еще удивился, почему они блестят, если нет света). Сам я взял лук. Не знаю, почему. Копье не легло в руку.
Потом… я не знаю этому имени… мне стало жутко настолько, что я впервые в жизни был готов бежать… прочь через это ничто – куда угодно, лишь бы…
Я не имею права бояться. А бежать – тем более.
И я выстрелил. И снова. И опять. Не знаю, во что. В свой страх.

* * *

Седой разжег костер, и в серебристо-голубом свете нечеловеческого огня проступили скалы. Скалы мира, безмерно далекого от людей. Скалы ан-дубно.
– Глотни, – сказал Вожак, протягивая Друсту флягу. – Глотни, станет легче.
– Что это было? – спросил человек, обретя способность говорить. – Мы убили его?
– Это был страх… – пожал плечами Седой Волк. – Обыкновенный человеческий страх. Или – необыкновенный. И – нечеловеческий. Какая, в сущности, разница.
– Но оно уничтожено?
– Не знаю. Может быть, ужас ан-дубно возрождается. А может быть, каждый наш выстрел, каждый наш удар просто загоняет это назад. Я не знаю.
– Кто ты, Седой? – неожиданно для самого себя спросил Друст.
– Хм… Безжалостный убийца или защитник мира людей, называй как хочешь. Это не меняет сути.
– Но почему ты бьешься против этого ужаса?
– Такова моя природа, – пожал плечами Охотник. – Почему река не течет на гору? Вот потому же и я не позволяю страху вырваться в мир людей.
– Но людям он известен…
– Думаю, ты убедился на себе: то, чего боится твой народ, – лишь жалкие отголоски этого кошмара.

Кромка бытия: Седой

Люди привыкли бояться своего страха. Люди привыкли быть рабами своего страха. В этом, конечно, мало хорошего.
Сидхи страха не знают. Что ничуть не лучше.
…Иногда мне кажется, что меня породил страх. Страх людей перед бушующим океаном иного бытия. Бытия, не имеющего ни форм, ни образов.
Сколько я себя помню, я уничтожаю то, что внушает людям страх. Если это имеет облик – я разрушаю его. Если это не имеет обличья – я бью в средоточие ужаса.
Но я сам не боюсь. Не умею.
Трудно бить того врага, которого не видишь. Я – научился. И всё-таки – без людей мне было бы много сложнее находить свои жертвы.
Редко, слишком редко в мою стаю входит живой человек. Мертвые уже не боятся – они только помнят про свой ужас. А живой обычно пугается раньше, чем я могу позвать его.

* * *

Они мчались сквозь ничто и бились, бились и мчались… Друсту скоро стало некогда ни удивляться, ни спрашивать – череда схваток с безымянным и не имеющим облика ужасом слилась воедино, на страх не осталось сил – их вообще почти не осталось. Когда враг надвигался на них – по-прежнему не имеющий обличья – племянник Марха привычно стрелял в свой страх, который уже ни шел ни в какое сравнение с самым первым. Мгновение ужаса, выстрел – и всё. Стая добивает… нечто, ей одной видимое. Потом снова скачка, бой…
…очнулся возле костра в пещере Охотника.
Воины-круитни жарили мясо. Лоарн забавлялся тем, что проводил куском дымящегося жаркого над лицом Друста.
– Отдай!
Лоарн рассмеялся:
– Самый простой способ привести человека в чувство – дать ему понюхать еду.
– Лоарн! прекрати! – крикнул Охотник, входя. – Друст с нами впервые, и он сильно упростил нам дело.
– Не злись на Лоарна, – один из круитни отрезал от туши кусок и дал Друсту.
Тот благодарно кивнул и жадно вгрызся в мясо.

* * *

…Белая Всадница снова проехала по дальнему краю поляны. Эссилт, украшавшая шалаш гроздьями осенней рябины, встала и поклонилась ей.
Она не первый раз замечала Рианнон, и не задавала вопроса, почему та не хочет подъехать к жене сына.
Белая Королева скрылась за деревьями, и Эссилт вернулась к прерванному занятию. Их шалаш должен стать красивым – сейчас это важнее всего. Безумие? Мудрость? Скоро зима, Друст исчез неизвестно где, а она украшает их убогое жилище вместо того, чтобы заботится о припасах...
Но в лесу, где неспешно проезжает Рианнон, подлинная мудрость ничуть не похожа на человеческий разум.
…И когда рядом на траву присел маленький фэйри, чьи крылья напоминали кленовые листья, Эссилт облегченно вздохнула: “Наконец-то”.
– Привет тебе, юная королева, – сказал малыш из Доброго Народца.

* * *

“Юная?” – Эссилт удивилась и почти обиделась, но вовремя поняла, что этот фэйри может только выглядеть крошкой с детски наивным личиком.
– Привет и тебе, – отвечала она. – Не знаешь ли, что с Друстом?
– Его забрал Седой Волк, – фэйри перелетел поближе. – Не волнуйся, Друсту понравится в Стае. А меня прислали за тобой. Королева Рианнон зовет тебя в свой замок.
– Благодарю, – Эссилт протянула руку и фэйри перепорхнул к ней на запястье. – Как мы попадем туда? Где этот замок?
– Вокруг тебя, юная королева, – отвечал малыш с кленовыми крылышками.

Кромка видения: Эссилт

Я сделала шаг к своему шалашу – арка ворот с древней резьбой. Люди считают такие узоры просто орнаментом, а для сидхи каждый изгиб рисунка был словно струна. Только не музыка в ней – Сила.
Когда я прошла под аркой – рябина, развешенная над лазом шалаша, – то этот чудесный каменный рисунок зазвучал и зазвенел. Замок взметнулся ввысь, возникая и разворачиваясь на моих глазах.
Стройные ясени – десятки и сотни тончайших колонн. Исполины-дубы – могучие контрфорсы. Островерхие ели – целый лес башен, башенок и вонзающихся в небеса шпилей. Блики солнца сквозь листву – разноцветный узор витражей.
Я миновала внутренний двор, где несколько тонконогих коней сидхи, не ведающих ни узды, ни седла, ни стойла, радостно заржали, будто приветствуя меня, – и начала подниматься по широкой мраморной лестнице, ведущей внутрь – шалаша? – замка.

* * *

Золотистый сумрак. Чаши, полные неяркого и нежаркого огня, стояли вдоль бесконечной галереи, стены которой были сложены из странных зеленоватых камней – их черный узор змеился и, кажется, жил своей собственной жизнью, то свиваясь, то застывая неподвижно.
Фэйри-провожатый вспорхнул с запястья Эссилт, полетел прямо к стене, на которой при его приближении черные прожилки камня сложились в рисунок арки.
Королева Корнуолла смело шагнула туда – и низко поклонилась.
В глубине обширного зала на троне восседала Рианнон: ослепительно белые одежды, бледно-золотые волосы, властный взгляд, милостивая улыбка на устах. Рядом с ней стояло и сидело несколько арфистов – тихие, чарующие звуки. А в зале – кого только не было! – и величавые сидхи в длинных одеждах и тончайшей работы украшениях, и малыши-фэйри, и …
Эссилт на мгновение стало неловко в этом нечеловечески-прекрасном собрании. Но она была тоже Королевой, воплощением силы земли Корнуолла, и она прошла мимо красавиц и гордецов со величавым достоинством, не стыдясь своих убогих человеческих одежд: сила Земли золотистым облаком окружала ее, освещая этот замок светом Мира людей, разгоняющим иные хитросплетения чар сидхи.
Перед троном Рианнон Эссилт склонилась:
– Матушка моего мужа, я счастлива приветствовать тебя.
– Добро пожаловать в мой замок, дочь моя.
Рианнон сошла с трона и обняла Эссилт. Однако приветствие Белой Королевы было холодным: спокойная гордость невестки была ей отнюдь не по нраву.

Кромка леса Ночных Елей: Седой

Порождение страха, сам я бояться не умею. Из человеческих чувств мне доступны лишь два: радость и гордость, неразделимые.
Когда мы мчимся по первозданным снегам, когда я прокладываю путь, а в вихрях белого праха летит моя Стая, – радость-и-гордость переполняет меня. Когда мы справляемся с такой тварью, что всей силы Стаи едва достает, чтобы одолеть это, – радость-и-гордость объединяют всех нас. Когда в недолгие дни отдыха между одной и другой охотой я прихожу к ней, а она ждет, ждет меня одного, хотя придти к ней почтут за честь едва не все воители Аннуина, – это тоже час и радости, и гордости.
Когда я нахожу у входа в нашу пещеру еще одного белого волчонка, рожденного ею мне, – это миг радости. Я ничего не делаю, чтобы вырастить их, – мои сыновья всего должны достичь сами, а иначе они будут беспомощны перед ужасами ан-дубно. Когда очередной волчонок встает на две ноги, он находит себе наставника среди Стаи, и к новой охоте превращается в серьезного молодого воина, – в тот день я закусываю губу, чтобы скрыть гордость…
Нечего баловать мальчишек похвалами.

* * *

– Так это его сыновья?! – изумился Друст.
– Ну да, – пожал плечами Гваллгоэг. – А что в этом странного?
– Погоди. Все белые волки в Стае? Все до одного?!
– Да, да, – охотник досадливо поморщился: дескать, как можно не понимать таких простых вещей.
Друст не стал задавать лишних вопросов, пытаясь хоть как-то свести воедино то, что он видел, и то, что он услышал. Получалось плохо. Не лучше, чем пятилетнему малышу удается натянуть тетиву на боевой лук отца.
У Седого есть дети.
В самом этом факте не было бы ничего необычного, если бы ни одно: менее всего Вожак походил на мужа и отца. Он был Волком-одиночкой, одиночкой до мозга костей. Да, он собрал вокруг себя Стаю, но между ним и всеми была словно ледяная стена. Они были братством, но он в это братство не входил. Он направлял их – и только. Они были стрелами в его колчане.
И белые волки – тоже. Он ничем не выделял их. Ни похвалой любящего отца, ни чрезмерной суровостью строго родителя. Полное безразличие к собственным детям? Безразличие не напускное, а подлинное? Быть не может…
Не может, но, похоже, было.
И еще – “она”. Мать всех его сыновей. Жена?!
Нет. Кто угодно, только не жена. Женатые мужчины (не “женатые люди”, а именно “женатые мужчины”, Друст не много видел женатых сидхи, но всё же знал таких) держат себя иначе. Они всегда живут с оглядкой за спину. С оглядкой на дом, на жену, на семью.
Седой – нет.
Но кто та “она”, имени которой не упоминают в Стае, произнося лишь это коротенькое словечко – с величайшим почтением, будто речь идет о королеве? Кто та не-жена, которая много веков рождает Седому сыновей? – если судить по возрасту самого старшего из белых волков, их браку больше тысячи лет. Кажется, намного больше…
Впрочем, это не брак. Седой равнодушен к ней.
Друст попытался представить себе эту женщину. Сидхи? Или кто она? Кем надо быть, чтобы из века в век хранить верность бесстрастному Охотнику, приходящему к ней лишь затем, чтобы в Стае появился еще один белый волчонок?
Или всё не так?
От мыслей о не-жене Седого Друст невольно переметнулся к воспоминаниям об своей любимой, о трех годах счастья и о той Эссилт, какой он оставил ее в лесу, – забывшей о любви и лишь покорно терпящей его ласки. Уйдя в свои мысли, Друст не сразу услышал, что к нему обращается Охтар.
– Что?
Круитни повторил:
– Я говорю, что ты не понимаешь Седого. Ты судишь его по человеческим законам, ты пытаешься мерить его чувства к сыновьям человеческой меркой. А здесь не семья, здесь – Стая. Если белый волчонок не может выжить сам, пусть лучше погибнет малышом. Беды от гибели мальчишки – меньше.
– Но это же его сыновья! – вскинулся Друст.
– Ну и что? – пожал плечами мертвый круитни. – Сколько раз повторять тебе: здесь нет места человеческой любви и жалости.
– Это жестоко!
– Разумеется, – Охтар присел на корточки у огня. – Разве у вас на юге не рассказывают страшные легенды про охотников Аннуина? Про то, что они лишены сердец, и всё такое? Я, пока был жив, этого наслушался…
Друст не успел ответить – он почувствовал на себе пристальный взгляд. Воин резко обернулся – и замер.
Седой.
Вожак стоял у входа в пещеру, небрежно облокотясь о камни. Явно давно. Не было сомнений, что он слышал весь их разговор. У Друста возникла невольная уверенность, что Серебряный отчетливо прочел и его мысли. Нет оснований для таких подозрений, но всё же…
Губы Вожака были растянуты в тонкую линию… это он так улыбается?
– Страшно? – осведомился Седой.
Друст подошел к нему:
– Если ты сочтешь меня слабым, ты убьешь меня?
Вожак медленно и одобрительно кивнул:
– Неплохо. Совсем неплохо. А что до твоего вопроса, то – нет, не убью, если ты вдруг проявишь слабость. Просто прогоню. Правда, в ближайшее время тебе это не грозит… – он снова улыбнулся, но на сей раз не насмешливо, а искренне. – Держи.
Седой протянул ему большое полотнище серой шерстяной ткани:
– В этом килте тебе будет гораздо удобнее.
– Это – килт? Однотонное полотно – килт?!
– Разумеется, – Волк приподнял бровь. – Это люди ткут килт в клетку, привязывая себя к тому клочку земли, который они называют родиной. Клетка узора – она и становится их клеткой, в которой они запирают себя сами. Сидхи украшают себя узорами, хитрейшими узами-узлами связывая себя с Аннуином. А нам в ан-дубно узор будет только мешать. Тебе, живому человеку, – особенно.
Седой положил руку ему на плечо:
– Переоденься. Теперь тебе пора. В этом килте и превращаться будет легче. Сбрось человеческую шкуру, Конь и племянник Коня.
От последних слов Друста будто обожгло – Вожак сказал: “марх, племянник марха”.

* * *

Кромка облика: Друст

Я вышел из пещеры. В мою сторону старательно не смотрели - все до одного.
Даже в мире людей принять одежду из рук вождя - всё равно что стать ему сыном. А уж тут… Седой предложил мне гораздо большее: он хочет, чтобы я перестал быть человеком.
Хочу ли этого я?
Что связывало меня с миром людей?
Дядя? - он травил нас собаками.
Эссилт? - она меня не любит.
Уйти от людей в Стаю - навсегда? Что ж, Седой, по крайней мере, честен, хотя и жесток. Пусть он беспощаднее большинства людей, но по мне лучше лютый волк, чем люди-гадюки.

* * *

Друст сорвал с себя человеческую одежду, на удивление изветшавшую за эти месяцы - словно годы прошли. Он ступил босиком на снег - мягкий, пушистый. Воин не ощущал холода, будто и не стоял нагим посреди зимнего леса. Аккуратно расправил на снегу серое полотнище, собрал его в складки посредине. Нахмурился, поняв, что Вожак не дал ему пояса, так что придется взять старый, из мира людей. Пропустил пояс под складками ткани и лег на собранный килт, запахивая его края на себе. Застегнул пояс, встал. Потом обвязал вторую половину полотнища вокруг пояса - совершенно не было холодно, и укрывать спину и грудь верхней частью килта не хотелось.
Поразмыслив, Друст собрал свои волосы в хвост - как у Седого.
Человеческая одежда осталась в снегу - охотник Аннуина даже не взглянул на нее. Клочья шерсти после линьки, не более.

Кромка Аннуина: Араун

Люди - странные существа. Забавные. Никогда не устану удивляться их способности ненавидеть то, что любишь.
Взять того же Пуйла - он полюбил Риэнис с первого взгляда и целый год? век? - смотря как считать, - отворачивался от нее. Женился на Рианнон, чтобы забыть Риэнис. Забыть не и смог, от тоски умер…
Теперь этот внук Рианнон так мечтает о своей королеве, что возненавидел всё человеческое. Мнит себя могучим Конем, вроде Марха, а сам - жеребенок, не старше.

Кромка чуда: Эссилт

В замке Рианнон мне досталась совсем крохотная комната: ложе да ткацкий станок, больше там не могло поместиться ничего. А еще там было окно – высокое, стрельчатое, с дивной красоты деревянным переплетом, каждый раз – разным. Я почти научилась разговаривать с этим окном, понимать язык его узоров, так часто менявшимся в такт моему настроению.
… Когда всё заволокло осенним туманом, и девы-сидхи вышли собрать его седые пряди, подобно тому, как люди стригут овец, я пошла с ними. Собирать туман оказалось проще, чем я думала, – клочья призрачной седины послушно ложились в ладони, я легко обрывала их, и вскоре вернулась к себе с огромной охапкой нечесаной шерс… то есть нечесаного тумана.
Остальная работа была мне привычна. Только и разницы, что эти пряди невесомы.
Вскоре я принялась ткать.
Сновал уток, стучало бердо. Мягче мягкого выходила ткань. Белые искорки поблескивали в ней. Слово “полотно тумана” становились реальностью.
Сон? Чудо? Грёза?.. – ощущение счастья и полной нереальности происходящего. Так, медленно просыпаясь, еще не можешь отличить сон от яви, реальность от видения, но – ты еще там, и ты можешь лететь над грузной землей, не ощущая ее тяжести…

* * *

Ельник уступил место прозрачному березняку. Серые тучи на небе сменились белыми, а потом и вовсе проглянуло бледное зимнее солнце. Друст стоял на лесном холме и смотрел вниз, на поле, где несколько молодых волков пытались одолеть кабана.
Или, если взглянуть иначе, полдюжины охотников в белых килтах - от совсем мальчишек до взрослых юношей - тренировались с Фейдаугом.
Друст так и не смог понять, кто такой Фейдауг. Явно не сидхи - невозможно представить себе Светлого, который превращается в кабана. Человек-оборотень? - только не он! Зверь-оборотень? кабан, принимающий людское обличье? - вряд ли: звериной ярости в Фейдауге не было. Полукровка, как сам Друст? - может быть…
Наставник сыновей Седого.
Друст присел на корягу, даже не стряхнув с нее снег, - холода он не ощущал. Он думал о Стае.
Сидхи, мертвые люди и… неизвестно кто. Начиная с самого Седого, не похожего ни на одно из существ Волшебной Страны. Но неважно, кем они были когда-то, - сейчас они делятся на тех, кто идет на охоту в килтах, и тех, кто в доспехах из драконьей кожи. Первые - лучники, и большинство носят белое. Сыновья Вожака. Лишь у немногих, как у Друста, килт - серый. Те, кто в доспехах, - волки, кабаны, медведи, рыси - добивают раненую тварь.

* * *

Друст не заметил, как одна молоденькая пушистая елочка пододвинулась ближе. Снег позади нее остался нетронуто-пышным.
Мягкие иголки погладили охотника по спине - он не обернулся. Тогда елочка встала совсем рядом, и осыпала ему лицо снегом - легким, словно девичий поцелуй.
Друст недовольно тряхнул головой - и тут мягкие елочкины лапы обхватили его грудь и плечи, лаская нежно и настойчиво, словно руки. Еще мгновение - и они действительно приняли облик рук, зеленых и поросших хвоей.
Человек гневно вскочил, обернулся.
Позади него стояла лесная дева. Молодая елочка, припорошенная снегом, - и широкобедрая девушка, едва прикрытая белой одеждой. Лесная улыбалась ему - призывно и чуть удивленно от его отказа.
- Я не звал тебя! - крикнул Друст.
Лесная протянула ему руки-ветки.
- Ступай прочь! Ищи себе других любовников!
Она закрыла лицо еловыми лапами, словно заслоняясь от удара, и - лес вокруг мгновенно изменился.
Больше не было ни березняка, ни опушки, ни луга. Серое небо. Ревущий ветер качает кроны исполинских елей. Морозно так, что трудно дышать. Куда ни шагнешь - под снегом буреломы. Тут и там из-под снега торчат остовы сухих деревьев, похожие на скелеты исполинских зверей, в десятки раз больше самого крупного медведя.
Нечего и думать превратиться в коня - он сразу переломает ноги в этой заснеженной чаще. Приходится выбираться на двух ногах…

* * *

- Так зачем было обижать бедную Лесную?
Друст прошел под деревьями, согнутыми под тяжестью снега, словно арка, - и очутился в крохотном просвете посреди чащи, который после буреломов показался ему огромной поляной.
Там стоял чело… бог? В морозном воздухе искрились его исполинские рога, похожие на оленьи, но шире, чем у лося.
Охотник Аннуина склонился перед одним из Великих.
– Так зачем было обижать бедную Лесную?
- Я не обижал. Она вздумала…
– Ты ей понравился.
– Но я люблю другую!
– И что? Это причина обижать маленькую Елочку?
Друст гневно выдохнул.
Араун сочувственно покачал головой:
– Ты человек… до мозга костей человек. Ты можешь кричать на весь Аннуин о том, что ты отрекаешься от своей людской сущности, но мыслишь ты только по-людски. Всё так же верен, всё так же глуп. Только ваш народ настолько делит мир на свое и чужое.
Друст молчал. Что бы он мог возразить?
– Надо будет предупредить Седого: пусть не обольщается, пусть не прибывает в уверенности, что ты будешь с ним всегда. Ты вернешься к людям… и сомневаюсь, что это будет нескоро.
– В мире людей меня ничто не держит! – крикнул Друст, сжимая кулаки.
– Кроме тебя самого, – покачал головой Араун. – Тому, кто не способен отрешиться от "твое" и "мое", не прижиться в Аннуине.

* * *

Волк и Олень. Не враги - союзники.
– Что тебе в этом мальчишке? Глуп и горд, как все люди.
– Отличная приманка, – пожимает плечами Вожак. – Нам больше не приходится выискивать добычу: она толпами мчится на нас. Точнее, на него.
– А он слепо верит тебе…
– Что ж, он прав. Я не отдам его в добычу тварям – хотя бы потому, что он слишком мне нужен.
– Все эти века я поражаюсь, насколько ты беспощаден.
– Разве? Я же берегу этого щенка Рианнон… – Седой мрачно усмехнулся. – И потом: будь я другим, ан-дубно давно бы поглотило Аннуин. Ты это знаешь ничуть не хуже меня.

* * *

– Моя госпожа, – юный стройный сидхи вошел в ее покой и низко поклонился, – королева Рианнон ждет тебя.
Эссилт поднялась из-за ткацкого стана, всматриваясь в черты непрошенного гостя.
Молод? да, конечно. Только эта молодость черт не свидетельствует о юном возрасте. Такому юноше может быть и полдюжины веков, и больше.
Почтителен – и требователен. Что он принес – приглашение или приказ?
Эссилт не стала спорить. Не потому, что была готова подчиниться власти Рианнон, – просто Белая Королева была матерью Марха, а непослушание свекрови было для Эссилт столь же противоестественным, как, скажем, передвижение на руках.

* * *

Эссилт шла вслед за провожатым. За последние дни замок стал другим: меньше безыскусной красоты и больше хитроумного узорочья. Тонкие ветви деревьев сплелись (или сплетены?) в такие орнаменты, которые доселе Эссилт считал лишь порождением людского воображения. Сейчас она видела все эти узоры живыми, зеленеющими…
Зеленеющими – зимой?! Или в замке Рианнон нет времен года?
Двери тронного зала распахнуты. Там – вечный зеленый сумрак, звуки арфы, и Белая Королева восседает на троне.
Эссилт низко склонилась.
Рианнон жестом велела ей подойти:
– Ну, моя девочка, – милостиво изрекла она, – мне сказали, что ты научилась собирать туманы и ткать из них?
– Да, госпожа, – снова поклонилась Эссилт.
– Только понимаешь ли ты, для чего ты ткешь?
– Госпожа, меня приучили не проводить время без дела. Ты была так добра, что поставила ткацкий стан в моей комнате.
– Наивное дитя! – рассмеялась Рианнон. – Ткать из туманов, только лишь чтобы занять время?! Поистине, лишь люди могут быть так расточительны!..
Эссилт поклонилась еще раз:
– Тогда прошу, госпожа, объясни мне то, что я понять не в силах.
Насмешки Рианнон разбивались о тихую почтительность Эссилт, так что никто не рискнул бы сказать, была ли эта учтивость почти детской непосредственностью или изощренной хитростью.

Кромка ревности: Рианнон

Будь моя воля, я бы отправила эту девчонку к Марху! Пока они жили в мире людей, я радовалась такой невестке: она более чем полезна моему сыну.
Отличная жена для человеческого Короля Аннуина.
Но – в Аннуине?! Мало мне Риэнис!
Впрочем, Риэнис мне не соперница – некогда мой Пуйл пренебрег ею. А эта…
Ткет из туманов, будто из овечьей шерсти. Даже не удивится.
У нее всё получилось с первого раза. Как будто она не-человек.
Она уже стала частью Аннуина. Что будет дальше?!
Какую власть она получит, даже не заметив этого?
И смогу ли я этому воспрепятствовать?

* * *

- Платье из туманов поможет человеку войти в наш хоровод на Бельтан, - милостиво объяснила Рианнон. – Ты ведь мечтаешь стать наравне с нами, человеческое дитя?
Эссилт с улыбкой наклонила голову.
- Ни одному человеку доселе не оказывалась такая честь: быть допущенным в мой замок. Гордись, - Белая Королева взглянула на невестку сверху вниз, хоть и сидела немногим выше ее.
Та молча поклонилась еще раз, нисколько не ощущая себя униженной.
Или – облагодетельствованной, что, в сущности, одно и то же.
- Трудись, и в Бельтан вы с Друстом сможете занять место в нашем танце, - изрекла Рианнон.
Эссилт молча поклонилась и вышла.
Белая Королева в досаде стиснула подлокотники трона. Ей не удалось главного: заставить эту смертную почувствовать себя нищей, которой подали милостыню.

Кромка тоски: Эссилт

Луна за окном. Серая чернота неба, леса не видно. Только луна иногда проглянет сквозь ошметья туч.
Я шью для Друста. На Бельтан внук Рианнон должен выглядеть… да. Должен. Будет.
Я бы пожертвовала чем угодно, лишь бы шить для другого. Но ему нет дороги сюда. Или он… но нет, не верю!
Да, я сама видела, как он ворвался в мою комнату вместе с разъяренными эрлами. Да, мне не забыть, как он травил собаками нас с Друстом. Но… это что-то другое. Я не знаю. Он не мог поверить наветам. Не мог возненавидеть меня.
Не мог.
Он знает, что я не изменяла ему.
И раз он до сих пор не подал и вести о себе – значит, на его пути препятствие, которое мне не понять.
А Рианнон молчит… и не спросишь ее.
Слышишь ли ты меня, муж мой? Быть может, ты сейчас смотришь на ту же луну и тоскуешь обо мне? Поверь мне, я не предавала тебя!
Да это ты и сам знаешь…
Марх, я буду ждать тебя. Столько, сколько понадобится…
Облака снова закрыли луну. Даже через ее свет я не могу передать весточку Марху.

Кромка отчаянья: Марх

Будь проклято это благоразумие! Будь проклят долг короля! Будь проклят и Аннуин, и мир людей!
Будь проклят Гвин, из-за которого я не могу помчаться за своей женой!
Будь все они прокляты!
Столько времени в напрасном бездействии… Одно утешает меня: я знаю, что Эссилт в безопасности.
Они не пускают меня в Аннуин. Они молчат: зачем слова, если я лучше лучшего знаю их и сам? Они твердят - своим молчанием, взглядами, упорным нежеланием произносить даже имя королевы: Гвин воспользуется первой же возможностью тебя одолеть. А от Гвина не уйти. С ним не справиться никому из живущих.
Они все правы.
Как я ненавижу их правоту!
Луна скрылась за тучей…
Там, в Аннуине, много прекрасных существ, способных утешить Эссилт так, что она забудет меня. Одни – дивной музыкой, другие – чарами, третьи – ласками… Там много отважных воинов и могучих чародеев, они не устоят перед ее красотой, а она… Нет, не верю.
– Да, Бранвен. Входи.
Давай поговорим. Давай молча повторим тот разговор, что ведем годами. Так Гвин каждый Самайн бьется с Гуитиром.
Да, Эссилт должна сама подать весть. Да, по этой вести я смогу выйти прямо к ней, а не блуждать в лабиринтах Аннуина. Да, мне лучше прочих известен закон Страны Волшебства: из нее выйдет лишь тот, кто сам проложит путь домой. Хоть какой-то путь. Хоть какую-то весть.
Да, я - Король Аннуина и мог бы попытаться вернуть ее сам. Но во всякий день кроме Самайна меня подстерегает Гвин. А в Самайн он бьется из-за своей сестры, но в эту ночь в Аннуине вообще нет дорог: найти Эссилт будет трудно, а вернуться… почти безнадежно. И я не стану рисковать ее жизнью.
Да и рисковать своей - не имею права.
Видишь, Бранвен, я выучил этот проклятый урок.

* * *

Эссилт шила – и благословляла работу за то, что она есть. За окном была непроглядная темень, но в маленьком покое свет не гас. Королеве светили малыши-фэйри, держащие на тонких тростинках огни, похожие на большие одуванчики. Эти крохотные существа сидели полукругом перед королевой, с восторгом глядя на ее работу, которую сама Эссилт считала обыденной. Другие фэйри наигрывали на маленьких арфах, иные заводили песню.
Эссилт была благодарна этим крошечным существам – за то, что они рядом. За то, что с ними тоска разлуки уходит – потому что королева не посмеет показать свою печаль никому чужому, даже таким чудесным крошкам.
И еще, конечно, она была им благодарна за этот мягкий, но отнюдь не тусклый свет. Без него бессонные ночи были бы кошмаром, а так - Эссилт шила.

Кромка битвы: Друст

Теперь, когда я сбросил то человеческое, что мне мешало, я стал отчетливее видеть всё в ан-дубно.
…Мы прошли сквозь снежную мглу, под никогда не ведавшим света небом, продрались сквозь пургу – и вышли в мир явный где-то на юге.
Похоже на Корнуолл.
Нельзя вспоминать. Нельзя. Я больше не наследник Марха. Я один из Охотников Аннуина. И только.
Перед нами был кракен. Он шевелил своими щупальцами, каждое – длиной во многие десятки миль, он сплетал их, душа и высасывая жизнь из всего живого.
Я понял сразу: рубить его щупальца бесполезно – из одного вырастет десяток новых. А стрелять – куда и во что?! – тварь прятала голову. Тогда я заставил себя увидеть это в мире людей.
Кракена не было. Кракен – морское чудище, его не может быть на земле. Для людей это были болота. Да, на много миль. Да, внушающие безотчетный ужас. Любой звук опускающегося торфа, любой крик болотной птицы казался голосом твари, обитающей в сердце топей.
Мы помчались по болоту. Нам, не-людям, эта хищная гниль не страшна.
Они видели ан-дубно и кракена… наверное. А я – топи и черного пса. Жуткую зверюгу. У нас в Корнуолле о таких говорили, что скот околевает от воя этой собаки.
Я всадил в него стрелу раньше, чем он успел прыгнуть на меня. Лоарн подскочил и срубил ему голову. Остальные добили… кого? мертвого пса в мире людей? кракена в ан-дубно? не знаю…
Одной тварью стало меньше.

* * *

– Деноален! – Андред расхаживал по своей комнате взад и вперед.
Четыре шага в одну сторону, четыре шага в другую.
Филид молча стоял у стены и смотрел в окно. На море.
– Деноален, Марх до сих пор считает Друста живым.
– Знаю.
– Это правда?! Он жив?
Филид развел руками:
– В мире живых его нет. Это всё, что мне известно.
– Так узнай больше!
Андред резко развернулся, сжал плечи друга:
– Послушай, добудь любые доказательства его смерти! Правда или ложь, мне всё равно, лишь бы Марх назначил наследником меня! Что тебе надо – бери всё: жизни, драгоценности, деньги. Только докажи, что Друст мертв!
– А если он жив? Если он скрылся в полых холмах или на дне морском?
– Убей его. Ты сможешь, я знаю. Я видел, как ты убиваешь заклятьями.
– Это… это не так просто, Андред.
– Когда я стану королем, я вознагражу тебя за всё. Золотом – за всё человеческое… ну а за то, что человеку не понять, – так, как ты скажешь. Если тебе понадобятся жизни – ты их получишь.
– Андред. То могущество, которое у меня есть, я добыл сам. Тем, которое у меня непременно будет, меня не в силах одарить ни один король. А ты мне награду уже дал. Давно. Это твоя дружба.
Тот сжал плечо филида:
– Принеси мне голову Друста.
– Постараюсь.
– Что тебе для этого надо?
– Самую жирную свинью. Он любит заезживать до смерти бедных хрюшек – и будет благодарен мне за новую.
Когда Андред понял, о ком говорит его филид, он побледнел.

* * *

Друст вдруг встал, втянул ноздрями воздух. Нахмурился, принюхался снова:
– Идет. Уже совсем близко.
Он схватился за оружие.
Охотники удивленно посмотрели на него, а Лоарн хмыкнул:
– Вероятно, ежик очнулся от зимней спячки, и наш юный воитель спешит на битву с этим чудищем.
Друст изумленно посмотрел на него, на товарищей:
– Вы что, ничего не чувствуете?
Лоарн насмешливо поклонился:
– Это ты у нас великий охотник. Нам не сравниться с тобой.
– Погоди, – отстранил Лоарна Седой. – Друст, объясни, в чем дело.
– Враг приближается. Тварь… – он умоляюще посмотрел на командира: поверь хоть ты.
– Почему ты так решил? Я ничего не слышу, – в тоне Вожака не было осуждения или недоверия. Вопрос, и только.
– Это так же, как там, в ан-дубно. Я не могу объяснить…
– Кто-нибудь это чувствует? – Седой обвел Стаю пристальным взглядом.
– Нет.
– Ничего.
– Нет, Серебряный.
– Не знаю…
– Погоди-ка… А ведь Друст прав, – сказал, подходя к ним, Фейдауг.

Кромка облика: Кабан

Я – сила. Какой бы облик я ни принимал, я всё равно – самый сильный из них. Ну, разве что Седой меня… да нет, он, пожалуй, только хитрее. А Зверь на Зверя – и он бы против меня не сдюжил.
Я могу сокрушить любого – и потому так боюсь ненароком задеть кого-то. Что за радость в победе, в торжестве над врагом, если ты заранее знаешь, что он уступает тебе?
Что за радость в победе над слабым?
Это пусть слабые бьются за победу… шумные малыши.
А я бьюсь за землю. За мою землю. За земли Аннуина.
Мы, Кабаны, – мощь земли. Ее дикость, ярость, ее свобода. Лес, поглощающий жилища, бурьян, душащий поля, оползни, заваливающие дороги, – всё это мы. У каждой земли свой Кабан.
Если хочешь владеть землей – одолей одного из нас. Не то Кабан растопчет и пожрет тебя.
Меня не одолевал никто – просто короли Аннуина признали мою мощь и попросили о помощи. Или это и есть победа? – только не силой?
Неважно. Мне нравится у Седого, я радуюсь, вспарывая брюхо очередной твари – нечего пытаться отъесть кусок моей земли!
И еще я люблю возиться с щенками Седого, видеть, как из них вырастают славные волки… Теперь вот надо помочь этому… пусть не щенок, а жеребенок, но малыш хороший.
Глупый только, по молодости.

* * *

Конь и кабан бок-о-бок пробирались сквозь зимний лес. Невозможная, немыслимая пара… да только некому было удивляться при взгляде на них: людей в этих землях не было никогда, а духи леса просто видели двоих из Стаи… а облик – дело десятое. Два охотника Седого идут на тварь – и лучше убраться с их дороги – мало ли что.
…Седой сказал им: раз только вы двое чувствуете эту добычу – значит, только вам и идти. Бессмысленно поднимать Стаю, – сказал он: – они просто не увидят врага.
Друст не мог слышать, как Вожак обратился к Фейдаугу: “Присмотри за ним. Мальчишка же, глупый!” – “Но славный мальчишка”, – добродушно ответил Кабан-Наставник.
Вот они и шли через густой лес, который словно разбегался перед ними. Ни валежника, ни буреломов на дороге, даже густого ельника не встретишь. Конь рысил впереди, кабан – следом.
Остановили их звуки дурацкой песенки:
– Нет от волка никакого толка! Нет от волка никакого толка!

* * *

Деноален едва поспевал за Фросином, с царственным видом восседавшим на своей хрюшке (оказавшейся неожиданно резвой) и бормочущим себе под нос всякую ерунду. Не прошло и времени одной стражи, как они оказались в таких глубоких снегах, каких не сыскать и за десятки дней пути на север. Филид мерз, жалея, что не знал заранее о таких холодах и не взял мехового плаща. Мысль согреться простейшим заклятьем почему-то не приходила ему в голову.
А карлик вдруг соскочил со своей свиньи, хлопнул ее по заду и она с хрюканьем умчалась прочь. Сам Фросин принялся расхаживать кругами, то ли ехидно, то ли радостно повторяя очередную бессмыслицу:
– Нет от волка никакого толка! Нет от волка никакого толка! Нет от волка никакого толка!
Деноален похолодел, когда обнаружил, что карлик шустро протоптал в глубоком снегу три кольца. Причем внешнее четко разделено на четыре части парой деревьев и парой коряг.
“Знак Хоровода Великанов! Но при чем здесь волк?! Впрочем, если у этой дурацкой рифмовки есть смысл, то мне стоит радоваться: волк не придет на помощь Друсту”.

Кромка смерти: Фейдауг

Когда мальчик увидел своего врага, то человеческая ненависть настолько всплеснулась в нем, что он сменил облик. Плохо, что он так слабо контролирует себя. Надо будет с ним позаниматься на досуге…
Друст стал стрелять в этого челове… нет, пожалуй, не совсем человека. Друст метко бьет, а тут добыча была близка, и для любого из людей любая рана стала бы смертельной. Этот – бежал прочь, пятная кровью снег, но оставался жив.
Да, разумеется. Ведь он всё-таки принадлежал к миру людей. Его тело – неподвижное, словно спящее – сидело где-то там, по ту сторону Аннуина. Здесь был его двойник, а его в Аннуине можно лишь ранить, но не уничтожить. По крайней мере, не стрелами Друста.
Существо между двух миров…
Что-то было в нем – скользкое, отвратительное. Болотный гад, пиявка-переросток… Тварь.
Я не выдержал…

Кромка смерти: Деноален

Белый жеребец забил копытами в воздухе – и превратился в моего врага. Как мало в нем осталось человеческого, только что острых ушей не хватает!
Я хотел выкрикнуть ему в лицо смертоносное заклятье, но меня сбил Фросин своим надоедливым бормотанием “Нет от волка никакого толка! Нет от волка никакого толка!”
А через миг мне в грудь вонзилась стрела.
Больно, но не смертельно. Я попытался отгородиться заклятьем: “Серая хмарь соткет туманы, слабый скроется за…”
Стрела. Заклятье не сплелось – почему?!
– Фросин, замолчи!
Но тот знай твердит дурацкое “Нет от волка никакого толка!”
Я попробовал сбить Друсту прицел: “Ведун волшбой над водой отведет…”
В пустоту. И опять – стрела… Как мне спастись?!
Больно… Бежать…
“Дома дым дорог, дороже добра древних…”
Больно. А заклятья уходят в ничто, я будто пытаюсь играть на арфе без струн…
Арфа! Вот оно что. Это негодяй-карлик выманил у менян арфу. Без нее я бессилен…
Кабан?! На меня?! Нет, не-е-ет!
“Выкрутись, коряга, коли кабана…”

* * *

Фейдауг разъярился – его задело заклятье, словно кабана вскользь зацепила стрела.
“Так ты смеешь нападать на меня?!”
Прочего Кабан не помнил.
…Друст отскочил в сторону, когда мимо него промчался огромный бешеный зверь. Деноален пытался бежать – но коряги сошлись перед ним, словно захлопнувшиеся ворота, а через миг обрушился кабан, вонзив клыки, а потом топча еще живое…
…уже мертвое тело.
Снег стал малиновым от крови.

* * *

- Добрый друг дороже двух рук, - задумчиво проговорил Фросин, глядя на изувеченный труп Деноалена.
Побледневший Друст прижался к дереву. Он желал смерти врагу, но то, что с ним сделал Фейдауг, это… это…
- Добрый охотник быстро добьет добычу, - изрек карлик.
Добрый… до сегодняшнего дня Друст действительно считал Фейдауга – добрым.
Кабан сменил облик. Посмотрел на кровавое месиво, недавно бывшее филидом. Закрыл лицо руками:
- Я убил человека… Он не был тварью!
Фросин отвечал:
- Не тварь - так дрянь, рви, рань, только так смят враг!
- Он был человеком, - повторил Фейдауг. – Каким бы ни был – человеком.
- Он был негодяем, - сказал Друст, с удивлением поняв, что согласен с Фросином… с врагом? Что-то странное происходит: почему этот гадкий карлик помог – ему, а не Деноалену?
- Человеком… - горько вздохнул Кабан.

* * *

"Деноален куда-то делся! – раздраженно думал Андред. – Или он так долго ищет доказательства смерти Друста?! Неужели нельзя их просто создать? Прошло почти десять лет! Неужели еще нужны подлинные доказательства?! Всё-таки иногда Деноален излишне серьезен. А… если с ним что-то случилось?"
За этими мыслями Андред не заметил, как вышел из замка. Он торопливо шел, будто его погонял кто-то невидимый, шел, мысленно ругая на все лады Марха, Деноалена, Друста, снова Марха… От этого безотчетного гнева он очнулся, обнаружив себя далеко к северу от замка, на одиноком утесе. "И что меня сюда занесло?" – недоуменно спросил он сам себя.
С небес ринулся сокол.
Андреду на миг показалось, что обезумевшая птица хочет напасть на него. Но нет – сокол ударился о камни и...
…встал юношей.
Кажется, Андред его где-то видел. Среди слуг Марха.
– Что тебе надо? – высокомерно поинтересовался потомок Врана.
– Ты хотел узнать, что с Деноаленом, – отвечал Перинис. – Он мертв.
– Откуда ты знаешь?!
– Я даже могу рассказать, кем он убит.
– Кем?!
– Друстом.
– Ты смеешься надо мной?!
– Нет, я не смеюсь, – Перинис был спокоен. – Я просто собираюсь тебя убить – за всё зло, что ты принес Королю и Королеве.
– Ты посмеешь убить наследника Корнуолла?
– Наследника? Конечно, нет. Наследник жив и здравствует.
– Ложь! Он мертв, мертв давно. Я – единственный живой родич Марха!
– Вот именно твои слова и есть ложь, – холодно улыбнулся Перинис. – Ты отнюдь не единственный и уж тем более не ближайший родич Короля.
Андред побледнел. Он понял, кого ему напоминает этот юный оборотень.
– Я его сын, – усмехнулся тот. – Сын Короля. Внук королей и богинь. А ты – подлец. И почти труп.
– Ты не посмеешь!
Юноша зло сощурился.
– Нет! Я прошу! Я… я готов признать тебя наследником Корнуолла!
– Наследник Марха – Друст, а не я.
– Я сделаю всё, что ты захочешь!
– Я хочу твоей смерти.
Перинис обернулся соколом и взмыл в небо, а Андред с ужасом ощутил, как рушится под ним утес, только что бывший незыблемым монолитом.

* * *

Его тело нашли два рыбака. Изуродованное, среди обломков камней, под свежим сколом утеса.
Они зашили труп в бычью шкуру и отвезли в Тинтагел, где уже начали искать пропавшего эрла.
Король Марх приказал привести к нему рыбаков и внимательно выслушал их. Те невольно сжимались от страха: король глядел на них так, будто они нашли Андреда с мечом в груди, а не жертвой внезапного обвала. Король явственно с трудом сдерживал гнев, и рыбакам оставалось лишь надеяться, что он в ярости не на них.
Он не забыл наградить рыбаков, но таким тоном велел им показать место гибели Андреда, что бедолагам показалось, что серебро сейчас вспыхнет в их руках.

Кромка убийства: Марх

Слуг не касается смерть одного из знатнейших эрлов Корнуолла. Слуг не берут на место гибели. Слугам не сообщают об этом.
Слуг – простых слуг Тинтагела – и не подозревают.
…Здесь собрались все властительные не-люди. Для них яснее дня, что скала была расколота. Расколота – чародеем. Могущественным. Более сильным, чем большинство собравшихся.
Они гадают, кто это. Перебирают известные им имена.
Я? Я молчу. О правде я догадался раньше, чем мы приехали к этой скале.
Двух мальчишек я спрятал некогда – и как же хорошо, что я сделал это!
Периниса считают лишь слугой. Никому не известно о его силе.
Вернемся в Тинтагел – уши оборву негоднику!
Если, конечно, удастся скрыть, кто же был тот неизвестный великий маг, что погубил Андреда.

* * *

Когда иссякли все возможные предположения, заговорил Динас:
– Славные эрлы, все вы сошлись в одном: Андред убит чародеем, и сила убийцы не ведома ни одному из вас. Но, мне думается, всем нам хорошо известен убийца.
Все заинтересованно замолкли.
Марх напрягся.
Динас договорил:
– Это был сам Андред.
Сказать, что на сенешаля воззрились в изумлении, – не сказать ничего.
– Послушайте меня, – торопливо продолжал тот. – Андред был потомком Бендигейда Врана. В его жилах течет кровь величайших магов. И… мы знаем, что на совести Андреда были не самые добрые дела. Ему было чего устыдиться.
– И ты считаешь… – подхватил Марх.
– Да! Что ему стало совестно. И сила, всю жизнь спавшая в нем, выплеснулась. В первый и последний раз. Это было самоубийство; быть может – невольное.
…Динасу не поверил никто. Но определить убийцу эрлы не могли, а потому пришлось согласиться с безумным предположением сенешаля. Да и потом, а вдруг действительно у Андреда проснулась совесть? Вряд ли, конечно, но…

* * *

– Итак? – гневно спросил Марх у Периниса.
Разговор был с глазу на глаз. В соседнем покое был только Динас.
– Отец, этот негодяй был недостоин жить.
– Ты полагаешь, мне это неизвестно?
Юноша промолчал.
– Ты понимаешь, кого ты убил?! – голос короля был негромок, тише обычного. Каждое слово падало, будто камень.
Лучше бы Марх кричал…
Перинис проглотил комок в горле:
– Врага. Я убил твоего злейшего врага.
– Наследника Корнуолла в отсутствие Друста, – отчеканил Марх. – Потомка Бендигейда Врана.
– Подлеца и негодяя, – покачал головой юноша.
– Молчи, – процедил король. – Даже я, повелитель этих земель, не мог бы казнить Андреда по своей воле, без суда эрлов!
– Уже не понадобится, отец.
– Не понадобится! Он еще смеет спорить! Да понимаешь ли ты, что мне придется казнить тебя, если станет известно, кто ты на самом деле?! То, что в твоих глазах – праведная кара, в глазах людей – преступление!
Перинис пожимает плечами:
– Отец, смерть в мире людей – не самое страшное, что может случиться со мной.
– С тобой? Мальчишка, безрассудный сын Ллиан! Хоть на миг допусти, что мне будет больно расстаться с тобой!
– Отец, я… Прости меня. Я не…
– Ты "не". Не понял, не учел, не задумался.
Марх встал, прошелся по залу.
– Ладно, Андреда не вернуть к жизни. Слушай меня. Тебя не подозревают. О тебе просто не знают. Ты – только слуга. Вот им и оставайся. Никаких чар, Перинис. И летать забудь – без моего дозволения.
– Совсем нельзя летать, отец?
– Совсем. Если я не разрешу.
– Х-хорошо…
– Считай это королевской карой – не за убийство, а за ослушание.
– Как скажешь.

* * *

Шитье сегодня упорно не желало продвигаться, и Эссилт отправилась бродить по замку. Почти сразу она вышла в галерею с коврами. Нетерпеливая, точно девочка в ожидании подарка, она подбежала к ковру со сценой охоты.
Всё то же – и не то. Другое чудище истекает кровью на белом снегу, по-другому застыли в прыжке волки, в другом порядке мчатся охотники. Друст – рядом с среброволосым предводителем, целит из лука во врага.
Жив и торжествует очередную победу.
Эссилт улыбнулась, вновь благодаря неведомо кого за эти вести.
Королева подошла к одному из высоких окон. Над Страной Волшебства медленно вставало рдяное зимнее солнце. Где-то искрился снег, настолько глубокий, что в нем можно было увязнуть по колено (…а говорят, есть восточные страны, где такой снег лежит даже в мире людей, вот чудеса!). Где-то синели незамерзающие озера и девушка из сидхи везла воина (похоже, из круитни) к призрачному замку на острове. Где-то пестрело всё летнее разнотравье лугов и яблони клонились под тяжестью вечного урожая. На севере из пещеры выполз еще совсем молодой дракон, и не разглядеть было, то ли его чешуя действительно красная, как кровь, то ли так отблескивает под лучами утреннего солнца.
Заглядывать в глубины Аннуина Эссилт не хотела. Видеть схватки великанов, исполинских кабанов с ядовитой щетиной, слышать бешеный лай белых псов, чуть ни загрызших их с Друстом в ту страшную ночь… нет. Страна Чар представала королеве прекрасной и светлой.
Но Эссилт не раздумывая отказалась бы ото всей этой дивности, лишь бы оказаться рядом с мужем.
Лишь бы найти дорогу к нему.
…Королева обернулась, точно ее окликнули. Она привыкла доверять своим чувствам и – послушно подошла к ковру, мимо которого обычно проходила равнодушно.
Ковер был черным. По краю его были вытканы языки пламени, а посередине изображен кузнец-сидхи. В чертах его лица, тонких и прекрасных, как у всех в его народе, было что-то отталкивающее: то ли злость, то ли гнев, то ли боль, так что он казался страшнее любого урода.
"Сархад" – пришло к королеве его имя. Эссилт испуганно поёжилась: имя было под стать этому жуткому кузнецу: "оскорбление чести".

Кромка огня: Эссилт

Убежать от этого ковра! Сейчас же. Если ковер так страшен, то каков же этот Сархад въяве?!
"Стой, королева. Никто другой тебе не поможет вернуться к мужу".
Нет, я боюсь!
"Эссилт, а что если Сархада видит таким тот, кто создал эти ковры?"
Рианнон? Это она ненавидит и боится его?
"Что, если это так?"
Но Рианнон мудра! Если она боится этого Сархада, то он действительно чудовище! Искать встречи с ним – это неминуемая беда!
"Самая страшная беда с тобой уже произошла: ты разлучена с Мархом, и, если будешь бездействовать, то разлучена навеки".
Хорошо. Как мне найти Сархада?

* * *

Языки пламени на ковре сдвинулись… еще раз… еще. Потом быстрее, быстрее – и вскоре перед Эссилт полыхал пламень по всей кромке ковра, не сжигая ткань и не дымя.
Фигура кузнеца на ковре исчезла, а затем исчез и сам ковер.
На стене чернел провал, по краю которого бушевало пламя.
Эссилт зажмурилась, потом подобрала подол платья и храбро шагнула через огонь.

* * *

Она не предполагала, что в этом замке могут быть залы такой высоты: если бы десять мужчин встали друг другу на плечи, то верхний едва достал бы до верха колонны. Два ряда колонн шли вдоль стен, и Эссилт почти не удивилась, осознав, что каждая оплетена живым пламенем, непрестанно свивающимся в новый и новый узор.
Под ногами королевы был до блеска отполированный пол черного гранита, и объятые огнем колонны отражались в нем, так что Эссилт казалось, что она стоит на пляшущем пламени.
Страха в душе женщины не было: он весь сгорел, когда она перешагнула через огненную кромку ковра. Эссилт обернулась, чтобы лишь подтвердить свою догадку: позади нее была глухая стена. Но отсутствие выхода сейчас не тревожило: надо было найти Сархада и узнать, как он может помочь ей.
Королева медленно пошла вперед, затаив дыхание от восторга и удивления: как ни прекрасен был замок Рианнон, но ничего, сравнимого с узорами из живого огня, женщине видеть не доводилось.
"Если это работа Сархада, то ни один мастер Аннуина не сравнится с ним!"

Кромка огня: Эссилт

А ведь здесь чудесно! Да, страшно… поначалу. Наверное, мастер хотел напугать… интересно, кого?
Незваных гостей?
Этот зал, подавляющий размерами, черный пол, отсутствие окон. Чувствуешь себя мошкой, залетевшей в светильник.
Но ведь это не так. Я чувствую, не знаю почему: это грозное великолепие не опасно.
Этот огонь не жжет. Его можно погладить.
Вот так.
Ой… чудо какое!

* * *

И действительно чудо: едва пальцы королевы коснулись языков пламени, как огонь оплел и ее руку – так, как оплетал колонны. Он не обжигал, не загорелся рукав, не было ни крохи копоти. Золотисто-алые язычки плясали вокруг руки Эссилт, и это был самый совершенный из узоров, который она видела в своей жизни. "Теперь я знаю, как мне вышить тунику Друста", – мелькнула мысль.
Но надо было искать неведомого кузнеца.
– Спасибо за эту красоту, мастер Сархад, – сказала Эссилт в огненную пустоту зала. – Могу я увидеть тебя?
Огонь соскользнул с ее руки, а в глубине зала послышался звон маленького молоточка. Эссилт поспешно пошла туда – и увидела ювелира, склонившегося над каким-то золотым узорочьем.
Вокруг него было всё то, чему положено быть в мастерской кузнеца, но Эссилт не обратила на обстановку никакого внимания, с изумлением глядя на Сархада.
Ничего отвращающего, того, что испугало ее в портрете на ковре, в его чертах не было.
Немолодой сидхи, явно старше тысячи лет. Черные волосы заплетены на висках в косы и закреплены золотыми заколками изумительной работы. Мудрое, сосредоточенное лицо; если чем и отличается от его собратьев, то отсутствием светлой беспечности, свойственной большинству из его народа.
– А кто тебя боится? – вместо приветствия само собой вырвалось у Эссилт.

* * *

Мастер негромко рассмеялся:
– Ты же знаешь мое имя. Меня боятся все.
– Почему? – искреннее недоумение в голосе королевы.
– Я всюду нес раздор и гибель, – холодно усмехнулся он. – Поэтому я и прикован.
Эссилт хотела возразить, что он несет не гибель, а чудесную красоту, но от последних слов вздрогнула:
– Прикован?!
– Ты ничего не слышала об этом? Вот как… новая месть Рианнон: обо мне забыли. А ведь когда-то половина Аннуина ликовала, узнав, что Сархад прикован в этом замке.
– За что?!
– О, девочка, уверяю тебя, было за что! Спроси у Рианнон, если угодно.

Кромка памяти: Сархад

…Когда я нанес последний удар по железной щетине кабана, мой меч вспыхнул огнем и сгорел дотла за пару мгновений. И тут я понял, что был глупцом и позволил ей обратить мое собственное колдовство против меня.
Тогда Гваллгоэг, и Хуарвар, и оба Хира набросились на меня, беспомощного, словно человек, и связали веревкой, которую сплела она. Они волокли меня, осыпая насмешками, а мне оставалось лишь проклинать свою гордость: я сам позвал их на эту охоту, хотя знал, что любой из четверых не упустит случая метнуть копье не в кабана, а в меня. Но я считал себя сильнее их всех, вместе взятых… да так оно и было бы, если бы не ее хитрость.
Они тащили меня, и я чувствовал, что ее веревка, словно огромная пиявка, вытягивает из меня ту силу, что еще оставалась после потери меча.
Они бросили меня к ее ногам. Я встал (хоть и нелегко встать, когда скручен от плеч до лодыжек) и сказал ей:
– Я считал себя коварнейшим в Аннуине, но ты превзошла меня.
Рядом с ней стоял сын Морврана. Странно: этот юный бог не ликовал, как все вокруг. Он хмурился, словно исполнял безрадостное дело. Но мне от этого было не легче: я ощутил, что теперь скован и его заклятьем.
Она приказала развязать меня. Это было хуже пощечины: так забавляться моей нынешней слабостью. О том, что она сделает со мной, я заставлял себя не думать, почти завидуя людям – смертному народу.
Но она привела меня не в темницу, не к провалу в ан-дубно – сюда. В маленькую мастерскую.
Она сбросила плащ, и я увидел, что на ее шее лежит ожерелье, которое я сделал для нее… как же давно это было!
– Сархад, единственное, что я оставила тебе, – это твое искусство, – сказала она. – Ради своих творений, ради всего, что для них нужно, ты волен ходить где угодно и сколь угодно долго. Но ради чего бы то ни было другого ты не сможешь сделать и шагу: твои ноги прирастут к камню, к песку, к траве, к воде – ко всему, что ни есть в Аннуине.

* * *

– Я могу что-нибудь сделать для тебя? – тихо спросила Эссилт. – Помочь тебе?
– Ты? Мне? Помочь? – сидхи изумленно нахмурился.
– Да! Скажи – и я сделаю всё, что смогу.
– Девочка, – горько усмехнулся мастер, – поговори с Рианнон и пойми, наконец, кто такой Сархад!
– Зачем мне спрашивать Рианнон, – гордо вскинула подбородок Эссилт. – Я тоже королева и вижу то, чего Рианнон не знает! Она мне расскажет, кем Сархад был. Я знаю, кем ты стал. Ты – самый чудесный мастер в мире.
Она подошла к нему, взяла за руку и совсем по-детски сказала:
– Ты добрый. Правда. Может быть, ты был злым и коварным… я не знаю. Я не вижу прошлого. Я вижу только настоящее. А тебя по-прежнему боятся – и ты сам хочешь, чтобы боялись. Потому что ты не хочешь знать себя сегодняшнего.

Кромка решения: Эссилт

Наверное, я ошиблась. Наверняка.
Сархад ничем мне не поможет: я не осмелюсь попросить его.
Он прикован века назад – что по сравнению с этим мои полгода здесь?! Я свободна, а он в плену.
Это я должна хоть как-то облегчить ему заточение, а не ждать от него помощи.
Предчувствие обмануло меня. А даже если и нет… не Сархаду мне жаловаться на свою судьбу.

* * *

– Как тебя зовут, маленькая королева? – тихо спросил пленник.
– Эссилт.
– А что ты здесь делаешь?
Она замялась:
– В ночь Самайна… мы оказались в Аннуине… спасались от погони…
– Кто – "мы"? – прищурился сидхи.
Эссилт отвела глаза и не ответила.
– Ладно, я при случае расспрошу Рианнон.
– Я… я буду молить ее освободить тебя!
– Бесполезно, – спокойно ответил Сархад. – Чтобы заставить Рианнон изменить решение, нужно нечто большее, чем даже самые добрые слова одной маленькой королевы. И потом – я сомневаюсь, что кто-либо в силах снять это заклятье. Поверь мне, оно наложено всерьез. У меня было несколько веков, чтобы попытаться освободиться хитростью и уговорить тех, кто тщился разрушить эти чары силой.
– Значит, ты будешь прикован вечно?
– Наверное, – он равнодушно пожал плечами. – Всех нас страшит нечто временное, а с вечным мы смиряемся. Да и потом, Рианнон поступила со мной гораздо добрее, чем я обошелся бы с любым из моих врагов. Она оставила мне это, – он обвел рукой мастерскую.
Эссилт медленно кивнула.
– Моя маленькая королева, у меня действительно есть больше, чем возможно. Но если ты хочешь доставить мне радость, то… – сидхи прищурился, вгляделся в ее черты, – принеси мне пригоршню солнечных лучей и кромку весеннего льда. Для меня будет большой радостью сделать тебе корону. Поверь, сейчас Сархад Коварный не лжет.

* * *

На этот раз он не стал принимать волчий облик. Он шел к ней так, как обыкновенно ходил на охоту, разве что оружия при нем не было.
Весна была близка. Еще стояли холода, еще мели метели и вьюги выли на все голоса, перекликаясь друг с другом, – и всё же в мире что-то неуловимо изменилось. Он знал это, хотя и не нашел бы слов, чтобы объяснить.
Седой и не собирался пытаться выразить это словами. Он просто знал: она ждет. Она уже не спит.
Нетерпение гнало Волка вперед, с быстрого шага он перешел на бег, мчась босиком по глубоким сугробам. На нем был только килт, но желание жгло Охотника горячее жары и беспощаднее самых лютых морозов. Словно камень, выпущенный из пращи, он летел к ней.
Она
стояла, облаченная в белые меха. Она протянула к нему руки и успела сказать лишь: “Мой Серебряный, я так ждала тебя”. Он сжал ее в объятьях, жадно припал губами к губам, а потом повалил – прямо в мягкие, пушистые снега.
– Мой Зверь… – простонала она в восторге.
И Седой – сорвался. Его облик сменился сам собой: огромный белый волк зарычал от вожделения, утоляемого и неутолимого, она запустила руки в его густую шерсть, едва сдерживая крик боли и наслаждения; он содрогался на ней, а ее руки, властные и требовательные, ласкали его, приказывая: еще, еще!
Они оба устали не скоро…
…Седой бережно провел ладонью по ее лицу:
– Я так истосковался по тебе…
Она улыбнулась:
– Я тоже. Как твоя охота?
– Лучше, чем обычно… – Седой медленно гладил ее по плечам, груди, – у меня в Стае еще один человек…
– Мертвый?
– Живой, – торжествующе усмехнулся Вожак. Разговор, еще мгновение назад безразличный, превратился в возможность похвастаться. – Отличный щенок: на его страх сбегаются твари со всего ан-дубно, так что нам вообще не приходится их выслеживать. А этот мальчишка прекрасно умеет преодолевать свой страх, да к тому же неплохо стреляет…
Она слушала очень внимательно. Гораздо внимательнее, чем обычно слушают о делах своего возлюбленного.
– И он – человек? – она недоверчиво нахмурилась.
– Внук Рианнон, но от Тамлина… – Седой, медленно остывающий от любовных ласк, не заметил напряжения в ее голосе. – Ты же помнишь эту историю… он скорее человек, чем наш.
– Понимаю… – она медленно провела пальцем по его груди. Седой ответил ей блаженной улыбкой:
– Этой весной будет большая охота. На его страх всякой мерзости слетится… у-у-у, как стервятников на падаль.
– Ты рад этому? – проворковала она, гладя губами его щеки.
– Во всяком случае, – его ласки становились жарче и решительнее, – нам не придется рыскать по всем недрам ан-дубно в поисках добычи.
…И им снова стало не до разговоров.
… – Мой Неистовый, – шептала она, целуя его лицо, шею, плечи, – мой милый… Сколько бы их ни было у меня, ты лучше всех…
Седой отстранился, приподнялся на локте:
– Решила забрать у меня этого щенка? Будь осторожна: если что – Рианнон не простит.
Она улыбнулась – холодной властной улыбкой королевы:
– Сначала мне надо увидеть его. До Бельтана он всё равно будет служить тебе живой приманкой. А в Бельтан – поглядим, на что он может сгодиться.
Когда она вот так улыбалась, от нее было очень легко уходить. А уйти было необходимо.
Седой встал, начал заворачиваться в килт:
– Пожалуйста, будь осторожна. Ссора между тобой и Рианнон – пожалуй, это единственное, что может вызвать страх – у меня. Истории с Пуйлом нам хватило на несколько веков, хотя, по мне, скорее ты вправе обижаться на Рианнон, а не она на тебя.
Она тоже встала:
– Я еще ничего не решила, любимый. И я не поссорюсь с Рианнон, обещаю.
– Хорошо, – он кивнул и невольно улыбнулся, взглянув на землю: там, где они только что сплетались в любовном безумии, там не осталось и следа пышных сугробов, зато уже распрямляли свои стебли первые весенние цветы.
Она обвила руками его шею:
– Доброй охоты тебе, Вожак.
Он наклонился и поцеловал ее – жадно, словно хотел запастись счастьем любви перед долгими месяцами охоты в преисподней. Потом легонько оттолкнул и побежал прочь.
Не оборачиваясь. Он никогда не оборачивался.
За исполинской елью он свернул и исчез. Если быв кто-нибудь взглянул на снег, то за елью он не увидел бы никаких следов – ни человеческих, ни волчьих.

* * *

Но она – не смотрела. Она распрямилась – как была, нагая, прикрытая лишь собственными волосами, – и вытянула руки ввысь, к неяркому золотистому солнцу.

 

Кромка чуда: Эссилт

Принести пригоршню солнечных лучей. Полгода назад мне такие слова показались бы бредом или злой насмешкой. А сейчас, когда я научилась расчесывать пряди тумана и ткать из снега, – сейчас я лишь думаю о том, как именно нужно собрать лучи.
День сегодня солнечный… попробуем?
Протянуть к солнцу ладонь – и лучики лежат в ней, словно золотые травинки. А если обломить? – получилось!

* * *

Когда она подошла к ковру Сархада, изображенное лицо мастера было совсем другим. От него никому бы не захотелось бежать со всех ног.
"Интересно, я одна вижу этот ковер изменившимся, или каждый, кто проходит мимо?"
– Сархад, это я, Эссилт. Можно? – и тотчас огонь ожил, уже не жгущий и пугающий, а… словно пес радостно прыгает, видя друга хозяина. Ковер исчез, Эссилт без страха перешагнула пламя, теперь твердо зная, что огонь не грозит ни ей, ни тонким корочкам льда, которые она несет.
– Здравствуй, моя маленькая королева, – улыбнулся ей мастер. – Лед и лучи?
– Да, как ты сказал.
Солнечные лучики, рассыпанные по столу, тонко и протяжно зазвенели. Но мастера они сейчас не интересовали. Он осторожно поднял пластинку ажурного весеннего льда.
– Вот красота, с которой мне никогда не сравниться. Этот рисунок прост, но в его простоте – совершенство.
– Странно слышать такие слова от самого искусного мастера Аннуина, – покачала головой Эссилт.
– Только неопытный юнец считает себя величайшим, – отвечал Сархад.
– Можно, я посмотрю, как ты работаешь? – робко спросила она, почти уверенная в отказе.
– Если будешь молчать – можно.

Кромка чуда: Эссилт

Руки. У него самые невероятные руки на свете. Они – и глаза его, и разум. Слепой не ощупывает вещи так тщательно и осторожно, как этот сидхи; а ведь ни у одного народа нет зрения острее.
Мудрые руки, иначе не скажешь.
Сархад перебирает лучики, раскладывая их в несколько рядов. По каждому он проводит пальцами раз, а то и несколько. Наивно было бы спрашивать, чем один луч для него отличается от других. Да он, наверное, и сам не ответит.
Такому нет имени – даже на языке сидхи. Разум мастера этого не знает – лишь руки ведают.

* * *

На следующий день Эссилт взяла с собой шитье. Сархад одобрительно просмотрел на ее рукоделие, похвалил отлично вытканное полотно – и словно забыл о присутствии королевы.
Да и она сама почти не поднимала глаз от вышивки, узор которой наконец нашелся. Эссилт не знала, сможет ли она придти к Сархаду завтра, через день, через седмицу, не прогонит ли он ее, не окажется ли заперта дверь – и торопилась успеть сделать сейчас основное. Разметить широкими стежками рисунок, подобрать оттенки цвета – от искряще-серебряного до глубокого серо-синего.
– Ты собирала это зимней ночью в лесу? – услышала она вопрос Сархада.
– Да. Ночью снег такой красивый…
– Снег… – задумчиво проговорил пленник. – Я несколько веков не видел его.
Он сощурился, вспоминая.
– Прости, – королева закусила губу, стыдясь того, что невольно напомнила мастеру об утраченном.
– Перестань, – решительно сказал он. – Подойди сюда. Встань прямо. Как: обруч – не жмет, не скатывается?
Свитый в кольцо золотой луч лежал на ее голове так, будто был второй кожей.

* * *

Солнечные лучи и прозрачное кружево льда с каждым днем всё теснее сплетались в будущей короне – и точно так же день ото дня всё чаще упоминались вместе имена Сархада и Эссилт.
"Тот, в огненном зале, и она, со своей снежной туникой…" – шептались малыши-брауни в коридорах замка.
"Правда ли, что Сархад Искусный взял себе в ученики девушку из людей?" – носилась весть по штольням кобольдов.
"Королева людей не может выбраться из Аннуина, потому что ее оплел своей ложью Сархад-Предатель…"
"Он родного брата обратил в лед, а теперь заколдует и ее, бедняжку!"
"Ты путаешь! Не брата, а отца, и не в лед, а в камень. Я на триста лет тебя старше, я лучше знаю!"
"Действительно, в камень, но не брата и не отца, а мужа своей сестры…"
Крошки-фэйри залетали в покои Эссилт и наперебой твердили ей:
– Не ходи к Сархаду, он страшный, он злой, он самый злой!..
– Откуда вы знаете, что он злой? – улыбалась им королева, собирая рукоделие. – Разве вы хоть раз были в Зале Огней? Разве вы хоть раз говорили с Сархадом?
– Нет, и ничто не заставит нас приблизиться к Коварному!
– Что ж, а меня ничто не удержит от встречи с ним.

Кромка памяти: Сархад

Коварство.
Такое привычное – и такое забытое слово.
Когда еще не родились не то что многие сидхи, но и многие боги этого мира, меня уже звали Коварным.
Кователем.
Из-под моего молота выходили творения изумительной красоты и немыслимой силы. Потом люди стали именовать это магией.
Сидхи ничего не забывают, и всё же я плохо помню свою юность. Когда впервые в моих работах стали воплощаться недобрые шутки? Или они были в них всегда?
Когда коварство перестало быть просто кованым узорочьем и стало тем, что сегодня все зовут этим словом?

* * *

На наковальне под ударами крохотного молоточка звенели солнечные лучи. Потом наступила тишина: тонкие зубцы один за другим крепко охватывали ледяные пластины.
– Готово.
Эссилт ахнула, уронила иглу и шитье соскользнуло с ее колен на пол.
– Я никогда не видела ничего прекраснее.
– Зато я сейчас увижу, – усмехнулся мастер. – Когда надену ее на тебя. Подойди.
Он надел убор на Эссилт и довольно сказал:
– Да, получилось хорошо. Беги, ищи зеркало.
– Могу я как-то отблагодарить тебя? – прошептала королева.
– Да, и очень просто. Найди где-нибудь еще льда и принеси лучей. Иначе я всю оставшуюся мне вечность буду терзаться тем, что сразу не сообразил сделать к этой короне ожерелье.

Кромка судьбы: Рианнон

Ты бежишь в новенькой короне, и от счастья глаза твои горят ярче лучей, из которых она выкована.
Я никогда не слышала, чтобы Сархад дарил женщинам уборы. Или я действительно ничего не знаю о нем, или ты – вторая после меня.
Я до сих пор храню его ожерелье, которое он сделал, когда мы оба были… впрочем, неважно.
Зачем тебе понадобился Сархад, девочка? Как ты вообще смогла найти дорогу к нему? Кажется, я надежно спрятала вход в его Зал Огня: пройти через ковер смогут единицы, и сам ковер для всех незаметен, а для тех, кто увидит, – страшен.
Но для тебя немыслимая дорога стала привычной.
Кто для тебя Сархад? Возлюбленный? – нет: даже не будь ты настолько верна Марху, я не могу представить тебя в объятьях моего пленника.
Но если это не любовь и не ученичество (…чему златокузнец может научить женщину?), то что это?
Дружба?! С Сархадом?!
Те, кто имел несчастье считать его другом, обычно первыми оказывались жертвами его козней.
Неужели с тобой, маленькая Эссилт, будет иначе?
Что ж… тебя предупредили и дюжину, и дюжину дюжин раз. И тем не менее ты продолжаешь бывать у него. А это значит, что ты о нем знаешь больше, чем известно мне.
И я подожду вмешиваться. Я подожду, пока меня ни позовешь или ты, или он.

* * *

– Туника закончена? – спросил Сархад, отложив инструменты.
– Да, вот.
По ослепительно белому шелку змеился узор: то серебристый, то голубоватый, то серый до синевы, то проваливающийся в темноту ночного неба, то вспыхивающий ярче звезд.
– Хорошо, – кивнул мастер. – Счастлив будет тот, кому ты подаришь свою работу.
Эссилт улыбнулась, пряча мысль о том, что вряд ли Друст так уж обрадуется ее подарку.
– А что ты сделаешь для себя?
– Не знаю. До Бельтана есть время… я что-нибудь придумаю.
– Тогда послушай меня. Ты сможешь соткать золотую парчу из лучей?
– Наверное.
– Я хочу увидеть тебя в золотом платье. Расшей подол молодой листвой, и прикажи, пусть тебе добудут несколько лилий.
– Приказать? Но я не имею права…
Сархад рассмеялся:
– Ну тогда попроси – и, я уверен, твои помощники помчатся быстрее, чем от любого приказа!

Кромка памяти: Сархад

Когда-то я любил давать советы рукодельницам сидхи. Платья получались замечательными, да только в самый разгар празднества розы превращались, к примеру, в лягушек. Или весь наряд оборачивался копошащимися жуками. Весело было! До сих пор без смеха не вспомнить.
С любой их тех гордячек я бы и сейчас поступил также.
Но не с моей маленькой королевой.
– Нет-нет, девочка, не всю лилию. Только один лепесток. Загни его… вот так, отлично.
 
Весенняя охота Друста

* * *

Она вошла в Зал Огня, шурша парчой золотого платья. На ее голове сияла корона, на груди – вчера законченное мастером ожерелье.
– Моя королева… – Сархад в восхищении склонился перед ней, страшно досадуя, что поклон получается неуклюжим, потому что ноги не могут сдвинуться ни на шаг.
– Хорошо получилось, правда?
– Ты будешь прекраснее всех королев в праздничном танце.
– Нет… И Рианнон, и Риэнис…
– В них нет твоей доброты. Рианнон холодна как лед. Риэнис – она другая, но… Нет, моя маленькая королева затмит их всех. Жаль, мне этого не увидеть.
Эссилт побледнела, а Сархад продолжал:
– Первый раз за все эти века я жалею, что прикован. Жалею не из-за мести, жалею не о том, что не смогу уничтожить, сокрушить, опозорить… жалею, что не увижу танцев Бельтана. Жалею, что не разделю с тобой эту радость. Это так странно… непривычно…

Кромка судьбы: Эссилт

"Впервые жалею, что прикован". Вот к чему привели все мои попытки помочь ему! Я буду красоваться в новых украшениях, а он теперь лишь больнее будет ощущать свое заточение.
Что я наделала?! Зачем я пришла к нему?!
Почему я поверила его словам о том, что ему нельзя помочь?
Рианнон! Матушка! Госпожа моя!

* * *

– Что случилось, Эссилт? Ты так кричишь, будто с кем-то беда.
– Сархад. Ты всё знаешь… Освободи его, умоляю.
– Встань, девочка. Ты просишь о невозможном.
– Но он…
– Прикован. Страдает. После всего, что он натворил, – это еще мягко.
– Но, госпожа моя, так нельзя! Что бы ни было в прошлом – я уверена, он это искупил. Нельзя карать сегодня за вчерашние вины.
– А ты так твердо убеждена, что сегодняшний Сархад не стоит кары?
– Да!
– Хорошо. Пойдем к нему.

* * *

– Рианнон? Давно не являлась королева в убогое жилище пленника.
– "Убогое жилище"? Ха! Этот зал – один из самых великолепных в моем дворце.
– Во-от как? Значит, у тебя оч-чень плохие мастера.
Рианнон побледнела от гнева, но ответить не успела: отчаянный возглас Эссилт опередил ее:
– Сархад, не надо, умоляю! Неужели все мои попытки освободить тебя обернутся только горшим?!
– Рианнон, – в тоне Сархада не было и тени прежней насмешки, – прошу тебя, скажи мне правду: ты не можешь или не хочешь освободить меня?
– Не могу, – покачала головой Белая Королева. – Это правда. Чары наложены не мной, я даже не знаю, что это за заклятье.
– Да оно там не одно. Я насчитал дюжины три за эти века, не меньше… – голос пленника был бесстрастен. – Значит, не увидеть мне мою маленькую королеву в плясках Белтайна.
– Если дело только в этом, то я не понимаю, о чем ты печалишься. Сделай себе окно – и смотри через него хоть на всё, что происходит в Аннуине.
– На всё в Аннуине?! Рианнон, ты всегда была изумительной советчицей!

Кромка творения: Сархад

Пять шагов от моего рабочего стола до стены. Немыслимо далекое расстояние обычно. Сейчас – не расстояние вообще.
Так и мой Зал Огня казался совсем небольшим, пока я творил его, самые отдаленные колонны были словно не дальше вытянутой руки, – а сейчас самые ближние недоступны.
Но не они мне нужны.
Сейчас – стена позади меня. Стена, созданная чарами, как и всё в этом замке. Камни – лишь видимость для знающего. Человек или другое неразумное существо, попытался бы разрушить камни, чтобы прорубить окно, – и потерпел бы неудачу.
Разумеется, нельзя уничтожить камни, которых не существует.
В моей руке нож из обсидиана. Изогнутый, будто серп умирающей луны. Острый, как ненависть.
Этот нож я сделал уже в плену. Я был тогда молод, яростен… я решил, что раз мне можно ходить куда угодно ради работы с камнем и металлом, то я обману Рианнон и смогу освободиться. Я обошел десятки и сотни гор, ища нужный кусок обсидиана. Я нашел его, выточил нож, способный рассекать чары, и что было сил ударил этим ножом по заклятьям, сковывающим меня!..
…От боли я тогда очнулся нескоро. Н-да… Только после этого я понял, что недооценил моих пленителей.
Впрочем, сейчас всё это неважно. Я ведь не пытаюсь разрубить оковы. Я только хочу сделать незримое – видимым.
Нож входит в стену, как в черный туман. Левой рукой я медленно веду его, очерчивая границы будущего окна, а правой собираю перерезанные нити чар. Из них я сплету новый узор: всевидящее око.
Наверное, так моя маленькая королева сплетает нити на своем ткацком станке.
Сила Рианнон, Арауна, Риэнис… чья это – я не знаю, но и неважно, и вот эта, и та… В этом замке, как в зеркале, отразился весь Аннуин – давно или недавно, сильно или слабо…
Я плету сеть из ваших же чар. Я ничего не разрушал, я лишь разрезал – и связал заново.
Теперь я вижу вас, мои былые враги, – хоть каждого, хоть всех разом. Теперь я могу наблюдать за каждым из вас, а если постараться, то и высматривать скрытое и подслушивать потаённое.
Смешно! Мне всё это сейчас совершенно не нужно. Ваши тайны были бы важны для меня тысячу лет назад – а сейчас я хочу лишь увидеть мою маленькую королеву в танцах Белтайна.

* * *

До Бельтана оставалась лишь пара дней, и замок немыслимо изменился. Каменные галереи вдруг наполнялись запахом и шумом молодой листвы, колонны превращались в стволы, гладкий пол оказывался озером, а ковер на стене – звонким водопадом. Обитатели замка – маленькие и большие, величавые и бесшабашные – все радостно суетились перед праздником.
Эссилт растерялась в этом не-человечском веселье.
Ей надо было найти Друста, надо было отдать ему наряд к празднику – а она не знала, ни где искать, ни как позвать.
Но в день накануне Бельтана он вошел в ее комнату сам.

* * *

– Как ты нашел меня?
– Разве трудно найти шалаш, который построил сам?
– Шалаш?! Ты в замке, в моей комнате. Неужели ты не видишь?
– Эссилт, о чем ты? Это шалаш, я его построил осенью – вот, листья пожухли. А ты его украсила рябиной, снаружи ее всю объели птицы.
– Не видишь… Ну а эти одежды – я их выткала и вышила для тебя. Их ты тоже сочтешь…
– Красота! Любимая, откуда?! откуда ты взяла такие ткани?!
– Это туман и снег… Тебе нравится?
– Эссилт! Пока я сражался – там, с Седым – ты… ты шила для меня! Любимая моя, чудесная моя мастерица, госпожа моя…
– Друст, не надо, пусти…
– Владычица моя, госпожа моя…
– Не надо…
– Эссилт? Ты меня не любишь?
– Н-нет… прости. Ты ведь это знаешь.
– Тогда почему?! Ты всю зиму шила для меня – почему ты это сделала, если не из любви?!
– Я… я люблю тебя, но – не так, как ты хочешь.

Кромка видения: Сархад

Этот мальчик – он слишком слаб для тебя, Эссилт.
Да ты и сама это понимаешь.
Не знаю, какая судьба забросила вас вдвоем в Муррей, не знаю, почему ты позволяешь ему целовать тебя…
Неважно.
Ты его не любишь. Ты шила для него потому, что привыкла не сидеть без дела и трудиться для других.
Он мне не соперник. Я не причиню ему вреда.
…ха! Похоже, с этим окном я позабыл про свое заточение. Я рассуждаю так, будто снова свободен.
Впрочем, что бы я ни мог сейчас – я не причиню вреда этому щенку Седого. Ты его не любишь, и ненависти к нему во мне нет.
А если бы ты его – любила? Что бы я сделал с ним тогда? Раньше я бы стер его в порошок…
…стареешь, Сархад. Стареешь. Вот уже и соперника готов пощадить.
Ладно, всё это глупые мысли. В Муррее нет никого, кому принадлежало бы сердце моей маленькой королевы.
Моей. Изо всех обитателей Муррея я ей ближе всех.
И это – много больше любой страсти.

* * *

Двери замка – двери леса – распахнуты.
Крошечные пикси носятся с бледными огоньками, более всего похожими на белые пушистые одуванчики; на паутине, словно на канате, танцуют малыши-фэйри; другие, развернув крылья, красивее чем у любой бабочки, вьются вокруг царственных сидхи, даже головы не поворачивающих в сторону этой мелюзги.
В одежде из света и сумрака, препоясанные кто каплями росы, кто радугой, идут лорды и леди леса Муррей. Нет в языке людей названий всем тем каменьям, которыми блещут их одеяния, – да и не камни это вовсе. Не в состоянии глаз человеческий разобраться в хитросплетениях узоров на их нарядах.
И среди этих гордых эльфийских князей – двое, в белизне снега и сиянии лучей. Равные среди равных.
Королева Рианнон милостиво взирает на своей народ. Благосклонно кивает сыну своей дочери. Холодно смотрит на невестку.
…а из чащей лесных идут иные существа. Словно корявые пни ожили и приковыляли на праздник. Словно черная вода из топей выплеснулась и застыла уродливой тварью. Словно бесформенный ужас ночного леса добрался, волоча по земле толстое брюхо.
Рябины и ясени оборачиваются стройными фигурами. Дубы расправляют могучие плечи.
Не спеша приходит Седой Волк со товарищи, те – сидхи, мертвые люди, звери – хищно поглядывают на лесных дев, а красавицы в уборах из цветов и ягод посмеиваются, выбирая себе друга на этот праздник.
Всё замерло. Всё ждет.
Ждет лишь двоих.

* * *

Клонятся великие пред Королем-Оленем, немы могучие гордецы… Спокоен и величав Араун, солнечными лучами сияют его рога в ночи.
Ко всем простирает руки свои Королева Риэнис – и вспыхивают сотни и сотни священных костров, и дудят волынки людей, и поют арфы сидхи, и звенят дудочки меньшего народца, и в пляске Бельтана сходятся люди и нелюди, чудо с чудовищем, и мчит, мчит, мчит праздничная пляска, по лугам, по берегам рек, по полянам лесов, по-над миром… Крылья бабочек несут смертных, в человечью джигу пустились гордые лорды сидхи, эль и вино, арфа и дудка, грохот и топот, радость и страсть, пляска и пенье, шумное сборище и нетерпеливые поцелуи за ближайшим кустом…
Она стоит посреди этой бури веселья и вожделения, она тянет руки к нему – Избраннику.
– Друст… мой Друст. Ты прекрасен. Как ты прекрасен в эту ночь!
– Ты любишь меня? Да?!
– Разве можно сомневаться?! Только с тобой я могу быть счастлива!
– Повтори! Повтори это!
– Друст… любимый…
Он подхватывает ее на руки и несет прочь от плясок и буйства нелюди, на мягкую зеленую траву.
Она улыбается ему – призывно, благодарно, как никогда раньше…

* * *

…Так хорошо с ней ему не было даже в самую первую ночь. Она всегда была жертвой в его объятьях, а сегодня она не ждала – требовала, не отдавалась покорно – ласкала. Сегодня он по-настоящему ощутил, что значит “быть любимым”.
Он потянулся к ней, провел губами по щеке: “Эссилт”.
– Да, Друст?
Голос был каким-то странным. Словно незнакомым.
Друст открыл глаза и рывком сел.
Разметавшаяся на траве женщина была прекрасна. Прекраснее Эссилт. Она смотрела на него с земли – а казалось, что глядит сверху вниз. Спокойно. Уверенно. Чуть с усмешкой.
– Да, Друст? – переспросила она.
– К-королева Риэнис?.. – слова не шли из сведенного горла.
– Да, – она улыбнулась. – Ну что же ты? Иди ко мне.
– А… Эссилт?
– Ее здесь не было.
– Ты обманула меня!
– Это ужасно, – она усмехается, открывая мелкие белые зубки. – С кем ты был счастлив этой ночью – с ней или со мной? Кому ты признавался в любви сегодня – ей или мне?
– Ты обманула меня!!
– Нет, Друст. Не я, – она тоже села и погладила его по плечам. В этом прикосновении не было страсти – лишь забота. Так касается не возлюбленная – мать.
– Нет, Друст. Ты сам обманывал себя. Я лишь дала тебе то, чего ты хотел – на самом деле.

* * *

– С кем ты была этой ночью?! – он ворвался в шалаш. Негодующий, бледный от гнева. – С кем?! Кто это был?! Чей облик он принимал – мой, Марха?! Говори!
– Друст, что случилось? Что с тобой?
– С кем ты была?!
– С сидхи… мы танцевали до рассвета. А что стряслось? Чем ты так напуган?
– И тебя никто… никто не…
– Нет, мне никто и не предлагал разделить с ним эту ночь. А зачем? они же видят, что я люблю другого.
– Но тогда почему она обманула меня?!
– Она?
– Риэнис!
Эссилт молчит, скрывая улыбку. Не стоит говорить вслух о том, как она рада, что Друст, кажется, нашел себе возлюбленную.

* * *

Рдяные огни. Черный до блеска отполированный гранит пола. Белый шелк платья Рианнон.
– Ты пришла? Почему?
– Сархад. Я не забыла ничего. И не лги, не уверяй, что ты не звал меня.
– Я не звал. Но хотел, чтобы ты пришла.
Тяжелое золотое ожерелье на шее Белой Королевы.
– До сих пор не сломалось? За тысячу с лишним лет?
– Не смейся. Разве хоть какая-нибудь из твоих работ может сломаться?
– Это ты не смейся над бедным пленником, Королева. Ты сама сожгла некогда мой меч.
– Сархад… Я действительно не могу освободить тебя. Ты мне веришь?
– Подойди ближе. Я ведь не в силах сделать к тебе и шагу.
– Сархад… – шепот, горячее огня в кузнечном горне. Тонкие женские пальцы проводят по его бровям, скулам, губам…
– Рианнон… – его руки жадно гладят ее стан.
И долгий поцелуй.
– А я думал, ты всё забыла.
– Неблагодарный. Разве вот такое заточение – не ответ? А ведь я тогда считала, что ненавижу тебя.
– А сейчас?
Гибкие пальцы мастера перебирают пряди ее волос.
– Зачем спрашивать? Ты же всё знаешь.
– Не всё, Рианнон. Скажи, отчего даже в радости Бельтана печальна эта маленькая королева?
– Неудивительно: девочка – такая же пленница, как и ты.
– Что?!

* * *

Ярость – словно молния в спокойном небе.
– Рианнон! – голос Сархада гремит, и эхо в ужасе мечется, отражаясь от объятых огнем колонн. – Ты, ты держишь эту девочку в плену?!
Ненависть – будто вернулся час заточения.
Гнев – словно град бьет по молодым всходам.
Холод – будто посреди лета настала зима.
– Успокойся! Нет, нет же! – Белая Королева в испуге закрывает лицо руками. – Это не я!
– Тогда – кто?! Кто посмел заточить ее?!
– Сархад, умоляю тебя, дай мне всё рассказать. Это не я, не Араун… маленькой Эссилт просто чудовищно не повезло…
– Рассказывай! – тоном приказа, будто он тут властелин, а не пленник.

* * *

…– Теперь ты веришь, что это не я держу ее здесь?
– Верю, – ответил мастер, думая о своем. Потом отрывисто приказал: – Передай ей, что я хочу ее видеть. Если она не проводит эту ночь в чьих-нибудь объятьях – пусть приходит немедленно.
Рианнон оскорбленно вздернула голову:
– По-твоему, из меня подходящий посыльный?
– Королева забыла приставить ко мне дюжину знатных юношей, готовых срываться по первому моему слову, – насмешливо отвечал Сархад.
Несколько мгновений они мерялись взглядами гневно прищуренных глаз, потом мастер сказал примирительно:
– Рианнон, я прошу тебя. Мне действительно больше не с кем передать.
– Хорошо, я пришлю к тебе пару мальчишек, – со вздохом кивнула Королева. – Из тех, что посмелее.
– Так ты позовешь ее?
– Скажи… – она подошла к пленнику вплотную, – что ты нашел в этой девочке такого, что ради нее забываешь обо мне?
– Не то, о чем ты думаешь, – покачал головой Сархад.

* * *

Рианнон ушла, всем своим видом показывая, насколько она оскорблена Сархадом, и мастер тотчас забыл о ней. Былая любовь, многовековое заточение – это мелочи по сравнению с судьбой маленькой королевы. Потому что судьбу Эссилт можно изменить.
Нужно. Но как?
Ответ не приходил, и Сархад усилием воли приказал себе перестать думать об этом. Лучше лучшего известно, что вся сила творчества, вдохновения и магии идет из Аннуина, а в Аннуине прямой путь – отнюдь не самый короткий, и неуклонное стремление к цели может отдалить безнадежно.
Поэтому Сархад любуется Волшебной Страной и старательно не думает об Эссилт.

Кромка памяти: Сархад

…а вот и Хоровод Великанов. Я помню, как Ху Кадарн, запрягши Нинниау и Пейбиау, пропахал три круга, один внутри другого, а потом оба быка сбросили звериный облик и превратились в великанов; с небес великий Бели опять и опять метал золотой луч и тот словно копье вонзался в землю там, где Нинниау должен был поставить исполинский камень…
Первый круг был кругом Высших, а второй, средний, отдали нам, сидхи. Я был тогда молод и не успел еще изрядно прославиться дурной славой – а иначе кто бы взял меня строить Хоровод?
Я будто сейчас помню, как мы с песнью шли по кругу, я помню, как меня словно голубой молнией ударяло в тех местах, где надлежало вкопать глыбу. Чародейством мы ставили эти камни, и все – от Высших до малышей-фэйри – сбегались смотреть, как плыла по воздуху неимоверной тяжести плита, которую не держали ни веревки, ни блоки, – лишь наши магия и песнь.
А третий круг ставил Бендигейд Вран и его сородичи – я не слишком обращал на них внимания. Бран все четыре камня принес сам: при его росте и силе было бы странно ожидать иного.
Хоровод Великанов более всего мне напоминал огромную паутину: вся сила Аннуина, да и не его одного сходилась здесь, от мрачной магии севера до обманных видений Корнуолла…

* * *

"Корнуолл! Ведь он совсем недавно был частью скорее Аннуина, нежели мира людей! А Тинтагел? Я могу увидеть его сквозь свое окно? Так… плохо, но видно. Вот и ответ".
– Ты звал? – вошедшая Эссилт выглядела не на шутку испуганной. – Что случилось? Рианнон разгневана…
– Гневаться скорее должно мне, – отвечал Сархад. – Почему ты скрывала от меня правду?
– О чем ты?
– Почему ты ни слова не сказала о том, что ты здесь пленница?
Эссилт вздрогнула и отвечала, потупив глаза:
– Твое заточение неизмеримо дольше и горше…
– Что это, благородство или глупость?! – резко проговорил Сархад. – Ты действительно считаешь, что раз я пленник, то я не должен пытаться помочь освободиться тебе?
– А ты – можешь?! – глаза королевы вспыхнули надеждой.
– Кажется, да.
Увидев изумленно-восторженное лицо Эссилт, он гневно крикнул:
– Прекрати! Я еще ничего не сделал. И не смогу сделать, если вместо хладнокровной королевы здесь будет обезумевшая от радости девчонка!
Эссилт судорожно сглотнула, сжала лоб пальцами:
– Прости. Я сейчас… просто я никак не ожидала… подожди… Да, я слушаю тебя.
– Ты хочешь вернуться к мужу.
Это не было вопросом, но женщина на всякий случай кивнула.
– Это твое самое сильное желание сейчас? Да или нет?!
– Да. Да.
– Хорошо. Тогда попытаемся сделать вот что. Насколько я смог понять, в ту ночь Самайна он потерял твой путь. Сам он найти тебя не может, иначе бы давно был здесь. Значит, надо проложить путь отсюда к нему.
– Через твое окно?
Сархад посмотрел на нее с уважением: он не ждал, что она так быстро найдет то решение, к которому он сам пришел с трудом.
– Остался лишь пустяк, моя маленькая королева: добросить через это окно до Тинтагела нечто, что создаст для Марха путь.

* * *

– "Пустяк" – это значит "почти невозможное"? – тихо спросила Эссилт.
– Нет, – улыбнулся Сархад. – Просто создание этой вещи потребует сил и времени.
– Что я должна делать?
– Ты? А почему ты считаешь, что не я сделаю всё?
– Это ведь мой путь домой. Ты можешь мне только помочь.
– Великолепный ответ, девочка. Да, от тебя потребуется самое главное: ты должна больше всего на свете хотеть вернуться в Тинтагел.
– Это нетрудно, – улыбнулась Эссилт.
– Я и не сказал "самое трудное", – наклонил голову Сархад. – Но пойми: только одно стремление – домой. Не привязываться душою ни к чему в Аннуине. И ни к кому. Быть готовой оставить всех ради мужа. Всех до одного.
Королева отвела взгляд.
– Да? – испытующе спросил мастер.
– Ты хочешь услышать это от меня, так услышь, – прошептала Эссилт. – Ты добрый и мудрый, я восхищаюсь твоим мастерством, но…
– Хорошо, – кивнул Сархад. – Счастлив муж, жена которого верна настолько. Тогда возьми вон тот серебряный кинжал и срежь им три самых длинных волоса со своей головы. Я скую из них кольцо.
Эссилт расстегнула заколки, сдерживавшие ее волосы. Золотые пряди рассыпались по спине и плечам, словно живой огонь. Отсветы пламени Зала Огня пробежали по ним, и на миг показалось, что королева Корнуолла стоит, объятая пламенем и светом.
Сархад, прищурившись, одобрительно глядел на нее. "Ведь она – почти человек, а какую силу сумела сохранить в себе!"
Королева выбрала три самых длинных волоса, отрезала их и вопросительно посмотрела на мастера.
– Положи на наковальню. А теперь запомни главное: сковать это колечко будет непросто. Будь это обычным украшением – на мою работу можно было бы глядеть. Но на создание кольца-пути…
– Я поняла.
– До осени забудь дорогу ко мне. Осенью можешь посмотреть на мой ковер, там, в галерее: если узор сдвинется, то приходи. Нет – нет.
Эссилт кивнула.
– За мою работу ты мне сделаешь вот что…
– Да?
– Ты покинешь Аннуин, а я хочу знать, что будет происходить с тобой. Поэтому ты вышьешь для меня ковер. Такой же, как те. Изобрази то, чем ты и будешь заниматься: себя шьющей в лесу.
– Но я… такие ковры… я не умею…
– Глупости. Ты всё умеешь. Ткешь из туманов и снега – и жалуешься на неведение?! Не смеши меня! Нити у тебя есть, недостающие цвета – ты знаешь, где взять.
– Но… разве этого достаточно? Я думала – нужны какие-то тайные чары…
– Доверчивое человеческое дитя! Да ведаешь ли ты, какие тайные чары наполняют тебя саму?
– Правда?..
– Поверь мне. А теперь – подойди. Ближе. Еще ближе.
Сархад наклонился, сжал ее лицо в ладонях и бережно поцеловал в лоб.

* * *

Это был огромный пень, остаток некогда могучего дерева. Обхвата в два, не меньше. Впрочем, от этого великана уже почти ничего не осталось, лишь огромная развилка корней да замшелые обломки ствола, поросшие папоротником. К удивлению Эссилт, оттуда легко выпрыгнул странный юноша, ей по пояс. Самым необычным были его волосы, больше всего похожие на торчащие в разные стороны листья папоротника. Он учтиво поклонился Королеве, Эссилт кивнула в ответ, с интересом рассматривая лесного жителя. У него была гладкая светло-коричневая кожа, словно кора молодого орешника, и длинная тяжелая одежда вроде парадного платья знатных эрлов, только – изо мха. По своим манерам этот лесной юноша мог бы сойти за принца. Снова поклонившись Эссилт, он запел – и на его голос появились две лесные девы, ростом с него и еще более странного облика. У той, что повыше, была желтовато-зеленая кожа, волосы напоминали длинные стебли с листьями, а длинное платье было расшито? – нет, покрыто светло-желтыми соцветьями. Ее подруга с бледно-зеленой кожей облачена в платье с темно-сиреневыми цветами. Там, где шли эти лесные девы, из земли поднимались те самые цветы – с золотыми коронами соцветий под каждой развилкой листьев или с темно-сиреневыми башенками цветов.
Юноша пел, девушки медленно танцевали под его голос, и скоро вся поляна покрылась живым узором из цветов.
Эссилт глядела, улыбаясь, и душа ее наполнялась тихим счастьем. Смотреть и смотреть на этот танец, на этот расцветающий узор, слушать и слушать негромкие переливы песни лесного принца… Девы-цветы оказались совсем рядом с ней, а пение юноши, до сих пор без слов, изменилось. "По моей песни как по дороге попадешь ты к Марху, милая Эссилт". Девушки-цветы взмахнули длинными рукавами, принц-Папоротник пел: "Камнем становится воздух, провожатым становится ветер, песня – путем…"
Эссилт поняла, что она уже не сидит, а идет, идет по воздуху как по твердой земле. Как она встала? Почему она не заметила этого? И – где она? Вокруг уже не лес… она сделала всего несколько шагов, но под нею далеко внизу – вересковые холмы Прайдена, кромлехи и менгиры… "Значит, Сархад ошибся? Значит, никакого кольца не надо? Там, вдалеке – Тинтагел? И я сейчас…"
Сейчас. Сей же миг. Она уже ступает с воздуха на стену замка, бегом по стене – и вот муж заключает ее в объятья, она смеется и плачет от радости…

Кромка Леса Ночных Елей: Друст

Первое, что я услышал, подходя к пещере, было имя Сархада. Я чуть ни бросился назад: мне не хватало только чтобы охотники Аннуина болтали про нас с Эссилт и ее, гм, кавалеров!
Я замер, дрожа от гнева: глупо ссориться с товарищами по дружине, но и терпеть сплетни я не…
…А сплетен не было. Ни слово ни об Эссилт, ни тем паче обо мне.
Они расспрашивали Лоарна. Судя по всему, он рассказывал о событиях тысячелетней давности. Я вслушался. Пару раз я уловил имя Нудда, Рианнон, но остальные были мне совершенно незнакомы.
Что слушать, что нет – никакой разницы.

Кромка памяти: Лоарн

Почему у меня такое ощущение, будто ты вернулся, Сархад?
Ты никуда не пропадал: все эти века я знал, что ты заточен в замке Рианнон. Я даже знал, что могу придти к тебе. Если захочу.
Не приходил. Не хотел видеть тебя – пленным.
Ты был и остаешься моим вождем. Мой Вледиг. В час твоей силы я с тобой, но я не оскорблю тебя тем, что увижу час твоей слабости.
Что изменилось, Сархад? Отчего у меня такое ощущение, будто ты стал свободен? Ведь твои ноги по-прежнему врастают в камень, в траву, в воду…
О тебе старались забыть, о тебе молчали долгие века – а сейчас вспомнили. Просят рассказать. То, что было когда-то для нас жестокой забавой, то, что стало потом преступлением в глазах всех, это сейчас – занятная повесть о древности. Я говорю, они слушают… Рифмача не одаривали таким вниманием!
Я не стану рассказывать, чем это кончилось. Я ни слова не скажу о том, как впервые изведал страх, когда узнал о том, что ты – коварный, непобедимый, всегда удачливый – в плену! Я не расскажу о том, как впервые изведал страх. И как меня встретил Седой и сказал: "Ты познал страх – так ступай биться против него".
…Я и по сей день в долгу перед Седым. Никто из нас не ведает, от чего он спас меня, уведя с собой.

* * *

Друст вошел в пещеру. На него не обратили ни малейшего внимания. Охотники сидели вокруг Лоарна, Седой, полуприкрыв глаза, лежал у костра, искрящегося голубоватыми сполохами.
– А почему ты сейчас не попытаешься поговорить с ним? – спросил Гуистил, низкий, сморщенный круитни.
Лоарн неопределенно пожал плечами.
– Послушай, а действительно! – вскинулся Фейдауг. – Если Сархад сейчас сделал окно, через которое он может видеть всё в Аннуине, то это значит, что и его могут увидеть через это самое окно! Ну, попробуй!
– Зачем вам это нужно… – попытался отказаться сидхи, но неубедительно. Идея Фейдауга явно пришлась ему по душе.
– А ты через огонь, – подсказал Гваллгоэг, тоже сидхи.
Седой, до того притворявшийся спящим, поднял голову, оперся на локоть.
Лоарн сосредоточился, мысленно потянулся к огню и через пламя (серебристо-голубой огнь сменился раскаленно-белым) и позвал:
– Сархад! Вледиг! Это я, Лоарн…
Гневный голос, идущий ниоткуда, отбросил Лоарна к стене:
– В чем дело, Лоарн?! Я работаю!
На миг всем померещилась кузня и Сархад у наковальни. Видение тотчас пропало, но еще нескоро пришли в себя охотники Аннуина, смело встречавшие страшнейший из ужасов и – словно смятые порывом урагана от ярости потревоженного Кователя.
– В этом стремительно меняющемся мире… – проговорил Лоарн, мечтательно глядя в никуда, – есть вечные явления, которые не изменятся никогда. Например, гнев Сархада, если попытаться отвлечь его от работы.
Тот, кто хорошо знал Лоарна, видел, что сейчас сидхи невероятно, абсолютно, запредельно счастлив.

* * *

Араун смотрел на спящую Эссилт, на Поющих – и словно раздумывал, гневаться ли ему, или пока не спешить с этим.
– Зачем? – спросил Король Аннуина.
Принц-Папоротник улыбнулся:
– Она так хотела вернуться к мужу. Она теперь с ним.
– У людей это не называется быть вместе, – покачал головой Араун.
Стоило Королю-Оленю лишь немного пошевелить головой, как его исполинские рога удесятеряли движение, производя жуткое впечатление.
Араун хорошо знал это.
Поющие замерли, и у дев-цветов впервые мелькнула мысль, что они, возможно, сделали всё не так чудесно, как им казалось.
Голос Принца-Папоротника был тверд:
– Но человек живет в мире своих мыслей. Видеть мир подлинным человек не способен. Представлять себя рядом с другим – значит, быть с ним. Разве не так?
– В своем сне она вечно будет с мужем, – подхватила Желтоцвет, – а ее тело не проснется. Мы завьем его цветами, пусть оно спит здесь вечно.
– Для нее ведь больше не будет печали, – добавила Сиреневая, – ей не надо будет терзаться самой и терзать всех нас своим горем. Неужели это плохо?
– Вы не знаете людей, – отвечал Араун. – То, что вам кажется добром, человек счел бы великой бедой. Но… будь по-вашему. Я не стану разрушать ваши чары. Если для Эссилт ваша греза – лучший выход, то она не проснется. Если же вы ошиблись – то маленькая королева скоро освободится от колдовского сна.
Араун пристально посмотрел на них:
– И если это произойдет, то мой вам совет: ни-ког-да не показывайтесь ей на глаза.
Поющие недоуменно переглянулись, но спорить не стали.

* * *

Эссилт просыпалась медленно и тяжело. Очень болела голова, как всегда бывает, если проспишь до полудня. Тело затекло… ни рукой, ни ногой не пошевелить.
Заставив себя раскрыть глаза, королева с испугом поняла, что она действительно не может встать. И дело было отнюдь не долгом сне: всю ее оплетали желтые и фиолетовые цветы, словно покрывало – или прочная сеть. Эссилт рванулась, в слезах от обиды и гнева.
Возвращение к мужу, счастье вдвоем – это был только сон?!
Ее обманули… пленили… связали этими живыми сетями!
Впервые в жизни Эссилт рвала цветы – с ненавистью.
"А я решила, что Сархад ошибся! Я поверила этим… поющим лгунам! Сархад… он там трудится для меня, а я… я осмелилась усомниться, что он знает единственно верный путь! Сколько я здесь проспала – часы, дни, недели?!"
При мысли об упущенном времени Эссилт стало совсем плохо. Она искала и не могла найти свой недошитый ковер, скрытый под густым слоем цветов. Еле отыскала, еле высвободила из зеленого тайника.
"Они хотели оставить меня здесь! Навсегда!"
Королева помчалась прочь с этой поляны.
…– Какие они странные, эти люди, – сказал Принц-Папоротник своим подругам, и они втроем принялись чинить цветочный узор, безжалостно порванный их неблагодарной гостьей.

* * *

Душно. Вялость, апатия, не хочется ничего делать… тяжелая полудрема…
– Ниниау залег, – усмехнулся Араун. – Все пути ветру перегородил.
Риэнис не ответила.
– А вот и твой Волк. Что ж, этой ночью мы все позабавимся.
Волк, олень и женщина? Рогатый Король, среброволосый Охотник и Королева? Или просто три Стихии – Власть чар, Ярость воина и женская Любовь? Какое обличье приняли они в эту ночь? Или у них не было зримого облика?
Каждый из тех, кто мог их видеть, видел по-своему.
– Только ты не очень увлекайся, – сказал Араун Седому. – Прошлый раз, когда ураган повыворачивал деревья с корнем, в Муррее расчищали завалы до осени, а уж в мире людей буреломов хватило на десятки лет.
– Кто бы говорил! – рассмеялся Серебряный Волк. – Прошлый раз чьи-то рога подняли такие древние пласты Силы, что твари ан-дубно полезли изо всех щелей даже летом, а осенью я со Стаей по колени лапы стер, пытаясь успеть повсюду сразу. В мире людей о том разгуле магии до сих пор легенды рассказывают.
– Вы до утра намерены разговаривать друг с другом? – осведомилась Риэнис.

* * *

Душно. Ни ветерка.
Земля, деревья, звери, люди – всё живое истомилось ожиданием. Всё беззвучно молит: приди, приди!
– Мой Волк…
– Моя Королева…
Первые поцелуи. Первые порывы ветра.
– Как хорошо с тобой…
“Как хорошо…” – вздыхает земля. “Как хорошо…” – расправляются поникшие листья.
– Как хорошо, мама! – кричит какая-то девочка, выбегая в поле.
– Глупышка, немедленно домой, это гроза идет!!
– Гроза?! – вкидывается ее брат. – Гроза – это здорово!
– Куда, сорванец?! Тебя громом убьет!
– Не убье-о-о-о..!

* * *

Ветер налетает: выдохнет, согнет вершины деревьев и – переведет дыхание.
Горячие слова обжигают лицо:
– Не спеши. У нас вся ночь впереди…
– Да… да… да…
– Мой желанный… самый прекрасный… самый лучший…
Хриплый рык страсти в ответ.
Могучий порыв – и клонятся вековые ясени, трещат древние дубы, сорванная листва мечется в воздухе, словно стая испуганных воробьев.
– Мой Неистовый…
Второй порыв – еще сильнее прежнего. Деревья сгибаются до невозможности – и стонут, словно распластанная женщина на ложе любви.
– Мой желанный…
Частое, прерывистое дыхание двух тел, содрогающихся в едином ритме. Мгновение затишья – и резкий выдох того, кто властвует сегодня над женщиной? землей? Женщиной-Землей?
Порывы один за другим. Деревья стонут в могучих объятьях урагана.

* * *

…Словно море поднялось стеной и вздымает волны, готовое поглотить замок.
Эссилт стояла у окна, как оцепеневшая жертва перед хищником. У нее кружилась голова; она в ужасе глядела на разъярившийся лес, на обезумевшую стихию, которая вырвалась на свободу.
Деревья, добрые и прекрасные еще днем, превратились в штормовое море. Кроны? волны? остервенело бросались во все стороны и друг на друга, сшибаясь с грохотом.
Темное небо. Темное бешенство деревьев. Эссилт хотела убежать, но смотрела на неистовую стихию не отрываясь.
И когда небо прорезала первая молния, маленькая королева закричала.

* * *

…она закричала, выгибаясь от боли и наслаждения, а Волк рычал от страсти, и ревел ветер, и стонали деревья.
Хрипы неутоленного желания проносились над содрогающейся в экстазе Землей.

* * *

Ветер воронкой закрутил деревья вокруг его рогов. Ясени и рябины стлались, точно трава, клены покорно гнулись, дубы склоняли гордые спины. Он стоял неподвижно посреди бури, его рога, высящиеся сейчас выше любых деревьев, были подобны ветвям того Древа, которому нипочем любые грозы.
Или – он и был сейчас этим Древом?
Над ним ярился Ниниау, яростно мыча, роя копытом небесную твердь и разрывая тучи рогами. Под ним закипал гнев разбуженного Пейбиау, норовящего выпростать рогатую голову из преисподней.
Араун вбирал в себя их свирепую мощь, чтобы потом выплеснуть ее в мир – силой не разрушительной, но творящей.
И когда его рога сверкнули ярче любых молний, во многих храмах взвился до потолка священный огонь.

* * *

– Сухая гроза! Это неспроста…
– Вы видели?! Молния как оленьи рога? Это знамение!
– К добру или к худу?
– Это Рогатый Король насылает на нас беды! Гром – как хохот… что теперь будет!
…А где-то спешат возжечь священные травы и жрецы в белом воздевают руки:
– О Кернунн, подземный владыка!
– О могучий Таранис!
– Надо успеть провести обряд, пока не пошел дождь.
– Рогатый Король посылает нам сухую грозу. Милость Короля-Оленя с нами!
…– Вижу, вижу, – шепчет деревенская ведунья. – Араун, владыка Аннуина, ты пришел…
В блеске ветвистых молний сияет над Прайденом лицо Рогатого Короля.
Того, кто древнее и выше сотен богов.

* * *

“Я боюсь…” – шепчет Эссилт.
Если бы Марх был рядом! Он бы обнял ее своими тяжелыми мозолистыми руками, она бы спрятала лицо у него на груди, а он бы гладил ее, закрыв от любой беды, от любой опасности – мнимой или подлинной.
Этим ощущением покоя и защищенности Эссилт дорожила гораздо больше, чем ночами любви, проведенными с мужем.
…Еще одна молния. Во всё небо.
Королева вздрогнула от желания, вдруг пронзившего ее тело.
– Марх! Муж мой! Где ты?!
Испуганная маленькая королева ищет защиты мужа. Давно, слишком давно не ведавшая ласк женщина ищет любви мужа.
– Марх!
Молния. Так далеко, что грома не слышно.
– Марх… я не могу без тебя…
Слезы по щекам.

* * *

А над материком – тоже гроза. Тоже ветвистые молнии.
Тот же лик в разорванных рогами тучах. Тот же – и другой.
Отец смотрит на сына и кричит: “Славно!”
Грохот над миром.
Древнейший Король-Олень и Рогатый Король Прайдена не могут протянуть друг другу рук – через море, но они наклоняют головы, соприкасаясь рогами-молниями.
И чаша Земли содрогается, расплескивая моря через край.

* * *

– Подожди… не могу… нет сил… – шепчет Риэнис.
Седому? Арауну?
– Да, любимая, конечно…
Сухая гроза утихает. Ни пронзительных молний, ни тяжелого хрипа грома. Лишь ветер – горячее дыхание гордого собой мужчины.
– Отдохни… – сильные руки гладят ее тело, нежат любовью – не страстью.
Ветер проходится по кронам, сильно качая их, но не ломая и не круша.
– Так хорошо?
– Да…
– Я не тороплю. Отдышись…

Кромка грозы: Араун

Властвовать над телами? – меня никогда не влекло столь малое.
Соитие с прекраснейшей из женщин дает миг восторга, ощущения могущества, полноты силы. Это – подлинное счастье, только… только зачем для этого соитие?
Есть более прямой путь.
Этот мир пронизан силой Любви. Любовь мужчины к женщине, трепет родителей над колыбелью ребенка, радостный восторг детей, преклонение ученика перед учителем, гордость наставника свершениями ученика и даже теплая ласка стариков – во всем этом не меньше любовной силы, чем в соитии юных тел.
Я пью Любовь, чтобы вернуть ее миру иной Силой.
Люди правильно говорят: любовь способна творить чудеса. Настоящие чудеса. Любые.
Кому как ни мне знать это.
Сотни ведуний, от юниц до старух, шепчут мое имя. И десятки колдунов, от мальчишек до старцев, призывают меня в ревностном пылу служения. Их любовь, их восторг, их порыв становятся той тропой, по которой я прихожу к ним, чтобы щедро поделиться силой. С девушкой или стариком – какая разница? Их восторг одинаков.
Я никогда не стремился овладеть плотью Риэнис. Зачем? Мне нужно гораздо большее.
Не податливость тела, а верная любовь.

* * *

Ласки Волка стали требовательнее. Ветер задул сильнее. Блеснула новая молния.
В ее свете Риэнис, призывно ждущая, была чудо как хороша.
Седой бросился на нее, как зверь на добычу.
Молнии били одна за другой, гром перестал быть глухим хрипом, сменившись счастливым криком, раскалывающим небо прямо над головой.
Небо и Земля отдавались друг другу, жадно беря и жертвуя себя без остатка.
А потом хлынул дождь.
Тугие струи били по Земле, готовой принять в себя семя – сотни, тысячи семян.

Кромка любви: Сархад

Я не хочу смотреть в свое окно.
Не хочу – и не могу оторваться.
Пытался заставить себя увидеть что-то другое. Кого угодно. В эту ночь можно рассмотреть много интересного – особенно, когда властен увидеть всё.
Всё, что пожелаю.
Но самого себя не обманешь – я вижу только то, что действительно хочу видеть.
Глаза бы не смотрели!
Я в десятый, в сотый раз отворачиваюсь – и вижу, что пламя моих колонн опять сложись в маленькую женскую фигуру – златокудрую, в солнечном платье.
А в окне – она. И рядом с ней – призрак. Тот, кого она ждет. Седеющий рыжеволосый мужчина. Невысокий. Немолодой. Некрасивый.
Чем он лучше меня?!
Как мне хочется размозжить начатое кольцо самым большим молотом, чтобы она осталась здесь навсегда!
Не моя, так хоть со мной.

* * *

Гроза медленно стихала, хотя дождь лил изрядно.
– Мы с тобой сейчас похожи на двух священных свиней – такие же грязные, – смеется она.
– Ничего, искупаемся.
Его длинные волосы слиплись и обвили ее плечи. Не так-то просто освободиться.
О том, во что превратились ее косы, лучше вообще не думать.
– Тебе не холодно?
– Нет.
– И всё-таки надо поискать сухое место.
– Милый…
– Что?
– Это было прекрасно.
– Да. – Он благодарно улыбается.
Кто вел этот разговор?..

* * *

Рифмач и Эссилт
Что в мире прекраснее утренней зари? Кто в мире прекраснее Арианрод, дочери Дон? Как светло небо на заре, так светел ее взгляд. Как легок воздух на заре, так легка ее поступь. Как розовеют облака на заре, так розова ее грудь. Как разгорается восходящее солнце, так разгораются сердца мужчин при одном взгляде на нее.
Прекрасна дочь Дон, но никого не одаривает она своей любовью. И лишь ночной ветер подслушал однажды тихий вздох Арианрод, тоскующей не по могучему королю и не по славному воину, а по родному своему брату Гвидиону.
Кто в мире хитрее Гвидиона, сына Дон? Кто в мире его жесточе? Не он ли обманом увел стадо свиней у Придери, короля Аннуина? Не он ли убил Придери безо всякой пощады? Не он ли попытался лишить колдовской силы короля Мата, сына Матонви? Не он ли заклял даже деревья в битве с Аннуином?
Стремительнее, чем ястреб падает на добычу, примчался Гвидион к Арианрод.
– Сестра моя, долгие века молчал я о любви к тебе. Теперь, когда призналась ты, ничто не станет преградой меж нами. Тебе принадлежу я, сестра моя, и лишь мне одному будешь принадлежать ты!
Испугалась Арианрод, метнулась от брата как от хищного зверя:
– Уйди, жестокий, о чем говоришь ты?! Пусть ночной ветер подслушал мои слова, но никогда не стану я женою сына своей матери!
Отвечал ей Гвидион, не давая бежать:
– Не лги сердцу своему, сестра. Не прячься от любви своей, не прячься от счастья. Видишь: я твой, и никакой другой женщине не подарю я любви.
Дрожала Арианрод, словно последний лист на осеннем ветру, но смелы и суровы были ее слова:
– Женщинам ты не даришь любовь, это верно. Всем ведь известно, как обратили брата нашего Гилфайтви в олениху, свинью и волчицу и родил он от тебя олененка, поросенка и волчонка!
С усмешкой отвечал Гвидион сестре, не давая бежать:
– Что с того, что родил он трех могучих оборотней! Тебе ли не знать, как превращал нас обоих Мат, сын Матонви, в зверей. По весне жажда плоти гонит зверя, по весне самец покрывает самку. Молчит сердце и спит душа в том, кто обращен в зверя. Разве мог я любить брата нашего Гилфайтви? Тебе одной принадлежу я.
Ласточкой, быстрой, как ветер, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Ястребом, могучим, как ураган, настиг ее Гвидион, не давая бежать.
Лаской, проворной, как вода, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Горностаем, юрким, как ртуть, настиг ее Гвидион, не давая бежать.
Оленихой, белой, как первый снег, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Волком, седым, как метель, настиг ее Гвидион, не давая бежать.
– Не от меня хочешь спастись ты, сестра моя, – от себя! Только никогда не убежать тебе от своей любви! Не лги себе: сладко тебе прикосновение крыльев моих, и когтей, и зубов. Ждешь ты меня и жаждешь. Так будь же моей!
Светлой зарею обернулась Арианрод. Темными тучами стал Гвидион, настигнув ее.
Человеческий облик приняла Арианрод. Ночным ветром стал Гвидион, лаская грудь ее, бедра, лоно…
– Отчего страшишься ты любви моей, сестра? – спрашивал он, тише вздоха шепча ей. – Отчего страшишься ты быть счастливой с тем, кто любит тебя лишь одну?
Не могла противиться его ласкам Арианрод, но меж стонами любви выдохнула:
– Никогда не родится твой сын, Гвидион!..

* * *

– А дальше? – спросила Эссилт. – Что было дальше?
Рифмач покачал головой: эта песнь кончилась, а новую он мог начать лишь завтра.
Он поклонился королеве и ушел в лес. Туда, где ждала его Рианнон.
– Друст?
Тишина. Друст давно ушел охотиться, не в силах слушать песнь о любви.

* * *

А вот и “завтра”. Из лесу выходит Рифмач, неся за плечом арфу.
– Ты расскажешь мне о Гвидионе и Арианрод? – спрашивает Эссилт

Слушая песню Рифмача, две ели подошли поближе. Раньше Эссилт испугалась бы этого, но сейчас даже не удивилась. Ну, Ели. Ну, ходят. Обычное дело в Муррее.
Ель-мужчина был массивнее и кряжистее, его кора – грубее, а хвоя – темнее. Ель-леди оказалась стройной, ее хвоя ниспадала точь-в-точь как распущенные волосы, каждая прядь которых была затейливо украшена. Приглядевшись, Эссилт поняла, что это зеленеют молодые побеги, – словно искрящиеся подвески на концах волос.

Эссилт сидела и шила возле шалаша.
День был солнечным, теплым, малыши-фэйри порхали над цветами, устраивали в воздухе то ли шумные танцы, то ли сложные игры; несколько, усевшись на широких листьях, играли на флейтах.
Королеве было радостно от этой возни, и она подумывала, а не вышить ли ей на ковре и хоровод крылатых шалунов.
Вдруг фэйри как ветром сдуло.
Эссилт огляделась, ища угрозу, – и невольно почтительно поднялась.
На краю поляны стоял Араун.
Он кивнул ей – милостиво? приветливо? – и не спеша подошел. Травы клонились перед ним, деревья зашумели как-то иначе, слаженнее, словно приветствуя Хозяина.
– Сядь, маленькая Эссилт, – улыбнулся он. – Я не хочу мешать твоей работе.
– Ч-што тебе угодно, Владыка? – она робела перед Королем.
Он рассмеялся – негромко, не разжимая губ:
– Вообрази самое невероятное: Араун пришел просто поболтать. Ответить на твои вопросы, которых у тебя слишком много, а?
Он чуть наклонил голову, и Эссилт вздрогнула от движения его огромных рогов.
– Ты боишься? – приподнял бровь Король.
– Н-нет… просто… твои рога – они шире, чем у лося, и больше, чем у оленя…
– Это наследство от моего отца.
– Отца?
– Когда он пришел сюда, иных оленей и не было. Рога нынешних сохатых тогда сгодились бы лишь молодняку.
– У тебя был – отец?
– А что тебя так удивляет?
– Я думала: ты вечен…
Он снова рассмеялся сомкнутыми губами, закидывая рогатую голову назад.
– Ты удивишься еще больше: моя мать была человеком.
– Как?!
– Что ж, слушай.

Кромка бытия: Араун

Вы, люди, тогда не умели отмерять время, и я не знаю, как давно это было.
Тогда не было этого острова… то есть земля была – но частью огромной суши. Вода не отделяла ее от бескрайних земель, тех, что сейчас за проливом.
Земли были едины… ни Прайдена, ни Эрина. Ни Аннуина.
Единая твердь – и более того: единый мир. Не было границы между нашим миром и миром людей. Они переплетались, как нити в полотне. Люди видели нас так ясно, как ты сейчас видишь меня, а мы… то есть те Древние, кто был тогда, приходили к ним так легко, как я пришел к тебе. В их мир, в мире людей.
Впрочем, границ тогда не было.
И меня тогда не было.
И Аннуина не было.
Тогда здесь властвовал мой отец. На всей огромной земле. Его называют Рогатым Королем… мои рога – жалкие отростки перед его короной. Он прискакал сюда по суше – и избрал одну из мудрых человеческих женщин. Да, я забыл тебе рассказать: в Прайден пришли люди. Они бежали… я не знаю, от кого. Их потомков вы называете круитни. Круитни сохранили многое из той, древней, мудрости.
Такой была и моя мать. Я ее почти не помню. Низкорослая смуглая женщина, красиво разрисованная вайдой.
Я родился с рогами. Меня вырастили в святилище, а потом… Потом сменилось время.
Как младенцу перерезают пуповину, так перервалась суша, связывавшая Прайден с большой землей. Мой отец – там, за водами. Нам никогда не встретиться.
И так же прервалась связь между миром людей и Аннуином. Точнее, именно тогда Аннуин и возник.
Когда большинство людей перестало видеть нас.
Что еще, маленькая Эссилт?
Риэнис? Седой? Нет, они старше меня. Гораздо старше. У них нет ни отца, ни матери, ни народа. Они были вместе, когда я еще и на свет не появился.
Ты спрашиваешь, почему Риэнис стала моей женой? Не знаю… я не могу найти слов для этого. Она – земля Прайдена, я – Аннуин; мы одно, как едины Прайден и Аннуин.

* * *

– А можно… – тихонько спросила Эссилт, трепеща от собственной дерзости, – можно мне…
– Что? – улыбнулся Араун.
– Потрогать твои рога.
– Зачем? – расхохотался он, но по-прежнему беззвучно.
– Просто… ты во всем похож на человека, если бы не они.
– Ну, потрогай.
Эссилт встала, подошла к Королю, насмешливо глядящему на нее, и осторожно провела пальчиками по изгибам его рогов.
– Ну, как?
– Они солнечные… от них тепло…
– Это верно.
Он встал.
– Что ж, маленькая Эссилт, я приду, когда у тебя будут новые вопросы. Задавай их смелее. Не обязательно вслух. Я услышу.
– Спасибо тебе, Король.
– Быть может, тебе удастся отблагодарить меня делом.
– Каким?
– Не сейчас, малышка. Позже, – улыбнулся Араун.

* * *

Рифмач

* * *

– Ты спрашиваешь меня о богах, Эссилт?
– Но я не…
– Я же говорил: не нужно задавать вопрос вслух. Я слышу твои мысли.
Королева откладывает вышивку и говорит напряженно, глядя в никуда:
– Твой отец, Риэнис, Седой – они пришли сюда по суше, так?
– Не совсем. Седой не ходит по земле, его дороги – ан-дубно, преисподняя. Для него нет разницы меж землей и морем. Риэнис – ты удивишься, но я не знаю ее пути в Прайден. А для меня или моего отца вода – это граница, которую нам не одолеть.
– Потому что вы – боги?
– Мы не боги, Эссилт. Ни я, ни он. Хотя он, кажется, какое-то время был богом – там, на большой земле.
– “Был”? Разве можно перестать быть богом?
– И стать, и перестать, Эссилт. Хочешь, сделаем тебя богиней? А? Боишься? Правильно делаешь. Я никому не пожелаю участи богов.

Кромка бытия: Араун

Кто такие “боги”, Эссилт? Правильно, высшие силы, в которых верят. Добавим, верят – люди.
Люди верят, что такой-то высший им поможет. И эта вера год за годом, век за веком делает его могущественным. Превращает его в бога.
Вот, смотри: малыш-фэйри. Давай пустим его в мир людей, а людям скажем, что вся удача в их жизни – оттого, что он пролетел мимо. Давай будем повторять это им… недолго, все одну человеческую жизнь. И они начнут верить в него, вырежут его убогое подобие из дерева, начнут мазать кровью или салом…
И вот этот самый фэйри станет могуществен. Сменит облик, если пожелает. Поможет этим людям – или покарает. Как захочет. Чем больше в него верят, тем он сильнее. В голодный год ради него разрежут последнюю овцу – и хотя мясо ему без надобности, но такая жертва удесятерит его мощь…
А потом – соседнее племя перебьет этих людей. А наш новый бог им не поможет. Или боги соседнего племени будут сильнее.
И вот – нет веры, нет жертв. Сожжены деревянные идолы. Никто больше не кормит нашего бога – верой своей не кормит, Эссилт. Тебе доводилось голодать? Так, чтобы совсем не было пищи. Никакой? Нет? Твое счастье.
А вот отринутые боги голодают. Вечно голодают, Эссилт.
Страшно?
Да, моя маленькая королева, богов творят люди. И только люди. Человек способен сотворить бога из ничего. Из старого пня. И дерево оживет… пока в него верят. А потом верящего не станет, и одним вечно голодным духом станет больше.
Так-то, Эссилт. Поэтому я – не бог. И никогда им не буду. Да, мне достаточно раз-другой явить людям мою мощь – и мне выстроят десятки святилищ, и мое могущество возрастет безмерно… только расплатой за это потом, спустя века, будет голод.
Божественный голод.

* * *

– Постой, – перебила его она, – но у людей есть святилища Рогатого Короля. Я слышала о их…
– Видела ли хоть одно?
– Нет, – она задумчиво качает головой.
– Я иногда общаюсь с людьми. Редко. С немногими. Они норовят превратить меня в бога. Но это не беда – тайные лесные святилища, от них немного пользы, от их утраты не много беды. А вот мать твоего мужа играет в эти игры. Ты ведь видела священные изображения белой лошади?
– Да.
– Зачем она это делает, я не знаю. На наших глазах слишком много богов оставалось голодать.
– И богом может стать кто угодно? Человек может стать богом?
– Если богом можно сделать пень, то человека тем более. Лишь бы в него верили. Это случалось десятки раз, Эссилт, и думаю, сотни раз еще будет.
– А человек, если в него верит, обретает бессмертие?
– Да, разумеется. Столетья наивысшего могущества, а потом – вечный голод. Так было со многими вождями круитни.
– А где они теперь?
– Кто где. Кто-то неприкаянным духом бродит по миру людей, надеясь ужасом убедить нынешних его обитателей начать заново приносить жертвы. Кто-то ушел к Седому – да, не удивляйся, уж полдюжины позабытых богов в Стае точно есть, а может быть, и больше. Знаешь, в Стае богам сытно, ведь в Седого кто только не верит! Для одних он – Волк-убийца, ночной кошмар, для других – Серебряный красавец, воплощение всех достоинств. Это, конечно, не божественный пир веры, но, по сравнению с небытием…
– Значит, люди – сильнее богов?
– Люди – да, безусловно. Если ты говоришь о народе, живущем столетия. А если о единственном поколении – они рабы своих богов…
– Но ведь и хозяева тоже? Если они все разом откажутся от веры?
– Такое редко бывает, девочка…
День клонился к закату. Рога Арауна блистали золотом в лучах вечернего солнца.
Пляски фэйри затихли, малыши робко жались под деревьями, ожидая прихода владык-сидхи. Ночью эта поляна принадлежала лордам и леди Волшебной Страны.
– Пойдем, девочка, – Араун встал. – Отложи свое шитье, вышивать уже темно.
– Но я могу позвать светлячков…
– Работа подождет, я сказал. Я прошу тебя быть моей дамой в танцах этой ночи.

* * *

Бледные, белее лилии, леди легко скользят над лесною травою. Властным взмахом вычерчивают вязь движений воители-сидхи. Арфы и флейты фэйри вторят вздохам вечернего леса. Радостный Араун, запрокинув рога, протягивает руку робкой королеве.
– Смелее, Эссилт. В Бельтан я видел, что ты прекрасно танцуешь. Эта ночь, лес в огоньках светлячков, переливы арф – это мой подарок тебе.
– За что?
– Просто так. За твою мудрость, маленькая королева.
Травы ли клонятся? руки ли сплетаются? Ветер ли вздыхает? флейты ли поют? Туман ли колышется? танец ли движется? То весь Муррей любуется на Лесного Короля и королеву людей. А те словно продолжают свой разговор – только не словами уже: наклоном голов, взмахом рук, изгибом тел. Златорогий и златокудрая. Король и королева. Аннуин и Прайден.
Неспешен их танец, как медленно собирается туман в низинах. Прекрасен их танец, как вечно-дивен закат над полем. Неповторимо каждое движение, как вечно нов рисунок облаков на небе…
Не танцевать сегодня сидхи на поляне: не один не осмелится войти в круг этих двоих.

Кромка ревности: Друст

Она всегда выбирает короля. Вот цена ее верности! Просто ей нужен король. Не тот – так этот.
Она просто хочет власти. Хочет быть первой. Привыкла, что народ склоняется перед ней.
Какой народ – неважно.
Люди, сидхи – ей всё равно.
Как я не понял этого сразу! Она не умеет любить – вообще. Она любит только власть! Власть и восторги.
С какой радостью она поспешила сменять Марха на Арауна! А я было подумал, что она действительно любит дядю!
Нет, вот то единственное, что ей дорого: весь Муррей пришел смотреть на ее танец с королем.
А я… я люблю ее – не королеву, женщину. Я всё бы отдал, чтобы снова сжать ее в объятьях.

* * *

– Мой Друст…
Он слышит негромкий, до боли знакомый голос.
Он поднимает глаза и видит – Эссилт. Ее голос, лицо, глаза, наряд…
…А танец не прерывается.
– Кто из вас – настоящая?!
– А это важно? Ты хочешь быть с той, кого любишь, разве нет?
– Ты, это ты обманула меня в Бельтан?
Ее губы изгибаются в улыбке, и она тихо отвечает:
– Я люблю тебя, Друст.
Ее глаза горят призывно:
– Пойдем. Это наш танец. И это наша ночь.

* * *

Две пары в одном танце. Вот только – одна ли королева? Или в глазах двоится? Или их и вправду две?
И как Араун с Друстом не путают своих леди?
Неспешный Араун и порывистый Друст. Робкая красавица с одним и властная повелительница с другим.
На миг сойдясь в танце, женщины смотрят в глаза друг другу. Эссилт глядит на Эссилт.
И королева Корнуолла улыбается и кивает, отдавая Друста.
Отдавая не сопернице – подруге.

* * *

…Гребень падает, и тяжелые золотые косы, словно змеи, оплетают его.
– Эссилт…
Разум кричит: "Что ты делаешь, это обман!" – но влажные жаждущие губы касаются его лица, и нельзя не ответить…
– Друст… любимый мой, желанный мой…
Ее руки, властные и нежные, ласкают его тело, проникая под одежду, и огонь желания пронзает плоть, а она гладит его, словно горшечник – глину, словно лепя из него, подчиняя себе и сводя с ума…
Неистовый и покорный, он отдается ей… или берет ее? – сейчас это одно и то же.
"Эссилт никогда не была такой смелой!" – твердит разум. Но тело не может противиться приказам рук Владычицы, снова и снова повинуясь ей.
Она садится на него верхом и шепчет:
– Мой жеребец… лучший из жеребцов…
"Лучший из! – пытается сопротивляться разум. – Сколько таких у нее было, и сколько таких будет после тебя?!"
Но бешенство страсти захватывает их обоих, и всадница (Эссилт? Риэнис? – неважно!) изо всех сил вцепляется в своего жеребца, чтобы только удержаться на нем, обезумевшем от желания.
– Самый лучший… – повторяет она потом, прильнув щекою к его груди. – Самый лучший… Я люблю тебя…

Кромка счастья: Риэнис

Спи, Друст. Я не хочу, чтобы ты видел, как я уйду.
Ты проснешься, и будешь гадать, точно ли Риэнис приняла облик твоей госпожи, или это сама Эссилт наконец ответила на твою любовь.
Спи, Друст. Ты достаточно смел, чтобы ходить с Седым по ан-дубно, ты бесстрашно заглядывал в лицо небытию, но – смелости заглянуть в свою душу тебе не хватает. Ты никак не осмелишься признаться, что готов любить другую женщину. Не Эссилт.
Что ж, я готова приходить к тебе в ее облике. Ты уже мой, Друст, ты простил мне первый обман и согласился на второй… тебе не достает смелости сказать самому себе, что тебе нужна Риэнис, а не Эссилт, – пусть так.
Лги себе, мой Друст.
Это так по-человечески: лгать не другим. Себе.

* * *

Рассвет. Эссилт смеется от счастья, как ребенок. Араун молча улыбается, пристально глядя на нее.
Она подбегает к нему:
– Спасибо тебе, мой король! Это была самая волшебная ночь в моей жизни.
– Лучше Бельтана? – спрашивает он, приподняв бровь.
– Лучше. Тогда все словно обезумели, тогда сила бушевала, и это больше страшно. А сегодня – эти танцы, эта музыка… такой красоты я никогда раньше не знала.
– Тебе достаточно пожелать – и это будет каждую ночь.
– Но… но ты же не станешь проводить в танцах со мной все ночи напролет?
– Все – нет, но и кроме меня желающих найдется немало. Тобой восхищаются многие сидхи. А они все до одного – прекрасные танцоры. Лучше меня. Тебе нетрудно будет найти кавалера.
– Да… – она отвечает растерянно, думая о своем. Идет к шалашу и поднимает из травы недошитый ковер.
– Да, – горько повторяет она, – сидхи все до одного прекрасные танцоры.
Араун усмехается: начать разговор будет легче, чем он предполагал.
– Вот о ком ты думаешь? Тебе не нужны все сидхи, тебе нужен только один. Кстати, он когда-то танцевал действительно великолепно.

Кромка виденья: Сархад

Араун, зачем ты мучаешь девочку?! Тебе отлично известно, что она мечтает освободить меня! Проклятье, я готов искать свободы только затем, чтобы она перестала терзаться из-за моего заточения!
Ты жесток, Рогатый Король… Ты знаешь, каким плясуном я был в молодости. Или ты почувствовал, что я смотрел на вас всю эту ночь, что я мечтал оказаться на твоем месте, – и теперь ты хочешь уязвить больнее?
Но зачем?
Я пленник, с места мне не сойти – ни ради радости Эссилт, ни ради мести кому бы то ни было.
Зачем насмехаться надо мной и мучить ее?
Или… это не жестокость? Тогда что?
Что за игру ты затеял, Араун?
Чего ты хочешь от нас с Эссилт?

* * *

– Зачем ты говоришь всё это?! – со слезами в голосе воскликнула королева. – Ведь ты знаешь, что Сархада освободить невозможно.
Араун выразительно покачал рогатой головой.
– Он может быть освобожден?! – у Эссилт перехватило дыхание.
– Может.
– Кем?!
Король усмехнулся:
– Одним из обитателей леса Муррей.
– Не мучь меня! Кто он, где?!
– Здесь.
Араун растянул губы в улыбке.
– Ты-ы-ы? – выдохнула Эссилт.
– Нет, – беззвучно рассмеялся Король. – Ты.

* * *

– Я?.. Не шути так жестоко.
– Эссилт, – Араун совершенно серьезен, – послушай.
Он берет ее за локоть, усаживает на траву, садится напротив. Глаза в глаза.
– Эссилт, ты хочешь освободить Сархада?
– Да…
– Действительно? Ты готова ради его свободы…
– Что от меня потребуется? – нетерпеливо перебивает она. – Как я смогу снять с него заклятье?
Араун качает головой:
– Не совсем так. Освободить и снять заклятье – не одно и то же. Снять это заклятье не может никто. Во всяком случае мне об этом ничего не известно. А вот освободить Сархада – просто.
– То есть?
– Ты же знаешь: ради творчества он способен ходить где угодно. Если он будет одержим жаждой творения…
– Но при чем здесь я?
– А для кого он будет творить, Эссилт? – усмехается Король-Олень.

Кромка судьбы: Араун

Ну, девочка, решайся.
Ты ведь чувствуешь, что Сархад не просто благодарен тебе за доброту. Его чувство – это нечто большее, много большее, чем благодарность.
А что к нему испытываешь ты? Жалость, сочувствие – и только? Не смеши меня.
Вы оба оказались способны на жертву друг ради друга – и этим выдали себя с головой.
Так позвольте себе быть счастливы.
Осмельтесь признаться друг другу в любви – или, если хотите, я это сделаю за вас обоих.
Мой коварный план прост: мне нужен счастливый Сархад. Сархад, позабывший ради любви, – обо всем.
Свободный Сархад… радостно творящий для любимой… и, возможно, готовый при случае сделать что-нибудь не только для нее.
Но дело даже не в этом. Эссилт, ты не знаешь, каков Сархад в ненависти. А я знаю.
Если он сделает тебе кольцо, как обещал, и ты уйдешь, он останется здесь в отчаянье и гневе. Я боюсь его, Эссилт. Боюсь даже заточенного. Теперь боюсь особенно: у него есть окно. И в один не самый лучший день Сархад может догадаться, что через это окно он может не только смотреть на всё в Аннуине. Он может метнуть что угодно – и в кого угодно. А если это будет кинжал со смертельным заклятьем?
Впрочем, моих опасений тебе знать не нужно.
Мне просто очень нужен счастливый Сархад.
И еще мне нужна – ты. В тебе огромная сила. Ты наивно считаешь себя человеком, но ты скопила в себе такую силу земли, что среди королев Аннуина ты можешь занять непоследнее, далеко не последнее место!
Ты нужна Аннуину, Эссилт.
Хотя тебе и этого знать не следует.

* * *

– Чего же ты хочешь от меня? – повторила Эссилт.
– Будь с Сархадом.
– Отказаться от возвращения к Марху?!
– Да. Послушай.
Араун заговорил медленно:
– Эссилт, ты – Королева. Ты способна направлять жизненные токи той земли, которую назовешь своей. Но Корнуолл потерян для тебя. А Аннуин – нет. Силы Аннуина слабеют. Ты нужна здесь, Эссилт!
Она хотела возразить, но он не дал:
– Молчи, не перебивай. Сархад любит тебя, и ты это знаешь. Не спорь, это слишком заметно. Он – королевского рода сидхи. Стань его женой – и ты будешь Королевой. Могущество сидхи станет новыми нитями в твоем ковре. А ты способна вышить новую судьбу этому народу.
Она молчала, и он продолжал:
– Останься с Сархадом – и он будет творить ради тебя. Он просто забудет о заклятье, он будет неутомимо разыскивать самый прекрасный изумруд, самое чистое серебро… ради тебя. А если на какой-то миг его ноги и пристынут к земле – что ж, тебе достаточно будет пожелать жемчужину с морского дна или алмаз из далеких восточных гор… и Сархад помчится туда. Он спустится на дно морское, он полетит за облака, словно никто и никогда не связывал его заклятьем.
Араун помолчал и добавил, тихо и искренне:
– Я понимаю, что словами о могуществе тебя не соблазнить. Понимаю, что наряды и каменья для тебя – ничто. Я могу лишь повторить: останься, Эссилт, – и Сархад будет счастлив.

* * *

Эссилт встала. Сцепила тонкие пальцы, глядя в никуда.
Маленькая хрупкая Королева.
Она почувствовала взгляд Сархада, она поняла, что он слышал их разговор с Арауном.
Черные как уголья глаза глядели ей в души. Мастер ждал ответа.
И она ответила. Не Арауну – Сархаду.
“Знаешь, у нашего народа есть одно сказание. Жили два короля, добрый и злой. Злой соблазнил жену доброго, а она ради него погубила мужа. И злой тогда ее убил, потому что если жена предала одного мужа, то предаст и другого…”
“Всё правильно, моя маленькая королева. Всё правильно, – слышит она беззвучный ответ. – Я закончу кольцо. Но работы еще много”.
Вслух Эссилт говорит другое:
– Араун, скажи, ведь ты как-то на год обменялся властью с Пуйлом, королем Дифеда? Ты год был королем Уэльса, так стал ли он твоей землей?
– Почему ты не хочешь помочь Сархаду? – горько спрашивает Король-Олень.
– Нельзя из одних и тех же нитей соткать и плащ и рубашку, – качает головой Эссилт. – Моя земля – Корнуолл, и муж мой – Марх. Лучше Сархад или хуже, больше он нуждается во мне или меньше – поздно спрашивать.

* * *

– Летом легко лениться, – задумчиво сказал Седой.
Риэнис не ответила.
Они сидели на южном косогоре – невероятной крутизне, щедро залитой полуденным солнцем. Вниз на десятки локтей уходил обрыв, и был виден весь Аннуин – леса, поляны, озерки… Одуряюще пахла расплавленная сосновая смола, пчелы гудели над цветами.
– Лениться легко и приятно… – добавил Охотник, беря руку Риэнис и целуя ладонь. Неспешно, спокойно – не страсть, а ровное давнее чувство.
Она сидела, он полулежал, облокотившись о ее колени.
Где-то там внизу была пещера Седого – впрочем, большинства охотников там сейчас нет. Аннуин велик, а красавиц, мечтающих разделить любовь с одним из Стаи, – немало. Внизу была и та поляна, что на лето заменила большинству замок Рианнон. При желании можно было различить шалаш Эссилт, ее саму, склонившуюся над ковром для Сархада, Рифмача, поющего ей, и Друста, сидящего… нет, резко вскочившего и зашагавшего прочь.

Кромка гнева: Друст

Я не могу больше этого выносить! Хватит!
Сархад, Араун, Рифмач этот… кто еще?!
Ах да, она верна Марху. Настолько верна, что меня любить не может. Только почему же весь Аннуин произносит имя Эссилт вместе с именем одного, другого, третьего?!
Этот Рифмач – любовник Рианнон?! Зачем же тогда он целые дни проводит с Эссилт? И поет ей – всё о любви да о любви. А она – воплощение верности! – не разгибается над ковром для своего Сархада. Говорят, негодяй был редкостный…
Хватит. Найду Седого, попрошу, пусть отправит меня куда-нибудь.
Лучше десятки тварей, чем всё это!

* * *

Друст стремительно вошел в пещеру – и замер. Охотников было немного, зато каждый из них был не один. Очень даже не один.
Гордые красавицы-сидхи, лесные девы, еще кто-то…
Одни не обратили на появление Друста никакого внимания, другие удивленно воззрились на него, столь несвоевременно яростного.
Друст недоуменно смотрел на это множество самых разных женщин. Особенно удивили его две девушки, разом ласкавшие Фейдауга: всё их тело, от макушки до самых пят, было покрыто зеленым мхом, коротеньким и пушистым. При виде Друста они хихикнули и спрятались за спину своего Кабана.
– А где Седой? – нахмурившись, спросил Друст, чувствуя себя донельзя неловко.
– Ну, где… – хмыкнул Гуистил.
– А что, он так тебе нужен? – приподнял бровь Фейдауг.
– Да!
– Прямо сейчас? Что стряслось? – Кабан вопросительно посмотрел на него.
– Вожак всё бросит и прибежит, потому что он нужен нашему Жеребенку, – хмыкнул Лоарн, приподнимаясь в объятиях невероятно красивой женщины-сидхи.

* * *

– Друст примчался к тебе, – как бы равнодушно заметила Риэнис.
– Ты считаешь, твое время пришло? – поинтересовался Седой.
– Он нужен мне, и ты это знаешь, – спокойно ответила она.
– Послушай, – он гибко поднялся, сел рядом, сжал ее за плечи, – я говорил и повторю снова: он должен остаться живым.
– Стае так важен живой охотник?
– Я боюсь ссоры между тобой и Рианнон! Всему Аннуину хватило той истории с Пуйлом! Но Пуйл был человеком, и умер смертью людей. А если погибнет Друст…
– Успокойся, – она положила ладошку поверх его руки. – Мне достаточно того, что за него просишь ты. Летние Короли редко, очень редко выживали – но это бывало. Твой Жеребенок останется жив, обещаю, – она коснулась его губ легким поцелуем и встала:
– Пойдем. Сейчас действительно – самое время поговорить с ним.

* * *

Друст увидел идущих Седого и Королеву Аннуина. На миг ему подумалось, что она для Вожака – то же, что все эти красавицы для охотников, но – он тотчас понял, что ошибается. Ни намека на страсть не было между этими двоими. Владыки сопредельных земель, не больше. Ровное, отстраненное уважение – никакого иного чувства их не связывает.
– Ты что такой взъерошенный? – ласково усмехнулся Седой. – Сейчас лето, отдыхай, пока есть возможность.
– Я хочу, чтобы ты оправил меня в пределы ан-дубно! – почти крикнул Друст.
– Зачем? – рассмеялся Вожак.
– Я не могу оставаться здесь! Послушай, дай мне дело…
– Летом? О чем ты? Летом ан-дубно спит.
– Но ведь там есть охотники.
– Да, но тебе сейчас там просто нечего делать. Ты – человек, и летом не выследишь ничего. Ты просто не поймешь, что опасно, а что нет. Вот осенью – другой разговор, осенью ты мне будешь незаменим, с самых первых желтых листьев. А сейчас – отдыхай.
– Но я не хочу отдыхать!
– Я уже сказал: летом от тебя на границе нет никакой пользы. В Аннуине множество красавиц только и мечтают о тебе. Выбери хоть одну, – пожал плечами Волк.
– Или – не выбирай, – улыбнулась Риэнис, протягивая к нему руки.
Седой отступил на шаг.
– Я снова должна принять облик Эссилт, чтобы ты ушел со мной? – тихо спросила она.
Она глядела ему в глаза, и Друсту был слишком хорошо знаком этот взгляд. Взгляд той, что любила его. Глаза, снова смотревшие с лица, во всем подобного Эссилт, но – сама Эссилт не глядела так на него ни разу.
– Я люблю тебя, Друст, – прошептала она, обвивая руками его шею. – Так сменить ли мне облик?
– Не надо…

* * *

Седой, усмехаясь, смотрел им вслед.
К нему подошел Фейдауг, позабывший про своих моховых девчушек.
– Жа-а-аль, – выдохнул Кабан. – Хороший был мальчик.
– Осенью он вернется, – покачал головой Волк.
– Мертвым…
– Живым, – торжествующе ответил Серебряный.
– То есть как – живым?! Разве он не станет Летним Королем?
– Станет. Риэнис не упустит своего.
– Но тогда он умрет к осени! На то он и Летний Король…
– Нет, дружище. Риэнис обещала. Друст останется жив. Он, как говорят люди, вернется живым. Забавно, правда: люди повторяют эту фразу, не понимая смысла.
– Подожди! Ничего забавного нет. Если он Летний Король – он обречен смерти. Удерживать его в живых – всё равно что заставлять мертвое тело двигаться! Что вы с Риэнис затеяли?! Или – это твоя идея?
– Моя. От его смерти – беда всему Аннуину.
– А от жизни – ему. Быть ходячим мертвецом…
– Люди дорожат жизнью. Он будет мне благодарен.
– Ты решил всё за него, даже не спросив? Так? – тихо проговорил Фейдауг.
– Когда я выбираю между покоем Аннуина и судьбой одного человека, я не задаю вопросов, – спокойно ответил Вожак.

Кромка одиночества: Седой

У Риэнис давно уже не бывало Летнего Короля. Век от века всё труднее найти человека, способного стать ее возлюбленным. Способным воплотить в себе все жизненные силы лета.
Такого человека найти трудно, и еще труднее – найти живого. Мертвыми героями я могу поделиться с кем угодно… Могу даже мертвыми богами, если надо.
Только кому они нужны – мертвые боги мертвых племен? Разве что мне. Мне они очень даже необходимы: почему-то их заброшенные алтари любит нечисть. А какой же бог, хоть и мертвый, смирится с тем, что твари ан-дубно облюбовали его святилище?! Так что посылаешь осенью и весной мертвых богов посмотреть на их родные места – и дюжиной тварей меньше…
…Хитришь, Седой. Думаешь неизвестно о чем. Отвык быть один летом.
Отвык.
Всё правильно, всё хорошо: новый Летний Король, Риэнис счастлива, Друст счастлив, всё прекрасно… а я отвык быть один.
Найти какую-нибудь девчонку? не хочу. Они для меня все на одно лицо; еще перепутаю одну с другой – а они обидятся, утешай потом…
В ан-дубно и без меня обойдутся.
Тогда, пожалуй, стоит поговорить с той единственной, кого я не спутаю с прочими красавицами Аннуина.

* * *

– А Седой – он кто? – тихо спросила Эссилт.
– Страж ан-дубно, – отвечал Араун.
Был теплый вечер. Они сидели перед шалашом, Эссилт шила. На поляне неистово стрекотали кузнечики.
– Но откуда он взялся? – требовательно спрашивала маленькая королева.
– Об этом надо спрашивать не у меня. Когда я родился, Седой уже был. Просто был. Кстати, вот и он.
– Не помешаю? – спросил тот, подходя.
– Наоборот, – улыбнулся Араун, – выручишь. Меня расспрашивают о тебе, а я не знаю, что ответить.
– Что именно? – Седой присел рядом.
– Но… тебе не будет скучно разговаривать со мной? – осторожно спросила Эссилт.
– Напротив, я шел к тебе. Мы с Арауном привыкли вдвоем быть с одной и той же женщиной. Не менять же многовековую привычку из-за того, что Риэнис сейчас… занята?
При этих словах Король-Олень усмехнулся, а Эссилт густо покраснела.
– Прости, – примирительно сказал Седой. – Так о чем ты хотела спросить?
Иголка на миг замерла в пальцах королевы. А потом Эссилт задала самый неразрешимый для нее вопрос:
– Скажи, что такое ан-дубно? И что за тварей вы бьете?

* * *

Седой прищурился:
– Ты хорошо умеешь спрашивать. Если я скажу тебе, что ан-дубно – это преисподняя, это будет пустой звук. Если скажу, что это мир страхов, – яснее не станет. Попробуем так. Вот представь себе дом. Этот дом красив или безобразен, грязен или чист, в нем живут в согласии или в ссорах – неважно. На самом деле, в любом доме есть и то, и другое. Где-то больше счастья и красоты, где-то больше злости и грязи. Повторяю, неважно.
Тебе неважно? – переспросила Эссилт.
– Мне, – кивнул Охотник. – Потому что в один злосчастный день море может выйти из берегов и смыть дом – со всем добрым и всем дурным, что там есть. Вот это море – и есть ан-дубно. Стихия, существующая вне закона. Добрый закон хорош, злой закон жесток, но они оба – закон. Ан-дубно – это полное отсутствие законов, это даже не преисподний мир, это слепой хаос, никаким миром так и не ставший. Ни добрым, ни злым, ни прекрасным, ни уродливым.
Эссилт медленно кивнула, размышляя.
– А твари ан-дубно, что они такое?
– А вот этого, моя маленькая госпожа, не знает никто. Даже я. Каждый из нас дает им то имя и тот облик, который он считает вместилищем ужаса. Они – выплески бесформенного мира, у них нет ни тел, ни обличья.
– Но вы убиваете их?
Седой вздохнул:
– Это было бы слишком просто. Госпожа моя, они – вне жизни и смерти. Значит, убить их нельзя.
Он подумал, ища сравнение:
– Вот представь: в лесу разожжен огонь. Если пламя будет слишком высоким, оно может достать до нижних ветвей деревьев. Если переложить костер, пламя не обожжет листву. Но это будет тот же самый огонь. Тот же самый костер. Опасный для деревьев или нет, но – один. Сместить всего несколько поленьев – и он из гибельного превратится в мирный и наоборот.
Араун, внимательно слушавший, добавил:
– Разница лишь в том, что костер разожжен кем-то, а ан-дубно – гм, похоже, эта гадость существует вечно.
Седой пожал плечами:
– Древнее меня – это всё, что я знаю.

Кромка прошлого: Араун

Что я всегда ценил в тебе, Седой, – что ты не враг и не друг. Как враг ты был бы слишком опасен, а друг… друг подводит редко, но именно тогда, когда ты больше всего уверен в нем.
Ты же сам по себе, Страж ан-дубно.
Тебе нет дела до бед и радостей в том доме, который ты защищаешь от ярости моря.
Когда весь Аннуин стонал от злых шуток Сархада, ты и слышать не хотел о наших бедах. Я тогда просил тебя о помощи – ты равнодушно ответил, что Сархад – не тварь ан-дубно.
Ты оставишь нас самих разбираться с любым злом, если оно имеет имя и облик.
И никому из нас не понять, от какого кошмара нас защищаешь ты и твоя Стая…

* * *

– И ты пришел сюда, в Прайден, вместе с первыми людьми? – продолжала спрашивать Эссилт.
– Наверное, – пожал плечами Седой. – Я не совсем "здесь", для меня нет разницы между этими землями и теми, что за Водой. Ужас ан-дубно – он везде, и я – везде.
– Но ведь Аннуин стал твоим домом?
Охотник вздохнул, улыбнулся:
– К этим землям меня привязала Риэнис. Здешние люди были сильны духом, но слабы перед буйством ан-дубно, их боги могли немногое сделать для их защиты. Мне стало жаль их. Тогда я даже жил среди людей…
Эссилт выронила шитье. Догадка озарила ее:
– Ху Кадарн? Ты? Могучий Пес? Ты – один из прародителей и защитников людей? По твоему имени наш остров зовут Инис Кедайрн?!

Кромка прошлого: Ху Кадарн

Не спрашивай меня об этом, маленькая госпожа. Это было давно.
Так давно, что будто и не со мной.
Ху Кадарн умер. Он был человеком… отчасти. И он умер, как все люди. Его больше нет.
Он был Псом, Эссилт, а я – Волк. Он был домашним псом людей, он служил им, как служат все верные псы.
…И наши с Риэнис дети тогда рождались людьми. Оборотнями, да, но – человеческое начало в них было сильнее. А зверь? – зверь в них был псом, не волком…
Прародитель? смешно! Людей тогда хватало и без наших с Риэнис малышей.
Ты спрашиваешь, кто же такой – прародитель? Это не тот, от чьих чресл произошли все люди. Это тот, чьи потомки обладают подлинной властью. Не троном, не короной – властью над душами. Над сердцами. Наши дети были такими…
Но, Эссилт, гордость людей требует, чтобы они сами вершили свой путь. Ху Кадарн ушел. Умер, сожжен. Могу даже каирн показать, где его прах… каирн почти зарос, но я помню дорогу туда. Это так по-человечески забавно: приходить на свою могилу.
Эссилт, я могу лишь повторить: люди сами способны справиться со своими бедами. Без Ху Кадарна им было бы тяжело, но они выжили бы, поверь. А вот без Седого…

Кромка понимания: Эссилт

…чьи потомки обладают властью над душами.
Не из их ли числа – Мейрхион, отец моего Марха? Не верится мне, что возлюбленный Рианнон и отец короля Аннуина был обычным человеком. Захоти Марх, он мог бы быть и богом – а боги не рождаются от простых смертных.
Боги не рождаются от простых смертных! Значит, и мать Арауна… что же, Араун – из числа потомков Риэнис?
Впрочем, разве это важно?
Это было бы важно для людей – кто из чьего рода. А боги и те, кто равен им силой, – они взяли свое могущество сами. Так работа великого мастера хороша не золотом и каменьями, а его искусством.

* * *

Осень. Зеленая листва медленно уступает место золоту, по утрам гуще туманы, по ночам звонче и пронзительнее блеск звезд.
Эссилт совсем оставила танцы сидхи, она не поднимала глаз от вышивки от рассвета до заката, а по ночам малышки-фэйри слетались к ней со своими белыми огоньками – они не понимали, отчего их королева сделалась молчаливой и хмурой, но стремились помочь ей как могли.
Эссилт дошивала ковер, торопясь не отстать… от чего?
Иногда она была уверена, что Сархад подаст ей весть, если закончит кольцо раньше, чем она дошьет. Иногда она сжималась от страха при мысли, что кольцо давно готово, и из-за ее медленной работы Сархад злится: он спешил, а она не торопится.
Но королева твердо решила, что не вернется в замок, пока не завершит вышивку.
Малышам-фэйри казалось, что ярость исходит от их госпожи, подобно вспышкам багрового пламени, они пугались и отлетали прочь, трепеща крылышками, – но возвращались и светили ей ночи напролет, не считая того хмурого предрассветного часа, когда Эссилт засыпала тяжелым, беспокойным сном.

* * *

Друст очнулся. Он лежал на лугу, нагим. Как он здесь очутился – он не помнил.
Было холодно. Сырой осенний ветер гнул пожелтевшие травы.
Осень? Уже – осень?!
Друст зябко передернул плечами. Одеться бы… только где искать килт?
Он встал, осмотрелся. Вдалеке темнел лес, и охотник скорее почувствовал, чем понял, что пещера Седого – там.
Нехорошо являться голышом, и еще хуже признаться, что неизвестно где потерял одежду, подарок Вожака, – но иначе, кажется, не выйдет.
Или повезет, и по дороге килт найдется…

Кромка осени: Друст

Тело до сих пор поет от счастья. Я помню лишь обрывки… но это не может быть сном! Это – было!
Ее податливое, ждущее тело, когда она несчетное множество раз отдавалась мне. В лесу, на лугах, на полях – только что вспаханных, среди первых всходов, в густых колосьях… Странно: я точно помню эти свежевспаханные поля, их было много – а ведь она позвала меня с собой в середине лета. Почему так долго поля не были засеяны? Хотя… неважно.
Я помню, как она приказывала мне стать белым жеребцом и мчалась верхом, нагая наездница. Ее колени стискивали мои бока, и я был готов нести ее – столько, сколько она потребует. Мчаться через поля и леса, низины и холмы – если она хочет, чтобы я гнал, я поскачу куда угодно и сколь угодно долго!
…а потом мы падали на землю, и она опять сжимала коленями мои бока – но уже совсем иначе…
Моя Королева! Моя Владычица…

* * *

Свой килт Друст нашел почти случайно: что-то серело в сухих травах. Даже не прошлогодних – у самой земли, в почти сгнивших.
“Сколько же времени прошло?! – похолодело сердце. – Я думал, это была пара месяцев; а на самом деле?!”
Но от пустых тревог немного пользы, и охотник привычно завернулся в килт, укрыв верхним полотнищем плечи – холодно, ветер! – и пошел к пещере Седого, уже хорошо заметной внизу.
Вожак ждал его у входа.
– Явился? – улыбнулся Седой.
Друст улыбнулся в ответ: сам видишь.
– Живой? – понимающе хмыкнул Волк. – Счастлив?
– Она прекраснее всех женщин на свете! – выдохнул Друст.
– Именно так, – кивнул Седой. – Всех женщин на свете. Их красота – это только отблески ее.
Друст не ответил.
– Приходи в себя, – Вожак хлопнул его по плечу. – Твое оружие в пещере. Постарайся выйти из мира грез, и как можно скорее. Ты мне скоро понадобишься в ан-дубно, а это не место для воспоминаний о Риэнис.
Друст послушно пошел в пещеру.
– Горр! – крикнул Седой. – Поговори с ним. О чем угодно.

* * *

К Друсту подсел молодой круитни, затейливо разрисованный вайдой. Сколько Друст умел читать узоры северян (к которым никак не относил себя, хоть и родился в Лотиане), этот посвятил себя кровной мести до последнего вздоха.
Кровная месть – в Стае?! Кому?
– Ты счастливец, – сказал круитни. – Летний Король, да еще и выживший.
Друст не услышал.
Он никогда раньше не замечал Грудлоина Горра – ну, то есть видел, но не обращал особого внимания. И никогда не задумывался над смыслом узоров, с плеч до пят покрывавших его тело.
– А кому ты мстишь? – невпопад спросил Друст.
– А, ты об этом, – улыбнулся круитни. – Дело давнее…
Помолчав, Грудлоин Горр договорил:
– Седому.
– Что?! Вожаку? Мстишь?!
– Давно уже не мщу, – развел руками Горр. – Собирался мстить, это да. Но разве ж он позволит…
– Как это?

Кромка памяти: Грудлоин Горр

Да, Друст, я расскажу. Серебряный мне велел говорить с тобой о чем угодно – вот я и расскажу о том, как появился в Стае. Нас тут таких – четверо, кажется: три сына Нейтона – Гуистил, Рин и Ллидеу – и я. Может, и больше – но я не знаю.
Не все о таком говорят.
Я был человеком когда-то… да ты сам видишь это. Мы жили на морском берегу – обычная деревня, едва способная прокормить себя. И вот однажды один наш мальчишка упал со скалы. Насмерть. А жрец сказал, что его загрыз Белый Волк.
…Это потом я понял, что любое прикосновение безобидного мальчишки было чревато бедой, большой или малой. А тогда я возненавидел Седого и поклялся отомстить за малыша. Безвинно убитого, так я считал.
Меня отговаривали, но я стоял на своем. Тогда жрец разрисовал мое тело вайдой, дал мне вдохнуть дыма священных трав, и я пошел искать убийцу.
Не спрашивай, как мне удалось покинуть пределы мира людей. Я и сам этого не знаю.
Я нашел Седого… точнее, думаю, он сам вышел мне навстречу. Я прокричал ему в лицо всё, что думал о нем. Он молча обнажил кинжал, у меня было копье и нож, мы схватились – и очень скоро он поверг меня. Прижал клинок к моему горлу и рассказал, что тем мальчишкой владела тварь. Я тогда не поверил… просто не понял. Я же не знал, что такое – твари ан-дубно.
А Вожак – он отпустил меня. Сказал: иди за мной, если хочешь. И добавил: вдруг да сможешь меня убить?
Я пошел – а что мне было делать?!
Я пришел сюда. Остался. Просто больше идти было некуда. И потом – я тогда надеялся найти способ поразить Белого Волка.
Но – ты ведь понимаешь: трудно питать ненависть к гостеприимному хозяину. Я увидел, каков он, узнал Стаю… Однажды впервые пошел на Охоту. Тогда еще думал, что хочу узнать что-то про Вожака. И – да, узнал. После той охоты последние остатки ненависти во мне угасли. Так я был принят в Стаю.
А потом… я просто понял, что мое человечье тело давно умерло, что когда я встретился с Вожаком, я уже был мертв.

* * *

– Сыновья Нейтона – за кого пришли мстить они? – негромко спросил Друст.
– За кого пойдут мстить все три сына? – вздохнул Горр. – За отца.
– Их отец был тварью?!
С Гуистилом Друста связывало уважение, понемногу перерастающее в дружбу. Узнать, что твой боевой товарищ – дитя тех чудищ, которых вы бьете, было… как удар молнии.
– Это не совсем так, – покачал головой круитни. – Человек тварью быть не может, но лихо ан-дубно способно избрать себе пристанище в любом существе. В дереве. Звере. И человеке. Это не всегда бывает с рождения.
Друст понимающе кивнул. Повертел в пальцах кинжал. Метнул в землю. Метнул еще раз, прицелившись, – попал в ту же точку. Покидал еще несколько раз, на последнем промазал. Убрал клинок в ножны и спросил:
– Сыновья Нейтона тоже бились с Седым? Трое на одного?
– Не знаю. Они не рассказывали. Просто когда я пришел сюда, Рин мне сказал, что я – такой же как они.
– Ясно.
– Не надо расспрашивать Гуистила, а? Они не хотят вспоминать ту историю.
– С чего ты взял, что я побегу его расспрашивать? Обойдемся без возвращений в прошлое. Он – тот, кто он есть, а не тот, кем он был.
…Седой, искоса наблюдавший за этой парой, удовлетворенно улыбался – Грудлоин Горр отлично выполнил его приказ: Друст сейчас думает отнюдь не об объятиях Риэнис.

* * *

дыра?

* * *

Последний стежок. Ковер готов. Эссилт сворачивает его и бежит к замку, бежит так быстро, что замок еще не успевает принять свой облик. Еще дубы, а не мощные стены. Еще ветви, а не ажурные решетки окон. Еще среброствольные ясени, а не колонны. Еще нет той лестницы, по которой взбегает королева, не замечающая, что под ее ногами – пустота. Еще склоненные деревья, а не арки галереи ковров.
Она не замечает. Она еще издалека высматривает лишь одно: ковер Сархада. Черно-золотое пятно среди… желтеющей листвы? серых камней? – неважно.
Ковер. Рисунок неподвижен.
– Сархад, открой, это я! Сархад!
Под ногами королевы твердеет каменный пол, за спиной обретает облик аркада.
– Сархад, я закончила. Вот ковер, о котором ты говорил.
Замок, наконец вернувший себе свое обличье, тонкими шпилями вонзается в небеса.
– Са-а-архад!!
Золотая кромка из языков пламени неподвижна.
– Сархад, я так спешила… ты обещал… как же так…
По щекам Эссилт текут слезы.

Кромка ревности: Рианнон

Она каждый день приходит в эту галерею. Стоит, смотрит на его ковер, ждет. Иногда плачет. Иногда спокойна, но так, что мне становится страшно. Я, я боюсь – ее?!
Она просто ждет от него обещанное кольцо! Она приходит получить от мастера работу, и только!
Почему меня это так волнует?
Сархад не обманет ее, я уверена. Он сделает всё возможное, чтобы она отсюда ушла. А если Сархад берется сделать всё возможное, то лишь глупцы сомневаются в том, достигнет ли он цели.
За исключением, разумеется, попыток освободиться. Интересно, каким именно заклятием сковал его Мирддин? Жаль, я поклялась былому богу никогда не спрашивать об этом…
Да, Сархад рано или поздно отправит Эссилт к Марху. Она уйдет, а он останется со мной. Со мной. Он снова будет моим. Как когда-то.
Или – я обманываю себя? Сархад никогда не был чьим-то. Это мы были – его. Его возлюбленными.
Но эта девчонка – даже не возлюбленная! Она верна Марху, я это знаю точно.
Почему же черная сеть духоты накрывает меня всякий раз, кода я вижу, как Эссилт жадно смотрит на его ковер?!

* * *

Эссилт стояла перед неподвижной, равнодушной тканью. Перед мертвой тканью. Королеве казалось, что этот рисунок никогда и не двигался, что возможность пройти сквозь него ей приснилась. Что на самом деле не существует ни Сархада, ни его обещания.
Эссилт резко отвернулась, стала рассматривать что-то в окне. Она не поворачивалась долго, очень долго… десять ударов сердца, а то и всю дюжину. Потом не выдержала, взглянула на ковер… Прежний рисунок. Просто ткань. Тряпка на стене.
– Королева, пожалей нас… – раздался вдруг тихий голосок.
Эссилт увидела, что ее тянет за подол маленький брауни, не выше локтя высотой, – очень старое, сморщенное, лохматое существо.
– Пожалеть? Кого? Что случилось?
– Королева, из-за тебя трясется весь замок. Ты так хочешь пройти сквозь эту стену, что кладка скоро рассыплется от твоего гнева, а в лесу буря ломает деревья. Королева, разве мы виноваты, что Сархад никого не впускает?
– Но я… – растерялась Эссилт, – я очень…
Она хотела сказать "я очень жду кольца", но посмотрела на несчастную мордашку брауни и договорила совсем другое:
– Я очень виновата перед вами, но что же мне делать?
– Займи себя новым рукоделием, пожалуйста. Это тебя успокоит. И замок перестанет дрожать.

* * *

Она послушалась старенького брауни и заставила себя начать новую работу.
Ковер, на который она потратила всё лето, она запрятала подальше, возненавидев его: так спешила его закончить, а он оказался ненужен. По крайней мере, не нужен так скоро.
Снова в покоях Эссилт застучал ткацкий станок и, хотя королева по-прежнему каждый день поднималась в галерею ковров, она заставляла себя думать о новом рукоделии. "В конце концов, – твердила она себе, – Сархад обещал закончить кольцо не раньше осени. А это может быть и зимой, и весной, и даже следующим летом…" От последней мысли ее сердце сжималось в комок.
Новое полотно из туманов было соткано, и королева принялась вышивать. У вышивки было одно огромное преимущество перед ткачеством: ею можно было заниматься в ковровой галерее, то и дело бросая взгляд на неподвижный пламенный узор.

* * *

Осень сменялась предзимьем, по галерее гуляли злые, пронизывающие ветра. Эссилт не замечала, что дрожит, – но она бы не променяла этот холод на самый теплый покой замка.
– Ждешь своего красавца? – вдруг услышала она.
Друст.
На нем был серый килт охотника, на боку – кинжал из белого дерева, за спиной лук. Отросшие за лето волосы стянуты в хвост на затылке. Не сразу и поймешь, что это – человек.
В руках он держал нечто меховое и пушистое.
Эссилт встала, отложила шитье (туманная ткань соскользнула на пол) и подошла к былому возлюбленному:
– Он обещал мне помочь вернуться к Марху.
– Как будто мне от этого легче, – проговорил Друст и протянул королеве мех:
– Возьми. Здесь холодно, а я не удивлюсь, если ты проведешь на этой галерее всю зиму.
– Спасибо. Но откуда ты знаешь?
Друст мрачно усмехнулся:
– О тебе и твоем Сархаде болтают даже у нас. Он хоть красивый?
– Да, очень, но…
Друст подошел к ковру, всмотрелся:
– Действительно, вполне. Не будь у него такое злое лицо, я бы даже назвал его красавцем.
– Он не злой…
– Хватит разговоров. Я завтра ухожу с Седым. Может быть, вернусь к Самайну. Может быть, останусь на границе на всю зиму.
– Но если… Друст, если до Самайна я смогу вернуться в мир людей, что тогда?
– Тогда? Не знаю, – он ответил резче, чем хотел. – Ты вернешься к мужу, а меня в мире людей не ждет никто.
– Прости меня… – тихо проговорила Эссилт, взяла руку Друста, осторожно погладила.
Взгляд воина потеплел:
– Ты поцелуешь меня перед дорогой?
Эссилт испуганно вздрогнула.
Друст молча вырвал руку, развернулся и сбежал вниз по лестнице.

Кромка леса Ночных Елей: Седой

Сейчас его в первый ряд пускать нельзя. Пока не успокоится.
Нет, насколько же странные существа эти люди! – если они способны бояться, то они могут быть мудры или безумны, кто как; но если они теряют страх, то вместе с ним – и остатки разума.
Этот жеребенок от ярости способен полезть куда угодно… свернуть свою шею, а то и кого-нибудь из Охотников с собой прихватить.
Нет. Этого не произойдет. Пока не остынет – будет совершенно случайно оказываться в задних рядах. Он стреляет неплохо, от него и в последнем ряду польза.

* * *

Приближался Самайн, и весь Аннуин охватило радостное возбуждение. Кто готовился похвастаться новым нарядом, кто – новыми чарами, кто – новой недоброй шуткой. Мысли, мечты, замыслы заполонили замок, подобно тому, как человеческий чертог гудит от бесчисленных разговоров. Здесь творилось нечто похожее, но – в мире мыслей и чувств.
И лишь Эссилт была безучастна.
Ее даже и не пытались спрашивать – на нее легло клеймо отчуждения, прежде наложенное лишь имя Сархада. Сейчас отстраняющаяся ото всех "человеческая королева" стала действительно чужачкой, далекой от Волшебного мира больше, чем в первые дни. Она предпочла им всем Сархада, предателя и преступника, она не скрывала этого – и ее чурались все, кроме самых ласковых и добрых фэйри, да старенького брауни.
Эссилт не желала ничего этого осознавать. Уже второй месяц она проводила на галерее, которую успела возненавидеть всей душой. Аннуин теперь был для нее лишь темницей, откуда она хотела вырваться любой ценой. Сходя с ума от ожидания, она была готова винить в своем заточении всех – Арауна, Рианнон, даже Сархада, который солгал ей. Разум твердил королеве, что Сархад не обманывал ее, но безумие ожидания было сильнее любых доводов.
…миг, когда языки пламени на ковре сдвинулись, она пропустила.
Огонь уже полыхал, и Эссилт не поверила своим глазам. Она бросила шитье, подскочила к ковру – и мастер с ковра медленно поднял руку с зажатым в ней золотым кольцом.

Кромка творения: Сархад

Хорошая работа. Удалось.
Н-да, никаких других радостей мне не осталось теперь, кроме ощущения себя – сущим, когда завершишь действительно трудную работу. Эта счастливая усталость, когда приходишь в себя после работы.
Возвращаешься в себя.
Потому что во время пока ты куешь, как твой дух, твоя жизнь, всё, что ты можешь назвать собой, перетекает в руку, а из нее – в молот. Твоя жизнь – в нем; тело – инструмент при молоте, а не молот – инструмент при теле.
А когда работа закончена, то – приходишь в себя.
Немного я знал радостей выше счастья завершенной работы. Рианнон оставила мне самое дорогое, что бывает в жизни…

* * *

– Почему ты так долго?! – крикнула Эссилт, вбегая. – Я ждала с начала осени, а ты…
Сархад Коварный растянул губы в усмешке, так знакомой некогда его врагам:
– Но ведь ты так любишь Аннуин…
– Я ненавижу его! – яростью зазвенел голос королевы.
– Но ведь Араун…
– Ласковый тюремщик!
– Но разве Рианнон не заботится о тебе? – Эссилт не слышала иронии в его голосе.
– Она запирает меня здесь! Я ненавижу их всех… всех!
– И меня? – прищурился Сархад.
– Да! Почему ты столько вре…
– Довольно! – он схватил ее за плечи, развернул к окну и толкнул вперед. – Хочешь уйти от нас?
– Да!
– Навсегда?
– Да!!
– Так уходи!
Эссилт вдруг с невероятной отчетливостью увидела окно в Тинтагеле и мужа в королевском зале.
– Ма-а-арх!.. – в отчаянье закричала королева.
Король – там, немеряные лиги пути, за гранью бытия – обернулся. Ему почудился голос…
…Сархад разбежался и что было сил метнул кольцо туда, сквозь два окна, сквозь грань двух миров, сквозь границу мечты и жизни, сквозь невозможное…

* * *

…Переплет окна разлетелся, словно вышибленный валуном из катапульты. Куски металла и мелкое крошево слюды разбросало по полу. Посреди этих осколков ярче солнца сиял золотой перстень.
Марх вскочил, безотчетно схватил перстень и бросился к окну.
Напротив, на расстоянии не более десятка локтей, он увидел другое окно, а в нем – бледную, перепуганную Эссилт и рядом с ней высокого сидхи с золотом в черных косах…
… всего на миг.
Видение исчезло. Лишь хмурое серое небо Корнуолла.
Разбитое окно замка. И золотое кольцо, зажатое в ладони.

* * *

– Получилось… – выдохнул Сархад, отойдя от окна. – Ты понимаешь: у нас получилось! Мы добросили перстень. Теперь твой муж найдет тебя.
Эссилт тряслась в беззвучных рыданиях.
Сархад подошел к ней, погладил по волосам:
– Всё в порядке, малышка. Всё уже позади. Скоро здесь будет твой Марх, он заберет тебя в Тинтагел… Ну-ну, успокойся, маленькая королева. Прости, что я старательно злил тебя – просто я боялся, что иначе мы не дотянемся до Корнуолла.
– Т-ты нарочно м-медлил с-с работой? – пытаясь сдержать дрожь, спросила Эссилт.
– Нет. Я же сказал: "не раньше начала осени". Создать кольцо-путь не так просто, даже для меня.
Слезы наконец хлынули из глаз королевы, и Сархад, вздохнув, прошел через мастерскую и протянул женщине кувшин воды:
– Пить не советую, это не лучшая вода, но хотя бы умойся. Я отвык от вида женских слез за эти века.
Эссилт молча повиновалась, мастер отнес кувшин на место и вернулся к ней.
– Са-а-архад… – прошептала королева, почти с ужасом глядя на него.
– Я прошу: успокойся.
– Я не о том. Ты… ты…
– Что – я?
– Ты – ХОДИШЬ, Сархад!

Кромка свободы: Сархад

Я чуть не упал.
Как только я осознал, что могу ступать свободно, мои ноги вмиг ослабли, будто я пробыл действительно прикованным эти века и разучился ходить.
Я едва успел опереться о наковальню.
Моя маленькая королева подбежала и подхватила меня как ребенка, делающего первые шаги.
Один. Другой. Третий.
Просто так. Просто – шаги. Куда угодно и зачем угодно.
Я могу ходить, значит я… свободен?!
Многовековые заклятья… сняты?!
Свобода? – я боюсь поверить. Кажется, люди именно это и называют – чудом.

* * *

– Как ты это сделала? – Сархад схватил Эссилт за плечи. – Там было не меньше трех дюжин сложнейших заклятий, как ты их сняла?!
– Я не знаю… – испуганно зашептала женщина. – Я ничего не делала… Правда, Сархад, это не я!
– Тогда кто?
Эссилт побледнела совершенно: слишком много всего сразу произошло.
Мастер прошелся по зеркальному полу Зала Огня:
– Смешно! Пока я больше всего на свете жаждал свободы, я не мог снять эти заклятья. Ни силой, ни хитростью. А сейчас… мы оба не знаем, что произошло, но я не знаю еще и другого: что мне делать со свободой – теперь? А?
Он наклонился, словно спрашивал у своего отражения в черном зеркале пола.

* * *

Отсветы огня, пляшущего вокруг колонн, вдруг сложились в совсем другой облик. На Сархада смотрел уродливый карлик, с насмешкой зачастивший:
– Свобода – забота, замучаешься с ней, замаешься, забегаешься! Ай, захочешь назад в темницу, в тишину, в тепло, в тоску, в тину, лишь бы избавиться от зловредной свободы-заботы!
Лицо-отражение расхохоталось.
Сархад видел эту гадкую морду впервые, но что-то было знакомое в прищуре глаз, в этой привычке нанизывать слова, словно бусины в ожерелье.
Коварный на миг задумался. Давным-давно он сам любил менять обличье, и лучше прочих знал, что изменить можно лишь внешнее. Но не суть.
Уродство – лишь личина, удобная личина… А если ее снять?..
– Мирддин?! Ты?!
– Сархаду великому, Сархаду ужасному, Сархаду Коварному поклон от бедного карлика Фросина!
– Фросин? Тебя теперь зовут Фросин?
– Станешь взросел – облик сбросишь, помнить тайну просит Фросин…
– Хм, – дрогнули в усмешке губы Коварного, – ну тогда – услуга за услугу. Я сохраню твою тайну, Ми… Фросин, если ты ответишь на мои вопросы. Если ответишь полную правду, – веско добавил он.
– Стал Сархад Коварный – Сархадом Любопытным, но как и раньше любит искать лазейки в речах!
Сидхи низко наклонился, пытаясь заглянуть чародею в глаза:
– Это ты заточил меня?
– Ай, полезно сидеть в темнице! Посидел бы еще века три – глядишь, совсем бы из Сархада Коварного Сархадом Умным стал бы!
– Смейся надо мной как угодно, но прошу тебя, скажи, какие это были заклятья! И почему ты освободил меня?
– Хитрец-глупец, не там искал… – затараторил карлик, – боится зеркал гордый нахал…
– Погоди. Ты сказал: зеркало?!
– Похоже, ты всё-таки станешь Сархадом Умным, – произнес карлик без своих обычных ужимок.
– Ты хочешь сказать… – медленно проговорил Сархад, – что одолел меня обычным заклятьем зеркала? И чем больше я пытался освободиться, чем более хитроумные способы придумывал, тем надежнее был пленен? И не было дюжин заклятий, а только одно, простейшее?!
– Заточение научило тебя думать, – одобрительно изрекло отражение чародея.
– А сейчас я захотел освободить – ее, – мастер кивнул на оцепеневшую в изумлении Эссилт. – До чего всё легко! Поистине, не бойся хитрости, Коварный, бойся простоты.
– Встретимся в Самайн, Сархад Свободный, – с этими словами лицо карлика исчезло. Пол как пол, отражение как отражение: колонны, мастер, королева…

* * *

– Так ты теперь свободен?! – Эссилт подбежала к нему. – Совсем?
– Совсем? Не знаю. Моя маленькая королева, мне больше некого попросить…
– Что?
– Расскажи обо всем Рианнон. Передай ей: пусть придет. Пусть известит своих… всех в замке… разошлет известие по Аннуину.
– Но почему не ты сам?
Сархад вздохнул:
– Мне незачем возобновлять вражду, остановленную века назад. Но если я выйду за пределы этого зала, и какой-нибудь бедняга побежит прочь, вопя в ужасе: "Сархад на свободе, спасайтесь!" – то я ведь и обидеться могу. Поэтому и прошу: поговори с Рианнон и пусть она предупредит своих… храбрецов.
Против воли он жёстко усмехнулся.

* * *

Эссилт спустилась вниз. Где искать Рианнон – было хорошо известно.
Королева людей толкнула тяжелые двери, покрытые замысловатой резьбой, и вошла в зеленый сумрак тронного зала Королевы Аннуина.
Еще не лес, но уже не замок. Не колонны – тонкие стволы деревьев, переплетенные и сросшиеся в живой орнамент. Не аркады – узор из склоненных ветвей. Не потолок – зеленый шепот листьев.
И – вечно сумрак. Кое-где горят чаши золотистого колдовского огня. Вокруг арфистов летают малыши-фэйри, неся неяркие белые огоньки.
Звуки арфы. Перезвон колокольцев. Тихое пение. И в глубине зала – златокудрая Рианнон, в платье белом, словно первый снег.
Эссилт подошла и учтиво поклонилась, ожидая конца песни.
– Что случилось? – милостиво вопросила Рианнон, когда певцы смолкли. – Мне едва ли верится, что ты пришла разделить с нами веселье.
– Это верно, госпожа моя, – отвечала Эссилт. – Я пришла к тебе с радостной вестью.
– Что такое? – губы Рианнон изогнулись в улыбке.
– Сархад свободен.
Рианнон вздрогнула. Испуг фэйри и сидхи был настолько сильным и явным, что Эссилт едва не рассмеялась.
– Это ты его расколдовала?! – прекрасные черты Белой Королевы были искажены гневом.
– Нет. Не я. И вам не стоит его бояться: он никому не хочет зла. Фросин уже всё знает – и доволен случившимся.
– Фросин?! Откуда ты знаешь о Фросине, девчонка?!
– От него самого, госпожа моя, – улыбнулась Эссилт, дерзкая в своей почтительности. – Он говорил с Сархадом. А теперь Сархад просит тебя придти к нему.
Эссилт обвела притихшее собрание взглядом и добавила:
– Он бы и сам пришел, но только ему очень не хочется, чтобы теперь, когда он готов примириться со всеми, какой-нибудь… храбрец закричал на весь замок, увидя, что Сархад свободен.
Эссилт понимала, что она говорит лишнее, но обида за Мастера была слишком сильна.
– Так что, госпожа моя, прошу – пойдем к нему.
– Девчонка, ты забываешь, кто ты! – не сдержалась Рианнон.
– О нет… – королева Корнуолла гордо подняла голову. – Я хорошо помню, КТО я, госпожа. Я – жена твоего сына.
Невысказанным, но вполне услышанным было продолжение фразы: "…а не возлюбленная твоего былого любовника".
Рианнон прошествовала к двери. Эссилт с поклоном уступила ей дорогу: простая вежливость, несоблюдение которой было бы сейчас смертельно.

Кромка судьбы: Араун

Что чувствует бывший бунтарь, две трети жизни проведший в заточении?
Не знаю. Да и знать не стремлюсь.
Век сидхи краток по сравнению с нашим, хотя и дольше века богов. Боги – странные существа: они неизмеримо могущественнее людей, но не могут существовать без их обрядов, ритуалов, жертв… Впрочем, сейчас речь не о богах. Речь о Сархаде.
Думается мне, две трети жизни в кузнице усмирили его юную ярость. Он – великий мастер, опасный враг и… думается мне, надежный друг?
Самое время поговорить с ним.

* * *

Языки пламени, оплетающие пару колонн, вдруг потянулись друг к другу, сложившись в рисунок огромных оленьих рогов. Огонь спустился ниже, обрисовав сначала лицо, а потом и всю фигуру.
– Приветствую тебя, Сархад! – Араун шагнул вперед.
– Не знал, что ты можешь так войти в этот зал, – отвечал мастер.
– Это же Аннуин, – улыбнулся Араун. – А я был и остаюсь его владыкой.
– Ты пришел выяснить, насколько я теперь опасен? – прищурился Сархад.
– Нет, – Араун покачал рогатой головой. – Я пришел поговорить о том, насколько ты теперь не опасен. Ведь ты не хочешь продолжения былой войны, так?
– Откуда ты знаешь? – нахмурился Сархад.
– От тебя, – улыбнулся Король-Олень. – Если бы Сархад Коварный хотел битвы, он покинул бы этот зал прежде, чем любой успел бы заподозрить…
– Что ты еще знаешь? – хмыкнул кузнец.
– Что во всем Аннуине только двое понимают, что ты не хочешь никому мстить: я и твоя Эссилт.
– Трое.
– Трое? Кто еще? Неужели Рианнон?!
– Фросин.
– Это хорошая новость, – Араун наклонил голову, рога Короля при этом невольно оказались направлены в лицо Сархаду и Мастер отпрянул. Заметив это, Араун поспешил распрямиться.
– Так чего ты хочешь от меня? – спросил Сархад.
– Пока – ничего. Я не хочу возобновления вражды.
– Я тоже.
Араун испытующе посмотрел на него. Сархад сцепил руки на груди, размышляя вслух:
– …заключать мир с каждым из властителей, перечислять, что я не нападу ни сам, ни подстрекая, ни днем, ни ночью и так далее – это значит самому создавать тот единственный и неизбежный случай, когда нападение произойдет. Чем тщательнее заключен мир, тем неотвратимее война.
Араун опустил веки в знак согласия.
– Тогда, может быть, мы решим всё вдвоем – сейчас? Никакой торжественности, никакого собрания всех и всяческих властителей. Никаких клятв – потому что я слишком хорошо помню искусство их нарушать. Просто я говорю тебе, Рогатый Король: я хочу мира с Аннуином. Со всем.
Пламя, пляшущее вокруг колонн, вспыхнуло, подтверждая и закрепляя слова Сархада.
– И Аннуин не станет мстить тебе за прошлое, – отвечал Араун.

* * *

– Сархад, – Рианнон стремительно вошла, – мне сказали, что ты…
– Тебе сказали не самое интересное. И не самое новое, – усмехнулся Араун.
– Что это значит? – гневно сдвинула брови Белая Королева.
– Это значит, – Араун подошел к Эссилт, – что мы все в долгу у этой маленькой Королевы.
– Рианнон, – сказал Сархад, чтобы как-то успокоить рассерженную властительницу, – теперь, когда я уже не пленник, ты велишь мне убираться из твоего замка или позволишь остаться гостем?
– А ты… хочешь остаться?
Сархад медленно поклонился:
– Я прошу тебя об этом.
– Оставайся.
Рианнон пыталась выглядеть холодной, но было ясно, что просьба Сархада ей более чем по душе.

* * *

Седой стоял под медленно падающим снегом.
Мороз приятно обжигал босые ноги, белые пушистые комочки ложись на обнаженные плечи, чтобы тут же растаять и маленькими каплями скатиться по телу.
Снег падал и падал. Крупные мягкие хлопья неспешно танцевали в воздухе, приковывая внимание, чаруя и завораживая… заставляя забыть обо всем. В мире не было ничего – ни азарта охоты, ни гневной радости победы, ни порыва страсти, ни любви самой прекрасной из женщин, ни дружбы и верности, ни готовности Вожака помочь своим… не было даже упоения собственной силой, ни стремления преодолевать и побеждать – побеждать не врагов, а самого себя… Не было.
Всё ушло. Исчезло. Погребено под белым легчайшим покровом.
Седой медленно развязал кожаный шнурок, которым были стянуты его волосы. Серебристая грива рассыпалась по плечам. Потом Охотник сбросил с плеч верхнее полотнище килта, и едва сдержался, чтобы не освободиться от одежды вовсе: но он знал, что скинувшему пояс будет трудно, гораздо труднее вернуться. А возвращаться придется… потом. Через мгновения, дни, года… не всё ли равно, как назвать это, если в Аннуине время идет во все стороны разом. Когда-нибудь… но не сейчас.
Сейчас во всем мироздании они остались вдвоем – он и тихий снегопад. Бесшумно, безначально и бесконечно падающий – не только вовне, и но и словно внутри самого Охотника. Исчезли границы тела, нет ни рук, ни ног, нет плоти, нет дыхания, нет биения сердца, а есть лишь беспредельное слияние себя и мира, есть лишь невесомый опускающийся снег – во всем сущем, во мне самом, ибо я – это мир, а мир – это я, – снег и Свет. Молочно-белый свет, мягкий как снег, чистый, чистейший, по сравнению с которым любая мысль, любое стремление будет омрачением.
Свет чище любви и выше добра.
Счастье… полное, всеохватное, сияющее счастье.
Седой медленно выдохнул и прикрыл глаза. Надо было возвращаться – его ждали. Ждали не соратники и не сыновья, не любящая и не Владыка Аннуина – о них сейчас Охотник не думал. Его ждали те липкие жадные щупальца страха, которые мог рассечь только он. Страх и вечная битва с ним – лишь ради этого стоило возвращаться. Возвращаться, унося с собой самое могучее оружие против ужаса – этот молочно-белый свет, это абсолютное ощущение счастья, перед которым любой страх скорчится и издохнет.
Седой принялся завязывать волосы – долго и старательно. Он нечасто так уходил, но время от времени это было необходимо: когда он ощущал, что любовь, верность и все прочие чувства охотников его Стаи, да и других жителей Волшебной страны, разъедают его бесстрастный порыв, подобно тому как корни деревьев медленно, но верно крошат скалу, на которой растут. Седой уходил, чтобы освободиться ото всех чувств – добрых и злых, любых.
Он уходил и возвращался – свободным.
Чужим настолько, что его боялись собственные охотники.

* * *

Ридерху стало страшно. Его старуха-жена, точно почувствовав что-то, оступилась, обожглась и надрывно закашлялась от едкого дыма, клубящегося в хижине.
Так бывало и раньше. Так было всю его жизнь – на Ридерха накатывало что-то, а потом случалась беда, большая или нет, с его родными или с соседями. Ридерх очень хотел бы от этого избавиться, но не мог. Не знал, как. А пойти… к кому? к колдуну, живущему неподалеку? – так страшно признаться, что вот когда Мэгг родила мертвую девочку и сама умерла, это было, и потом, когда вдруг налетел град… ну, в том году, когда Джил утопилась… да, и перед тем, как она пропала – тоже… еще никто не знал, что это она с обрыва бросилась, а он чувствовал, как это черное его взяло за горло и словно велело… нет, нельзя такое ближе чем в десяти днях ходьбы от деревни рассказывать. Потому как если колдун не поможет, то ведь сельчане-то могут мало что его самого камнями забить – а что со старухой его будет, а с дочкой, а с внуками? Нет уж, хвала Дубу, никто не знает, как это черное накатывает на Ридерха, никто не считает его виновным ни в том ожоге, и еще в том, как крышу сорвало, и как сынишка Петта с моря не вернулся, и…
– Пойду сети проверю, – сказал Ридерх.
Ему было безумно страшно оставаться дома. “Если уж это случится, – безотчетно решил старик, – то пусть не под крышей”.
– Куда тебя несет, дурень неугомонный?! – снова закашлялась жена. Рыбак ласково посмотрел на нее, вспоминая, какой высокой рыжекудрой красавицей она была двадцать лет назад, закусил губу, чтобы скрыть слезы, невольно навернувшиеся на глаза. “Вот и попрощались, старуха. Всё-таки мы прожили хорошую жизнь…”
Ридерх хлопнул дверью и, держась за больную спину, заковылял подальше от дома, чтобы это случилось с ним одним. “Авось зять бабку не оставит…”

Кромка смерти: Друст

Мне показалось, что Седой ослеп. Что у него бельма вместо глаз.
Он двигался как слепой – до последнего камушка знающий свою пещеру, но не видящий ничего.
И никого.
Мне безумно захотелось спрятаться от него, схорониться за валуном, за выступом скалы, убежать в лес… только бесполезно прятаться от слепого. Зрячий не найдет, а от того, кто видит не глазами, не скроют ни камень, ни скала, ни деревья.
– Пойдемте, – сказал он нам и улыбнулся. Мороз по коже от такой улыбке. Словно на мертвом лице растянулись губы. – Я давно гоняюсь за этим кракеном, наконец-то выследил.
Он обернулся волком, и мы помчались.
Во мраке ан-дубно Седой ослепительно сиял. Как звезда. Только сейчас я понял, почему его называют Серебряным Волком.
Не знаю, каково было тем, кто бежал в первых рядах. Я держался позади, а был бы рад вообще оказаться где угодно, лишь бы не рядом с Вожаком. Убьет и не заметит, право слово…
На кракена мы вышли легко. Мерзкий, черный, он шевелил своими щупальцами, словно пытался дотянуться до чего-то… или до кого-то. Не успел. Охотники окружили тварь, а потом Седой прыгнул сам, будто белая молния…
Я сжимал бесполезный сейчас лук. Я уже твердо выучил – если тварь принимает облик кракена, то у нее есть воплощение в мире людей. Она цепляется за живое существо и через него добирается до людей, как было с той собакой.
И я, живой человек, могу увидеть эту тварь в двух мирах сразу.
Могу. Но отчаянно боюсь узнать, кем в мире людей был кракен, только что задранный Серебряным Волком.

* * *

Ридерх медленно спускался к морю, когда на него налетела вьюга.
Осенью вьюг не бывает.
Старик-рыбак не испугался, он просто успел подумать: “Вот оно”.
Ледяные зубы мороза впились в его тело, порыв ветра сбил с ног…
…сельчане позвали колдуна, не зная, можно ли хоронить Ридерха. Буран среди осени – не шутка.
Тело старика лежало на морском берегу в невозможно вывернутой позе. Снег на мертвеце не таял.
Колдун склонился над ним, дотронулся до снега… и отшатнулся в ужасе – словно взглянув в незрячие глаза человека? волка?!
– Седой его загрыз… – пробормотал кудесник. – Сам Седой, вот оно как.
Колдун, даром что деревенский, был мастером своего дела. Он знал, что тот, кого убила Стая, не будет тревожить селян после смерти. А еще чародею было отчаянно стыдно, что он сам не распознал в безобидном рыбаке причину тех бед, с которыми тщетно пытался бороться уж почти полвека.

* * *

– Волки это были, говорю вам, снежные волки! Метель-то видели? вот они самые и есть эта метель.
– Да за что ж они дедушку Ридерха? Он добрый был… и спина у него еще болела…
– Да перестань ты хныкать, дуреха! Рассказать вам, что ли, про этих волков, а, заморыши?
– Расскажи!
– Ну, рассказывай!
– Говорят, когда умирает самый жестокий воин, или разбойник, или какой-другой злодей, то к нему приходит Седой и забирает его…
– А кто такой Седой?
– Цыц, не перебивай!
– Не, погоди, правда: кто это – Седой?
– Оборотень это, заморыши. Самый-пресамый злой на свете. Убить ну вот любого из вас – для него всё равно что глазом моргнуть!
– Ой…
– Страшно…
– И это он – дедушку?!
– А то! Мой отец сам слышал, как колдун сказал “Седой его загрыз”!
– Так за что-о-о же…
– Уберите отсюда эту сопливую, дайте настоящую историю послушать!
– А вот я, когда вырасту, пойду в замок к королю, стану воином, выслежу Седого и убью его!
– Тю… хвалился теленок, что волка забодает!
– И ничего вы не понимаете! Чтобы убить оборотня, нужно что? А меч стальной нужен! Стали все оборотни боятся, это я взаправду знаю!

* * *

– Этот пояс… нет, примерь вот этот… – говорил Сархад, роясь в старом узорочье.
– Но, – попыталась возразить Эссилт, – мне достаточно тех украшений, которые у меня есть.
– Тебе – может быть, – резко ответил мастер, – но не мне. Смотреть на тебя соберется весь Аннуин, и я не хочу стыдиться наряда моей королевы.
– Но, Сархад…
– Никаких "но". Если ты не понимаешь, я объясню. В Самайн открываются все границы. А тут такое зрелище: Сархад освобожденный, да ни кем-нибудь, а человеческой королевой. Поглазеть на нас соберется весь Аннуин. Весь, понимаешь?! Придут даже те, кого обычно в Муррее нет и быть не может! Вот поэтому ты должна быть одета так, чтобы об этом потом веками с восторгом говорили! Так, заколки для кос… попробуй эти.
– Сархад, – Эссилт осторожно коснулась его плеча, – разве тебе хочется быть вот таким… зрелищем?
– Разумеется, нет! – крикнул он. – А что делать?! Я столько веков провел без Самайна, так что потерплю – пусть приходят поглядеть. А я посмеюсь над тем, как они станут прятать свой страх передо мною!
Мастер вдруг показался королеве незнакомым и чужим.
– А я? Почему я должна появиться перед ними? Я не хочу…
Сархад развернулся, взял ее за плечи:
– Девочка моя. Ты не понимаешь, с кем имеешь дело. Они соберутся посмотреть на меня – и на тебя. Выйдешь ты из замка или нет, в роскошном наряде или в самом простом платье – они тебя всё равно будут рассматривать. Вот поэтому я и хочу, чтобы ты была одета так, чтобы у них от зависти хвосты поджимались и крылья в трубочку скручивались. Вот поэтому я хочу, чтобы мы с тобой вышли к ним вдвоем, гордо подняв головы и отгородившись щитом нашего величия. И нашего презрения.

* * *

– Отлично, – Сархад критически оглядел ее с головы до ног. – Пойдем к зеркалу, поправишь что-то, если захочешь.
Под тяжестью древнего золота Эссилт еле шла. Ее гнуло к земле, словно вместо каждого кованого узорочья на ней висел валун. Дело было даже не в тяжести металла, а в чем-то другом. Эти украшения старше ее… да что, ее – они старше Марха! Они погрузнели от времени, так шерстяная ткань становится тяжелой от дождя.
Только бы дождаться конца праздника и освободиться от этого гнета.
– Вот, смотрись, – кивнул Сархад.
Между парой колонн Эссилт обнаружила зеркало, которого там раньше никогда не видела. Черный хрусталь, гладкий, как вода в горном озере. В его глубине – отражение черного Зала, колонн огня, Эссилт в золотом платье и бесчисленных поблескивающих украшениях – как жертва в языках пламени. И рядом – Сархад, в своих неизменно мрачных одеждах. Лишь два цвета – черный и золотой.
Он посмотрел в ее несчастное лицо, сжал королеву за плечи.
– Не бойся древнего золота. Оно не враг, а помощник. В нем сила, сила многих веков. И сейчас она – твоя. Ты ведь Королева, моя девочка, – так прикажи этому золоту служить тебе.
Он ободряюще кивнул ей и ушел, оставив Эссилт наедине с золотом. И с зеркалом.

Кромка силы: Эссилт

Что-то не так с этим зеркалом. В нем отражаюсь я, но… я шевелю рукой, а отражение неподвижно!
Но пока Сархад был рядом, зеркало было обычным.
– Мастер!
…Тишина. Не видно его. Куда он делся? И что я должна увидеть в этом зеркале? И как в нем можно что-то увидеть, если отражение застыло?
“Свои страхи, Эссилт. Ты ведь боишься Сархада?”

– Кто ты?!
“Я – это ты. А ты – это я. Хочешь, я покажу тебе то, в чем ты боишься признаться сама себе?”

– Нет!! – отчаянный крик эхом мечется по залу.
“Смотри, Эссилт. Смотри”.

В зеркале к ней подходит Сархад, берет ее руки, одну за другой медленно и осторожно целует их, она смотрит на него, светясь от счастья, и тогда он склоняется к ее лицу, касаясь ее губ долгим нежным поцелуем, полным беспредельной любви. Она обвивает его шею руками, отдаваясь чувству, которому сопротивлялась так долго…
“Ты этого боишься больше всего?”

– Да…
“И ты боишься того, что окажется первым шагом на неотвратимом пути? Ты боишься сегодняшнего Самайна, куда выйдешь с Сархадом – не жена, не возлюбленная, но его Королева?”

– Да…
“И ты боишься принять древнее золото, потому что думаешь, что это тот самый первый шаг?”

– Наверное…
“Но разве не Сархад сделал тебе кольцо, что вернет тебя к мужу?”

– Он…
“И разве не он сейчас оставил тебя перед этим зеркалом, чтобы ты могла взглянуть в лицо своим страхам и освободиться от них?”

– Да…
“Так неужели ты думаешь, что он попытается добиться твоей любви, зная, что ты верна Марху?”

– Нет. Конечно, нет.
“Обманул ли Сархад Коварный
тебя хоть раз?”

– Нет!
“Так отчего ты язвишь ему душу недоверием?”

– Я… я неправа.

* * *

Эссилт прикрыла глаза и потянулась мыслью ко всему узорочью, отягощавшему ее.
Древнее золото откликнулось – мягким теплом летнего вечера и одновременно – силой, нараставшей, словно приближающаяся гроза.
Королева расправила плечи, гордо подняла голову. Она чувствовала, что могущество наполняет ее и поднимает, как ветер несет в небо легкий листок. Эта сила не в тягость, она была послушна Эссилт, словно конь узде наездника.
И еще – в этой силе пела радость.
Королева открыла глаза и увидела, что темное древнее золото сияет на ней, затмевая огонь колонн.
“И вот этого я – боялась?!”
– Отлично, моя девочка! – услышала она голос из глубины Зала.
– Сархад?!
Увидев его таким, она потеряла дар речи. Нет, конечно, Эссилт понимала, что Мастер не пойдет на праздник в обычной черной рубахе, но такого великолепия одежд они и предположить не могла.
Длинная, до щиколоток туника, и откидные рукава спускаются ниже колен. Туника, разумеется, черная, но узор! По рукавам летят золотые и серебряные языки пламени, а на самой тунике огонь змеится – черный блестящий на черном матовом. Ажурный пояс древнего золота, браслеты, венец, золото в косах…
– Ну, как? – прищурившись, интересуется Сархад.
– Изумительно… – выдыхает Эссилт.
Он берет ее за руку, подводит ее к зеркалу. С довольной улыбкой глядит на их отражение.
– Думаю, вместе мы будем смотреться неплохо. А, моя Королева?
Она благодарно кивает, спрашивает: “Пойдем?”
– Подожди-ка. Эта заколка у тебя… чуть неровно.
Он поправляет ей золотое украшение на виске и потом, чуть касаясь, проводит кончиками пальцев по ее щеке.
Эссилт замирает, а Сархад смотрит ей в глаза долгим взглядом. Спокойный, добрый, понимающий взгляд. Так глядят на жену друга.
Потом он говорит:
– Пойдем, пора.
Они выходят. В пустом зале остается только Черное Зеркало – и отраженные в нем Сархад и Эссилт целуются самозабвенно и страстно, давая наконец выход своей любви.

* * *

Всё было почти как в Бельтан – только тогда все ждали Арауна с Риэнис, а сейчас – Ворона с его златокудрой королевой.
Эссилт едва не кожей чувствовала, как Сархад гордится и торжествует, сегодняшний Самайн – это величайший триумф в его жизни, нечто гораздо большее, чем победа над врагами или такая мелочь, как месть и сведение старых счетов.
– Весь Аннуин приветствует тебя, Сархад Свободный, – сказал Араун. – Тебя и твою леди.
Весь… пожалуй, Араун сильно преуменьшил. Здесь были те, кого Эссилт никогда прежде не видела. Горделиво держались в стороне дамы с далекого Авалона и их королева Нинева, трудно было без дрожи смотреть на Моргану и ее смертоносную свиту, приползло и прилетело невесть сколько незнакомых драконов, и еще… Эссилт не знала ни названий этим существам, ни тех волшебных стран, откуда они родом.
Нет, здесь был отнюдь не только Аннуин.
Нелюдь со всего Прайдена собралась взглянуть на освобожденного Мастера. И на нее.

Кромка ревности: Друст

Проклятье! Она со своим Сархадом – они даже на любовников не похожи! Держатся, как будто муж с женой!
Этот мерзавец, кажется, был каким-то там властителем сидхи – до своего заточения? Вот и нашел себе королеву, отличная пара. Коварный со Лгуньей! Весь Аннуин любуется, как она верна Марху!
Хотя… мне-то теперь что? Пусть выходит замуж за кого угодно – мне она теперь безразлична! И давно безразлична – с первого поцелуя моей Риэнис!
Моей… как же, “моей”…
Стоит рядом с Арауном, как Эссилт с этим своим Коварным Кователем. Две Королевы на виду у всех, а я – просто один из Охотников Аннуина, за спиной Седого, пятый в первом ряду.
И то хорошо, что хоть не во втором.

Кромка ревности: Рианнон

Сархад, если ты посмеешь сегодня назвать эту девчонку своей женой, то я… я не знаю, что я с тобой сделаю, но прежнее заточение покажется тебе счастьем!
Я не знаю, где я найду чародея, способного одолеть тебя сейчас, – но ее мужем тебе не бывать!
Девчонка смертна, она вообще не из нас, она – человек, в ней всего-то и силы, что королевская кровь – людская, только людская!
И ты посмел поставить эту однодневку наравне со мной? Ты забыл, как когда-то мы выходили на Самайн вместе?! Теперь ты идешь с ней, своей спасительницей и… ну, кто она тебе еще?!
Между прочим, она жена Марха, которому ты, сколь всем известно, клялся ее вернуть.
Нет, Сархад, только посмей объявить ее своей женой, и я – я убью тебя!
Не знаю, как, – но убью!

* * *

Седой подошел к Сархаду. Охотник, всей одежды на котором – белоснежный килт, и Мастер, слепящий глаза черно-золотым великолепием. Ледяной ветер бескрайних дорог и Пламень подземных глубин.
Полные противоположности. И чем-то неуловимо схожие.
– Рад, что ты на свободе.
В ответ Мастер низко поклонился, как здесь не склонялся ни перед кем:
– Ху Кадарн…
Седой решительно покачал головой:
– Нет! Ху Кадарн ушел еще прежде, чем Сархад Коварный был заточен. Теперь я просто Седой, или Белый Волк, называй как хочешь. Вожак Охотников Аннуина – и только.
Мастер нахмурился:
– Да, я помню, я слышал об этом еще тогда. В юности мне было недосуг спросить, так спрошу сейчас: почему? Это был Инис Кедайрн, Остров Кадарна, тебе принадлежало здесь всё – так почему ты отрекся от власти?
Седой пожал плечами:
– Ты когда-то ненавидел многих и многих, собравшихся здесь. Так ответь мне, Сархад Коварный, почему ты отрекся от мести?
Сархад расхохотался:
– Бесконечные охоты в ан-дубно лучше величия властителя?
Седой улыбнулся, ответил в тон:
– Бесконечное творчество в мастерской лучше торжества победителя?
Они дружно рассмеялись, стиснули руки в крепком пожатии.
– Понадобится помочь с оружием – приходи, – негромко добавил Сархад.
– Ты же не любил работать с белым деревом? – нахмурился Седой.
– Всё в жизни меняется, – усмехнулся Мастер.
– Тогда – приду. Жди меня после Самайна, – на миг Белый Волк стал совершенно серьезен.

* * *

Всё уже завихрилось, смешалось в безумном то ли танце, то ли полете, а Сархад был недвижим, ожидая. Эссилт невольно прижалась к нему, страшась празднества нелюди, страшась, что ее как в прошлый Самайн утащат неизвестно куда, на беду и гибель.
Поляна почти опустела, когда послышалось довольное хрюканье и треск веток. Царственно восседая на свинье, к Сархаду подъехал отвратительного вида карлик.
Сын короля сидхи почтительно склонился.
– Какой ты вежливый стал, аж смотреть противно, – милостиво ответствовал Фросин.
Эссилт зажмурилась от ужаса и прижалась к Сархаду. Вид карлика был мерзок, но не обличье испугало ее: она вспомнила, что год назад он, именно этот горбун вместе с Мархом гнал их, травил их сворой Аннуина, словно диких зверей…
– Глупышка-малышка, врага от друга отличить не может, – неожиданно мягко произнес карлик. Эссилт почувствовала, что страх отпускает ее.
– Так ты нам не враг? – спросил Сархад. И тут же поправился: – Ты и не был нам врагом?
– Вот делать нечего больше старому бедному карлику, только враждовать с маленькой королевкой, которую и так горазды обидеть все, кто не любит ее мужа! – фыркнул Фросин.
Его свинья согласно хрюкнула.
Эссилт невольно засмеялась – уж очень похоже высказались и всадник и его, гм, скакун.
– Почему ты помог Рианнон заточить меня?
– Отцов не выбирают, Сархад Коварный. Я же не сидхи, чтобы улететь из отчего дома. Я своему отцу верен.
– Морвран?!
– Птенчик ты мой желторотенький, – сочувственно изрек Фросин. – Может, мне тебя еще на тысячу лет запереть – чтобы ты таким доверчивым быть перестал? А то ж свободным-то быть опасно, ой, как опасно быть свободным! Ай, оказывается глупцом мастер, ай, оказывается предателем друг!
– Так значит, Морвран не просто выдал Рианнон тайну моего меча… Он еще и приказал тебе сковать меня заклятьем – а ты подчинился отцу. Неужели он настолько завидовал мне? моему мастерству?
– Твоей удаче, Сархад Доверчивый, – хмыкнул Фросин. – Твоей удали. Ты всегда был горазд на такие выдумки, каких и мне не сочинить. Не то что Морврану.
– Похоже, ты не очень-то любишь отца.
– Это как посмотреть… Заточив тебя, он поумерил ярость. Мало кто сейчас вспомнит былую жестокость Морврана.
– Так ты спасал отца от опасного друга?
Фросин развел руками: понимай как знаешь. Свинья хрюкнула.
– Ну что ж, – кивнул Сархад. – Я вижу, ты не друг мне. Но и не враг.
– Хрю, – ответил Фросин за свою свинью. Та обиделась: не дали высказаться.
– Будущее оставим будущему, – закончил Мастер. – А сейчас праздник, и довольно разговоров!

* * *

В этой оргии нелюди Друст вдруг почувствовал невероятную пустоту. Так бывает на веселом пиру, когда эль льется, гости гомонят, истошно орут волынки… а на душе тоска.
И посреди развеселой толпы ты – один.
Здесь лился не эль, но заклятия. Здесь можно было ухватить рукой молнию, свить в кольцо и бросить… куда-нибудь. Можно было обернуться кем угодно. Прекрасное и отвратительное смешалось в этом хороводе, крошечные пикси сменялись хохочущими исполинами, горделивые как короли сидхи – уродливыми существами, крадущими детей из колыбелей… Смешалось настоящее и прошлое – он, Друст, то ли скачет сейчас среди волков Седого, то ли год назад мчит с Эссилт на спине, то ли это вообще та страшная буря, отнявшая у него отца… вокруг морские валы, выше небес, выше всего на свете… нет, это скалы! ловушка, тупик – и у всех утесов одно и то же лицо…
Я не хочу! Не хочу!! – кричит маленький Друст, когда в жестоких руках волн трещит их корабль…
Я не хочу…
Не хочу…

* * *

Он очнулся на поляне Муррея. Лес охал и свистел на все голоса, но это хотя бы был лес, а не бездна мироздания. Это была хоть и нелюдская, но реальность.
Друст перевел дыхание, откинул волосы с лица.
Он не хотел оставаться один, вслушался в лес: кто сейчас здесь? Шушукающаяся в траве мелкая нелюдь его не интересовала, существа чащоб – тем более… кто здесь из Высоких?
Воин просиял: здесь была она! Она отринула безумство оргии в нигде ради любви! Ради едва не последней ночи любви перед ее долгим зимним сном.
Друст рванул вперед. Дорог он не видел, да они были и не нужны сейчас. Он чувствовал волну желания, охватившую Риэнис, ощущал ее страсть так, будто она ласкала его, нетерпеливо требуя: “Я жду тебя!”
Он мчался к ней, к своей Королеве, к своей единственной (так и только так!) любви…

* * *

– Мой милый… Мой единственный… Лучший, самый лучший…
– Да, да, да…
Ему не до разговоров: безумство Самайна разгорячило его сильнее огней Бельтана, вожделение жжет его чресла, и он берет ее – грубо, жадно, как хищник рвет добычу.
Она изгибается в экстазе, стонет – нет, кричит, а он, не помня себя от страсти, не замечает, как сменил облик – и он уже рычит и едва не царапает когтями ее тело.
Друст замер, будто налетев на стену.
Этого не могло быть.
Но это – было.
Риэнис, не осознавая ничего вокруг, отдавалась огромному белому волку.
Седому волку.
Седому.

* * *

– И куда ты бежишь, не разбирая дороги? – осведомился Араун.
– Она… он… она – с Седым! – выпалил Друст.
– Ну да, – равнодушно ответил Король Аннуина.
– Она – с ним! Ты понимаешь: с ним!
– Не понимаю, – пожал плечами тот. – Они были вместе, когда я еще не родился. Они были вместе дольше, чем существует Прайден. Они были вместе всегда.
– Всегда?.. – переспросил Друст, разом растеряв свою ярость. – Всегда? Значит, он лгал мне? Лгал с самого начала?
– Седой лгал тебе? – вот тут Араун удивился. – Как, когда?
– Он знал, что я люблю ее, – и молчал!
– Так лгал – или молчал?
– Молчание еще хуже лжи!
– Интересно, что, по-твоему, он должен был тебе сказать? – осведомился Араун.
– Что она его… его…
Сказать “возлюбленная” – не получалось, “любовница” – тем более. Почему-то на языке вертелось совершенно неподходящее слово “жена”…
И только сейчас Друст осознал, кто перед ним.
– Скажем так, она – мать его детей, – с улыбкой произнес Араун.
– Ты… ты знал? И ты это терпишь?!
– А почему нет?
– Но она твоя жена!
– Друст, ты, похоже, всё время забываешь, что мы – не люди. Мы даже не боги. В нас еще меньше человеческого, чем в богах. Разве что облик – да и то… – он покачал рогатой головой. – Знаешь, червяк тоже может застыть как веточка, но он же от этого не становится частью дерева. А тебя послушать – так я должен сходить с ума от ревности только потому, что Риэнис делит плотскую любовь с Седым, а не со мной.
– Но…
– Еще немного, и ты спросишь меня, в каком платье она была на нашей свадьбе и какие яства подавали к столу.
– У вас не было свадьбы?..
Араун расхохотался, запрокидывая рога:
– Наивное человеческое дитя! Для Стихий брак – это сияние Силы. Если говорить твоим языком, мы с Риэнис все эти тысячелетия пребываем в том, что вы, люди, называете соитием. И при чем тут ее плотские игры с Седым? Одним белым волчонком больше…
– Но я люблю ее!
– Люби. Разве тебе кто-нибудь мешает?
– Но она…
– Любит тебя. И Седого. И многих Летних Королей – и которые были, и которые будут. Так человек любит яблоки, но это не мешает ему любить груши. И мясо.
– Мы все для нее – лишь лакомство?!
– Дитя, дитя… ты столько прожил в Муррее – и так ничего и не понял. Риэнис – это жизнь земли всего Прайдена. Если земля будет принимать в себя одно-единственное семя, то вы, люди, умрете с голоду.
– И сколько… сколько же у нее любовников?
– Не знаю. Мне это не интересно.
– Но я должен знать!
– Зачем? – пожал плечами Араун.
– Я люблю ее!! Она – моя!
Друст осекся, поняв, кому он это говорит.
– Дитя, дитя, – улыбнулся Король Аннуина. – Наивное человеческое дитя.

* * *

…Как спустя много веков скажет большой любитель полетов сквозь ничто (он в этот Самайн был еще очень юн) – праздничную ночь можно и растянуть.
Сархад, заточенный века назад, стремился за один раз наверстать всю упущенную тысячу Самайнов, – и кажется, действительно что-то сотворил со временем. Слишком уж много всего произошло за одну-единственную ночь...

* * *

Свобода!
Бешеный порыв ночного ветра словно швырнул им в лицо черноту. Вихрь ночных листьев – словно злые, голодные, жадные существа.
Эссилт стало страшно, она вцепилась в руку Сархада, а тот вдруг расхохотался, радостно и дико, топнул ногой – и взмыл в воздух, сжимая за плечи свою королеву.
Мимо них, с гоготом, уханьем, визгом или боевыми кличами неслись… Эссилт едва успевала разглядеть в темноте облик этих существ. Только стаю волков она узнала, да их огромного белого вожака.
Черный ветер, сбивающий в колтун волосы, мрак вокруг, вопли летящей нечисти, и пальцы – нет, когти! – Сархада, впивающиеся ей в руки… Эссилт уже не боялась: страх остался там, внизу, на земле, в мире, где хоть как-то было место человеческим существам. Здесь, в Бездне черных вихрей, оставалось лишь одно: довериться Сархаду.
Тому, кого звали Коварным.

* * *

– Нас обгоняют, моя маленькая королева! – расхохотался Сархад, и его черные когти… да, теперь уже действительно – когти. Когти ворона.
Коварный раскинул руки, и длинные откидные рукава туники стали расти, разрываясь на полотнища… на перья.
Черный пламень соскользнул с одежды, разворачиваясь веером и превращаясь в могучий хвост.
Остроглазое лицо вытянулось клювом.
Исполинский ворон нес в когтях крохотную Эссилт, и казалось, что от могучих взмахов его крыльев вздымается ветер во всем мирам, рвущий крыши с домов в мире людей, рвущий разум острыми когтями безотчетного ужаса; ветер, сметающий все тропы в Аннуине, так что не найти дороги к прежним заклятиям, чарам и обрядам; ветер, сметающий пределы ан-дубно, так что тамошним безотчетным ужасам остается лишь бежать прочь от ужаса воплощенного.
Хохот Сархада – словно грохот смертоносного обвала. Багровым огнем горят глаза Коварного, багровые сполохи срываются с концов его перьев.
– Воля! Моя воля!!
Давно отстали все существа этого безумного вихря.
Лишь черное небо над ними, чернее угля – не бывает такого неба над Прайденом! Небо – и мириады звезд, холодных, пронзительных, беспощадных.
Сархад-Ворон рассекает пустоту крыльями, словно хочет в клочья разодрать звездный рисунок.
Будто насмерть замерзший птенец, оцепенела в его когтях Эссилт. Даже испугаться нет сил.
…Что заставило тебя повернуть, Сархад-Бунтарь? Или услышал ты ужас той единственной, кто согрел твое беспощадное сердце?
Камнем вниз ринулся Ворон.

* * *

Тучи. Молнии. Темнота. Не надмирный мрак – обычная темнота. Своя.
Горы. Островерхие утесы.
Словно сквозь туман, пролетел Ворон сквозь камень.
Пещера, освещенная призрачным голубоватым огнем.
Сархад-Ворон осторожно дал Эссилт встать на каменный пол, сменил облик на привычный и принялся тереть лицо и руки женщины, будто та замерзла.
– Очнись… ну, прости: увлекся… в такую ночь – и после стольких веков заточения… очнись, моя маленькая королева…
Эссилт сглотнула, словно к ней вернулся дар речи:
– Где мы?
– У Нудда. Рядом с моей старой мастерской. Я хочу кое-что забрать здесь.

Кромка памяти: Сархад

Снова войти под эти своды. Встать лицом к лицу с собой молодым. Дерзким. Непримиримым. Воздающим за малейшую обиду безо всякой пощады.
Каким глупцом я был! На что я тратил силы! Я мог бы созидать небывалое, да я и творил его – но с каким упоением я строил козни… кому? – обидчикам? мнимым обидчикам?
Стоил ли хоть один из них тех творений, что я создавал?
Стоили ли все они того, что я из-за них не создал?!
На что я растратил юность?
Заточенным, я так рвался вернуться сюда – а теперь хочу поскорее уйти. Здесь воздух пропитан живой ненавистью. Той самой, моей…
Не понимаю, как я вообще смог сотворить хоть что-то, настолько живя мыслями о кознях.

* * *

Трещины и выступы скалы сложились в лицо, и каменные губы гулко произнесли:
– Рад за тебя, Сархад. Рад видеть тебя свободным.
Эссилт тихо ойкнула.
Сидхи сдержанно поклонился:
– Приветствую тебя, владыка Нудд.
– Решил вернуться?
– Нет, – решительно покачал головой мастер. – Я только заберу кольцо.
– То самое? – каменные брови Нудда сошлись.
– То самое.

* * *

Сархад и Эссилт стали медленно спускаться по огромной… лестнице? или это были просто осыпавшиеся камни? Своды этой исполинской пещеры то вспыхивали колдовским огнем, то погружались во мрак. Мастер и королева шли то в полной тишине, не нарушаемой ничем, кроме их почти беззвучных шагов, то раздавался монотонный звук капающей воды, то топот сотен маленьких ног. Иногда мимо проплывал белый бестелесный призрак, замерев лишь на миг, чтобы поклониться, – им обоим? одному Сархаду? Иногда камни начинали медленно двигаться, и из стен до пояса или полностью выступали фигуры существ, не похожих ни на один волшебный народ, который знала Эссилт. Иногда мимо пробегали маленькие уродливые существа, шустрые настолько, что Эссилт не успевала рассмотреть их в призрачном свете подземных огней.
– Не очень страшно? – улыбнулся ей Сархад. Его ласковый, ободряющий тон был привычным, так не похожим на голос того Сархада, которого она увидела этой ночью.
– Не очень, – кивнула Эссилт.
– Потерпи немного, моя маленькая королева. Сюда действительно проще всего придти в ночь Самайна. Точнее, отсюда в ночь Самайна проще всего уйти.
Внизу Эссилт увидела ярко освещенный портал входа. Тонкие полуколонны лепились друг к другу, уходя вглубь; они были перевиты горизонтальными выступами узора и сами покрыты рисунком сверху донизу.
– Красиво, – улыбнулась Эссилт. – Это твоя работа?
– Не совсем. Сейчас поймешь.
Они подошли к порталу и королева ахнула: этих камней никогда не касался резец. Сросшиеся сталактиты в потеках некогда живого камня, а ленты узора поперек – следы подземных озер тысячелетней давности.
– Заходи, не бойся, – кивнул Сархад. – Вот здесь я и провел самые… глупые века моей жизни.

* * *

Мастер неуловимо быстрым движением разжег огонь в горне, словно последний раз делал это вчера. Огонь ярко осветил огромную пещеру.
Высокие сталактитовые колонны. По скальным уступам стен – потеки камня, словно неведомые чудища растопырили свои щупальца.
И вдруг… изо всех щелей, из под всех каменных щупалец начали выбираться маленькие, не выше локтя, уродливые существа. Увидев Эссилт (ее золотое платье ярко блестело в рдяном свете горна), они засеменили к ней.
Королева вскрикнула от страха и омерзения.
Сархад обернулся, схватил лежавший на одном из камней длинный бич – и хлестнул им по полу на пути подземных карликов. Ровные камни расколола трещина, и несколько уродливых существ свалилось туда. Впрочем, особого вреда им от этого не было – они шустро выбрались наружу.
К Эссилт более никто не осмеливался приближаться. Карлики сгрудились у стен, по-собачьи преданно глядя на Сархада.
– Кто это? – спросила королева, сдерживая дрожь.
– Коблинай. Не обращай на них внимания. Когда-то они были неплохими помощниками мне.
Сархад говорил, продолжая возиться с одним из камней стены.
Эссилт не ответила, и мастер отвлекся, посмотрел на нее:
– Ты их боишься?
– Д-да…
Сидхи взял бич, выписал им в воздухе замысловатую фигуру, оглушительно щелкнул – и коблинай, толкаясь и чуть не топча друг друга, полезли в свои укрывища.
– Правильно говоришь, – заметил Сархад, хотя Эссилт молчала, – сейчас они мне будут только мешать.
Камень тайника (королева уже не сомневалась, что это тайник) наконец послушался мастера, отошел вбок, и Сархад достал оттуда крохотное ажурное колечко черного металла.
Положил на ладонь. Прищурился. Усмехнулся.
И с размаху бросил в огонь горна.

Кромка творения: Эссилт

Мне показалось, что в огне взметнулась бестелесная фигура – изломанная, страшная и орущая от боли.
Кто-то… или что-то, века назад воплощенный Сархадом в этом кольце. Тот, кого Сархад сейчас – уничтожал?!
Сархад качал мехи, но лицо у него при этом было не менее сосредоточенное, чем когда он кует. И огонь поднимался разный – то изжелта-белый, то багровый, то синий пламень сидхи, то рассыпающийся снопом золотых искр… Эти огни сменяли друг друга, словно собаки, загонщики и охотники на ловле, а их дичь – бесплотный сгусток ярости – пыталась и не могла вырваться наружу.
Я подошла ближе. Мне бы хотелось убежать, но некуда, а главное – я чувствовала, что мастеру нужно мое присутствие. Я не умею ковать и даже раздуть мехи не смогу, но я помогаю моему мастеру иначе. Чем? – это знает только Сархад.
Он смотрит на меня одобрительно. Значит, я всё делаю правильно.
Белый огонь. Глазам больно.
Безымянная тень корчится, уменьшается на глазах… Зеленый пламень поглощает ее, скрывая кольцо.
Золотая вспышка. А потом – обычный огонь. И кольцо лежит среди углей. Черное, как и было.
Сархад голыми пальцами берет его из огня и бережно кладет в лунку, куда из стены стекает маленький ручеек.

* * *

– Ну вот, – сказал мастер, устало выдыхая, – сейчас оно отмоется и будет лучше нового.
– А что это было за кольцо? – тихо спросила Эссилт.
– Не-е-ет, моя маленькая королева, – покачал головой Сархад, – этого тебе совершенно не за чем знать. Скажу одно: к счастью для всех нас, воспользоваться им по-настоящему я просто не успел.
– А что ты с ним сделал сейчас?
– Видишь ли, я когда-то вложил в него большую часть своей силы. Не подумай, что я ослаб от этого: когда ты вышивала ковер, ты вложила в него свое искусство, но у тебя ведь не убавилось от этого мастерства, так?
Эссилт кивнула:
– Скорее, прибыло.
– Именно. Так с этим кольцом и было. Только я вложил в него еще и свою ненависть. К кому и за что – не спрашивай. Ты должна знать лишь одно: сейчас я выжег всю разрушительную силу в нем. Сейчас оно очистится в воде и станет просто могучим воплощением моей силы.
– Я понимаю.
– Вот и хорошо. Присядь, отдохни. А я пока соберу кое-что.
Сархад достал из того же тайника небольшой мешок, и принялся складывать туда инструменты, какие-то драгоценные камни, потом, подумав, положил туда наковальню, потом еще…
Эссилт глядела широко раскрытыми глазами, как в мешке одна за другой исчезают вещи, которые и в пустой-то едва ли поместятся, а Сархад кладет новые и новые…
– Хороший мешок, а? – весело усмехнулся он. – Только поднимать не вздумай.
Наконец он завязал горловину и в несколько движений сложил туго набитый мешок, так что тот стал не больше поясного кошелька.
– Подарок Нудда, – с гордостью сказал мастер, подбрасывая мешочек на ладони. – Таких мешков всего несколько. В него, при случае, можно дом спрятать.

* * *

Мастер наклонился, достал кольцо из воды, положил на ладонь и подошел к Эссилт.
– Я хочу подарить его тебе. Не бойся: в нем не осталось лиха. Это чистая сила – она не добрая и не злая.
Эссилт хотела сказать, что, наверное, ему самому кольцо нужнее, но молчала: от такого подарка нельзя было отказаться.
Сархад продолжал:
– Ты скоро уедешь. Я не смогу помочь тебе там, в мире людей. Поэтому и дарю: если понадобится моя сила – воспользуйся кольцом. Как – сама поймешь.
– Спасибо.
– И если тебе будет грозить опасность… если у тебя появится враг – кем бы он ни был, пусть даже и богом – это кольцо защитит тебя. На нападение силы кольца уже не хватит – только я не могу представить себе мою маленькую королеву нападающей даже на самого страшного негодяя.
Эссилт кивнула, улыбаясь.
– Ну а если тебе очень захочется получить от меня новое украшение – брось это кольцо из своего окна в мое. Я докину к тебе и то, и другое.
– А если не ради украшения? – тихо спросила королева. – Если просто поговорить?
– Тогда подойди к тому самому окну в Тинтагеле – и смоги увидеть мое окно. …Так что, принимаешь подарок?
Эссилт снова кивнула:
– Ты самый добрый на свете.
Сархад молча взял ее правую руку и надел ей кольцо на мизинец. Черный ажур узора.

* * *

– Почему?
Седой подошел к Друсту, сел рядом. Повторил:
– Ответь: почему?
– Ты солгал мне, – глухо отвечал внук Рианнон.
– Это неправда. Я не сказал ни одного слова лжи.
– Ты солгал молчанием.
– А что я должен был тебе сказать?
– Что она – мать твоих детей!
– И что это изменило бы?
– Всё!
– Да, тогда бы ты провел лето в одиночестве. А так – ты был счастлив с ней. Ты коришь меня за свое счастье?
– Хватит! Ты можешь вывернуть любые слова так, что прав будешь ты, а не я!
– Друст, – Седой положил ему руку на плечо. – Друст, Самайн всегда был мой. Лето я отдавал Летнему Королю – если было кому отдавать. А Самайн…
– Ты говоришь о ней как о портовой женщине!
– Нет. Араун прав: ты думаешь о нас как о людях. Риэнис – не распутница, Друст. Она избирает Короля…
– Хватит! Ты готов поделиться ею со мной, я уже понял! Великодушно и щедро, благодарю! – последние слова он выплюнул как оскорбление.
Седой промолчал.
– Чего ты от меня хочешь?! Зачем ты пришел?!
– Началась зима, Друст. Мы уходим сегодня. Ты нужен мне.
– А! Вот, наконец, и сказано главное! Ты пришел за своим живым копьем; так, Вожак?!
– Друст… – покачал головой Охотник.
– Ты и она – вы совершенно одинаковые! Вы оба пользуетесь мною! Как живым оружием! Конечно, я вам нужен! Еще как!..
– Друст…
– Хватит! Я наигрался в ваши игры! Любовь, честность – этого нет для вас! Вам важны такие цели, которые нам, простым людям, не понять. Вы рассуждаете о благе Прайдена – и что перед этим чувства живого человека?! Он должен быть счастлив: ему же выдадут возлюбленную на лето!
Седой дернул углом рта. Помолчал. Встал. Потом спросил:
– Так ты не идешь со мной?
– Нет!
– Как знаешь.

* * *

– А теперь надо научиться пользоваться этим колечком, – хитро посмотрел на нее мастер. – Давай вернемся в замок Рианнон короткой дорогой.
– Как?
– Смотри на стену. Не волнуйся: если у тебя ничего не выйдет, я позабочусь о нашем возвращении. Просто это будет немного дольше. Успокоилась?
– Да.
– Смотри. Смотри внимательно, представляй Зал Огня. И когда рисунок камней этой стены начнет складываться в линии нашего Зала, просто иди туда. Как ходишь через ковер.

Кромка миров: Эссилт

Я вглядывалась в стену до рези в глазах. Мне очень хотелось уйти отсюда – а путь был словно сквозь время, а не расстояние.
Сархад, бьющий бичом своих уродливых подручных… неужели он всегда был таким? Не верю… не хочу верить.
Прожилки камня рябили в моих глазах, вспыхивали огненные искры, я ощущала непривычную тяжесть кольца на мизинце… Мелькнула непрошенная мысль: как же Сархад носил это кольцо, если мне оно больше ни на какой палец не годится?
Эти подземелья – жестокий и колючий мир. А там, у нас, – черно, но не страшно. Там темнота… гордая. А здесь – коварная.
Странные мысли приходят в голову.
…Я уже не вижу скалу – она уходит в темень. Чернота Зала Огня. Туда, вперед.
Дома. Мы – дома…

Кромка судьбы: Сархад

Бедная девочка устала. Устала так, что упала бы, ни подхвати я ее.
Я зря заставил ее использовать силу кольца? Н-нет, иначе бы она не научилась им владеть.
Что ж, думаю, замок укажет мне дорогу к ней в покои. Я отнесу ее.
…или дело не в усталости? Да, самайновская ночь выдалась, гм, бурной, да, малышка напугалась, да, овладение кольцом – дело непростое, но что если причина ее бесчувствия сейчас совсем иная? В Аннуине засыпает тот, кто чужд Аннуину.
Что если она уже – не здесь? Не наша?
За ней скоро придет муж. Сын Рианнон… я столько слышал о ее сыновьях. Интересно, кто бы мог родиться у нас с ней?
Спи, моя маленькая королева. Ты выбрала того, кто мог бы быть моим сыном, повернись всё иначе. Спи, я не потревожу твой сон. Люби того, кого любишь.
Надеюсь, он тебя достоин. Иначе было бы слишком несправедливо. Не ко мне несправедливо – к тебе.
А вот и ковер, что ты вышила для меня. Отличная работа. Повешу в Зале Огня. Буду смотреть на тебя каждый день.
…Вот как? Это новость.
Ты спишь на ложе в твоих покоях – а на ковре я вижу тебя в шалаше в лесу. Рядом спит Друст – отвернувшийся от тебя. Так значит, он теперь тоже чужак для Аннуина?
На любовников вы похожи не больше, чем я – на малыша-пикси. Но если… если обитатели мира людей слишком слепы, чтобы увидеть то, что для сидхи яснее ясного?
Пожалуй, надо вам помочь. Чуть-чуть.
Шаг через ковер. Лес. Шалаш.
В траве – старый, еще человеческий, меч Друста. Я положу его между вами. Он ничего не изменит по сути – для видящего.
Но если тут окажется тот, кто обречен смотреть не сердцем, а глазами…

Кромка гнева: Марх

Ее там не было.
В Самайн я помчался сквозь обезумевший Аннуин – как мальчишка на первое свидание, – а ее не было в Муррее.
Не было.
Травы, деревья, вся нелюдская мелочь – все говорили мне о Коварном Вороне, о Сархаде, Королевой которого стала моя Эссилт. Она улетела на праздник с ним, улетела по своей воле.
И я принужден был вернуться – как обманутый любовник, как трус, трепещущий от одного имени Гвина!
… Но нет. Что-то здесь не так. Судя по всему, тот сидхи, которого я видел с ней, это и есть легендарный Сархад-Ворон, заточенный раньше, чем я родился. Он помогал ей вернуться ко мне – так почему же он унес ее в Самайн?! Почему она согласилась на это?
Мне не верится в ее измену. Люби она этого Сархада, она не стала бы подавать весть о себе… Тогда что?! Почему ее нет в Муррее?! – ведь она знала, что самайновская ночь – единственная в году, когда я могу войти в Аннуин, не опасаясь Гвина.
Стоп. А знала ли она?
А вот этого я не помню. Может быть, я и не говорил ей… и уж точно не уходил на самайновское торжество ни разу.
И если так – то нам с Эссилт снова помешал случай. Проклятый случай!

* * *

Они с Динасом шли по внешней стене. Ветер с моря рвал их плащи, путал волосы – но все его попытки привлечь к себе внимание были тщетны.
– Это кольцо выведет меня к ней, – говорил Марх, теребя золотой ажур на пальце. – Я пройду по Аннуину, словно по собственному залу.
– А Гвин?
– Вот и я о том же.
– А если предупредить: в следующий Самайн… Понимаю, ты не хочешь ждать еще год, но другого выхода я не вижу.
– Послать гонца? Но кого?
– Мой король, не подумали ли мы вместе об одно и том же… летуне?

* * *

Перинис стремительно летел, рассекая крыльями… воздух? Или здесь не было воздуха?
Дитя Короля и дочери Земли, он не умел бояться. Среброкрылый сокол уклонялся от опасностей, скорее ощущая, нежели распознавая их.
Он знал, что должен попасть в Аннуин, но не хуже знал другое: бродить по Аннуину можно годами, и эти года обернутся столетиями в мире людей.
Перинису был нужен один-единственный путь в Аннуине. Сокол, несущий на ноге золотое кольцо, мчался к той, из чьих волос оно было создано.
…и камнем с неб упал на шалаш в лесу.

Кромка судьбы: Перинис

Госпожа? Ты спишь? Очнись, это я, я принес тебе весть от Марха…
Ты не слышишь? Как мне разбудить тебя?!
Или – не мне это дано? Только он сам?
Но тогда мне нужно оставить тебе весть о том, что я был здесь.
На твоем мизинце кольцо. Прости, госпожа, я сниму его. Взамен я оставлю то, что ты послала Марху. Вот так. А это я отнесу ему.

* * *

Сквозь сон Эссилт ощущала, что происходит что-то важное, что ей необходимо проснуться немедленно, сейчас, иначе она лишится…
Оковы сна держали крепко.
И всё же женщина заставила себя разлепить ставшие неимоверно тяжелыми веки.
Лес. Шалаш. Друст спит рядом.
Больше никого.
Проснулась слишком поздно? Или боязнь опоздать была просто сном?
Эссилт провела руками по лицу, отгоняя остатки сна…
Кольцо! Кольца на мизинце не было. Она не успела испугаться, как обнаружила, что а большом пальце правой руки блещет золотом другое, слишком хорошо известное ей.
Кольцо из ее волос, посланное Марху.

* * *

Друст резко встал, будто его разбудил окрик.
– Что случилось?!
– Здесь был посланец Марха, – Эссилт сияла тихой радостью. – Видишь: это его кольцо.
– А кто положил между нами мой меч? – нахмурился Друст. – Ты? Он?
– Не знаю… не я…
– Кто бы это ни был, он прав: между нами теперь только мечу и лежать.
– Друст, я скоро уеду. Тебе будет проще – ты останешься со своей Риэнис…
– Она не моя!
– …с Седым…
– Не смей произносить его имя!
– Что случилось?
– Ничего! Я же не спрашиваю про тебя и твоего Сархада!
Эссилт нахмурилась:
– Между мной и Сархадом не было ничего, что я бы сочла нужным скрывать.

* * *

Эта ссора, пустая и нелепая, раздосадовала Эссилт до слез. И королева пошла к Сархаду – просто потому, что больше ей некому было выговориться.
– И откуда же у тебя это колечко? – ласково спросил Сархад прежде, чем она успела проронить хоть слово.
– Я не знаю. Я спала… проснулась – и вот.
– Кто это был, ты не знаешь?
– Нет. Но, думаю, Марх не стал бы оставлять свое кольцо взамен.
Мастер покачал головой:
– Кто бы он ни был, кольцо он заменил зря. Золотое выводило прямо к тебе, а то, черненое… с ним пройти будет гораздо труднее.
– Оно приведет в твою мастерскую?
– Надеюсь. Я его переделывал под тебя; чем оно станет в чужих руках – не знаю.
– Сархад, – она подошла к нему, – я давно хотела спросить: почему именно кольца? Почему ты воплощаешь силу в них?
Сидхи пожал плечами:
– Почему птица летает, а рыба плавает? Им так привычнее. Ну, договаривай, моя маленькая королева: ты давно хотела меня спросить про те кольца, которые я ношу, но не решалась. Так?
Эссилт робко кивнула:
– Расскажешь?

Кромка силы: Сархад

Я мог бы творить волшебством, но всегда предпочитал работу руками. Заклятия всегда уступают по силе простому теплу пальцев.
А на пальцах мы носим кольца.
Да, можно воплотить силу в любом украшении… почему именно в украшениях, ты спрашиваешь?
Хорошо, я объясню так.
Вот стрела. Она остра сама по себе, и если ею ударить как кинжалом, она может причинить немало вреда. Может даже убить – если умело ударить.
Да, ты правильно понимаешь мою мысль: как лук безмерно увеличивает смертоносную силу стрелы, так и металл с камнями увеличивают силу заклятий больше, чем, например, вышитая ткань.
А когда работаешь руками, то кольца – это словно второй десяток пальцев.
Вот это – видишь: редчайший черный камень. На нем белый орнамент, словно рукотворный , – но это не так: таким этот камень я и добыл. Это чистая сила. Черные камни – гагат, обсидиан, черный сердолик – они просто воплощение могущества. Вне добра и зла. Вы, люди, кажется, именно так насыщаетесь хлебом – не самое вкусное из вашей еды, но это сила.
Что? Да, и это маленькое колечко тоже. Да, оно выточено из цельного камня. Ему… погоди-ка, ему почти полторы тысячи лет, я тогда еще в учениках ходил. У кого в учениках? – у Нудда, разумеется. Видишь, вот это серебряное кольцо с лицом рогатого мужчины – это Нинниау, Подземный Бык. Я сделал его совсем недавно – память нахлынула…
Нудд – нет, он не добрый и не злой. И дары его – тоже. Из камней можно построить дом, а можно камнями завалить поле. Добро и зло – это из вашего, из человеческого мира…
Дальше про кольца рассказывать? Нет, про это не буду. Почему? – второе такое было у Рианнон, только она его не носит.
Это – черненого серебра, с оленьими рогами, – это недавнее. Да, знак Арауна. Сам не знаю, почему я его сделал. Видно, предчувствовал, что смогу договориться с Рогатым.
Это, “День и Ночь”, оно не наборное, нет, это живой агат. Да, вот с таким удивительным рисунком. Вот эти три тонких кольца из цельных камней – очень старые, это сила мастерства.

* * *

– А это? – спросила Эссилт, указывая на маленький перстень на левом мизинце Сархада.
– Хм… с этим кольцом – забавная история. Когда-то давно у меня был друг. В чем-то я превосходил его, в чем-то он меня… я много и охотно учился у него, а он…
Сархад замолчал, глядя в огонь. Потом продолжил:
– А он учиться не любил. Чтобы учиться – надо сначала признать, что ты не умеешь чего-то. А он бы скорее дал разодрать себя на куски, чем признался бы в слабости.
Мастер сцепил руки, прошелся по Залу Огня, поиграл с языками пламени одной из колонн.
– Ему я обязан многим. Слишком многим. И удачей и бедой: это именно он выдал Рианнон тайну моего меча, так что без него я бы не попал в заточение… – Сархад резко обернулся и посмотрел на Эссилт: – Скажи ему спасибо, девочка: если бы ни он, мы бы с тобой не встретились.
Она тихо охнула, вспомнив разговор с Фросином и догадавшись, о ком речь.
Сархад не заметил этого и продолжал:
– Так вот, Морвран был невероятно, запредельно талантлив… сейчас злоба и ненависть пожрали его искусство, как это могло бы произойти со мной, если бы ни Рианнон... Что с тобой?! Ты слышала о Морвране?
– Д-да…
Сархад подошел, взял ее за плечи:
– Что именно?
Нахмурился, прикусил губу:
– Ах, да. Мой разговор с Фросином. Или тебе известно еще? Что?
– Он один из властителей подземного мира и так страшен обликом, что любой человек умер бы, едва взглянув на его.
Сархад покачал головой, усмехнулся:
– Насчет “любого” я сомневаюсь, но в главном ты права: сейчас я никому не посоветовал бы иметь с ним дело. И всё же – о кольце. Мне огромных трудов стоило убедить Морврана научиться творить кольца. И он сделал это, единственное – для меня. Мы тогда были друзьями… больше, чем друзьями. Да мысль, один замысел, одно стремление на двоих. Всё это он воплотил в кольце. Он словно время остановил. Зависть к моему искусству и предательство – они были потом… а кольцо до сих пор хранит ту самую силу.
– Как печально, что такая дружба закончилась такой враждой… – проговорила Эссилт.
Мастер пожал плечами:
– Это Морвран ненавидит меня, а не я его. А вот ты будь осторожна – там, в мире людей, когда вернешься к Марху. Морвран может попытаться причинить тебе зло просто потому, что я…
Сархад запнулся, словно побоялся сказать лишнее, и продолжил сурово и напряженно:
– Обещай мне: если вдруг почувствуешь беспричинный страх – воспользуйся моим кольцом. Как – оно само подскажет. Обещаешь?
– Да…
– Что ты, девочка?
– Не знаю… так спать хочется… будто сто лет не спала…

* * *

Холодно. Холодно в Тинтагеле. Ветер задувает в щели между камнями, холодными щупальцами пробирается в замок.
Только не чувствует холода король Марх. Забыл о покое и уюте, ждет сына с вестями.
Сокол влетел в разбитое окно – после того, как переплет оказался выбит кольцом из Аннуина, Марх запретил чинить его.
Перинис сменил обличье, встал перед отцом.
Марх схватил его за плечи:
– Ну?! Ты нашел?! Ты говорил с ней?!
– Государь, она спала, я не смог разбудить ее.
Марх не ответил, но стиснул руки так, что пальцы побелели.
Юноша протянул ему черное ажурное кольцо:
– Я снял его с пальца твоей жены.
Марх повертел его в руках… прищурился, словно вслушивался в черный металл, примерил на мизинец – подошло.
– На каком пальце она носила его?
– Тоже на мизинце, отец.
Марх кивнул, представив себе палец жены по сравнению со своим. Человеческие кольца, годные ему на мизинец, ей бы подошли лишь на большой.
Хор-рошее колечко. Кажется, очень хорошее.
– Я оставил у нее твое кольцо.
– Да. Хорошо.
– Государь, выслушай.
– Что еще?
– Рядом с ней был Друст. Он тоже спал. И обнаженный меч лежал меж ними.
Марх медленно кивнул, потом спросил:
– А Ворона ты там не видел?

Кромка надежды: Марх

Кольцо из подземных кузниц Нудда.
Преисподняя. Чрево мироздания. Мир, которого я всегда страшился.
Что ж, если из осажденного врагами замка можно спастись через сток для нечистот, – выбирать не приходится.
Мне не приходится выбирать тем более. Спускаться в чрево гор мне хочется гораздо меньше, чем в клоаку. Но другого безопасного пути в Муррей нет.
Так что – вот лестница в подземелья Тинтагеля. Ниже, ниже… этот замок некогда вгрызся в плоть земли на десятки и сотни локтей. Тут сворачиваешь не за угол, а на новый виток лестницы.
…Гвин – сын Нудда, но что-то мне думается, что отец – не помощник сыну.
Преисподняя жутка сама по себе, Бледного Охотника нет здесь…
Ниже и ниже.
Это уже давно не Тинтагел. Эти ходы прорыты не людьми… и не альбами. Те существа, что прогрызли здесь плоть земли, не имеют ни облика, ни имени в нашей памяти. Кишки Земли – я бы блуждал по ним бесконечно, если бы не черное кольцо на моем пальце.
Оно теплеет, алеет, будто металл раскаляется в горне. Но руки оно не жжет.
Ты кольцо-путь. Так выведи же меня к моей Эссилт!

* * *

Марх собрал свою волю, как некогда заносил копье для единственного победного удара..!
И – обнаружил себя стоящим на черном каменном полу, отполированном до зеркального блеска. В этом черном зеркале отражались бесчисленные колонны, обвитые гирляндами живого огня.
Гулкое эхо подхватывало голос кузнечного молота.
Марх поднял голову – и Кузнец с другого конца зала приветливо кивнул ему.
– Только подожди немного, – сказал Сархад. – Эссилт никуда не денется, а металл остынет.
Король Корнуолла подошел к нему:
– Так ты и есть Сархад Коварный?
– Он самый. А ты – ее муж, которого она любит так сильно, что от этого сходятся миры?
Вопрос не требовал ответа.
– Где она? – напряженно спросил Марх.
Вместо ответа Сархад, занятый своим кованым узорочьем, мотнул головой в дальний конец зала. Марх обернулся – и увидел ковер, а на нем вытканных (?!) Эссилт и Друста, спящих в шалаше.
– А почему я оказался именно здесь?
– Она часто и надолго приходила сюда, – Сархад не изволил поднять глаз от работы.
– К… тебе?
Мастер усмехнулся:
– Я дорого бы дал, будь она способна тебе изменить.
Король прикрыл глаза, вслушиваясь в Зал Огня. Он почувствовал, как раскалялся здесь воздух от непроизнесенных признаний и чувств, которым не давали выхода.
– Прости, что оскорбил тебя подозрением, – наклонил голову Марх.
Сархад наконец отложил молот:
– Весь Аннуин знает, что я люблю ее. Точнее, не весь: не знает она. Догадывается, боится своих догадок – и старательно считает меня только другом. А я ей в этом помогаю.
Марх посмотрел ему в глаза, медленно кивнул.

* * *

Они прошли через ковер и вышли в лесу.
Эссилт и Друст спали. Между ними лежал меч.
– Вот еще что, – сказал Сархад. – Это кольцо, черное, – для нее. Золотое – для тебя.
– Спасибо.
Сархад чуть усмехнулся.
– Чему ты смеешься?
– Смеюсь? Я просто завидую. И пытаюсь убедить себя, что не злюсь.
Марх покачал головой:
– Да… ты много опаснее Друста.
И вот тут Сархад действительно расхохотался, запрокидывая голову назад:
– Опаснее? Да-а, ураган опаснее ветерка, это верно! – он оборвал смех и спокойно продолжил: – Просто я люблю ее. И готов ради нее на все. В том числе – вечно молчать о своей любви.
– Почему ты мне это говоришь?
– Лукавишь, Марх. Тебя удивляет не это, а то, как спокойно ты меня слушаешь. Но я отвечу: мне больше некому это сказать. Не ей же.
– Спасибо, Сархад.
– Уже ушел, – понимающе кивнул тот, обернулся вороном и исчез в вышине.

Кромка счастья: Марх

Солнышко мое. Лучик мой ясный.
Как мне разбудить тебя?
Я снимаю золотое кольцо с твоего пальца. Надеваю тебе черное.
Касаюсь твоих губ – и ты открываешь глаза, обвиваешь мою шею.
Девочка моя… неужели окончен кошмар этих лет?!

* * *

Она прижималась к его груди, а он целовал ее лицо и волосы, счастливый, будто мальчишка.
Эссилт вдруг заплакала, зарыдала в голос – все невыплаканные слезы хлынули из глаз.
Марх не утешал ее, не спрашивал, почему она плачет. Он только гладил ее по волосам и лишь крепче прижимал к себе.
Когда ее рыдания стали затихать, он проговорил:
– Всё уже позади.
Она согласно хлюпнула.
Он стал вытирать ей слезы с глаз и щек.
Всмотревшись в его лицо, Эссилт ахнула:
– Как ты постарел за этот год!
– Год, моя девочка? У вас прошел только год?
– А у ва… у нас?
– Век, Эссилт. Тебя не было больше ста лет.

* * *

Провожать их собралась вся Волшебная Страна. Все ее обитатели – и великие, и малые – считали своим долгом одарить Короля и дождавшуюся его Королеву.
Высокие тонконогие скакуны сидхи, способные мчаться по-над миром, и мохнатенькие коренастые пони, чьим чудесным умением была выносливость, – и дюжины этих лошадок едва хватило, чтобы унести все подарки, которые получили Марх и Эссилт. Невянущие цветы и целебные коренья, полотна из туманов, света, сумрака вечера и глубокой ночной синевы, чародейные камни, древнее оружие, не тупящееся веками…
Какие-то лесные существа, более всего похожие на ожившие сучья, старательно увязывали новые и новые дары. Пони довольно фыркали, весьма довольные своей поклажей.
Сархад принес им два полных убора – женский и мужской.
– Когда-то я их делал, чтобы скрасить заточение. Не думаю, что это стоит носить каждый день, но когда вам понадобится затмить всех – лучшего вам не найти.
Всё было готово к отъезду. Марх решил выйти в мир людей кратчайшим путем, всего один раз свернуть – и они окажутся в людском Муррее, в Лотиане.
Всё было готово к отъезду – и тогда Друст (проснувшийся одновременно с Эссилт) подошел к Марху:
– Дядя…

* * *

– Дядя.
– Что? – доселе Марх старательно не замечал племянника.
– Разреши мне выйти в мир людей вместе с вами.
– Зачем?
– Я хочу… хочу уйти отсюда. Я – человек. Я только здесь понял, насколько – человек.
– Я не пущу тебя в Корнуолл. Мне хватило прошлого. Я любил тебя, Друст, – но больше я тебе не верю. Ни в чем.
– Я не прошу. Я останусь… мне всё равно, в какой земле. Просто – с людьми. Пожалуйста, дядя, позволь выбраться отсюда. Во имя священного стада Аннуина…
– Хватит. Хочешь уйти отсюда – дело твое. До двора Артура можешь доехать с нами. Останешься там.
– Спасибо. А кто такой Артур?
– Величайший из королей со времен Бендигейда Врана, объединивший людей и таких, как мы.

Кромка расставания: Седой

Ты слышишь меня, Друст.
Слышишь, хоть и не хочешь. Куд-да ты от меня денешься…
Ты мне нужен. Рано или поздно ты вернешься в Стаю. В крайнем случае – мертвым, но лучше бы живым.
Ты воин, Друст. Настоящий воин. Твое место – среди нас. Беги служить человеческим королям – там ты лишь яснее поймешь, что твой единственный командир – это я.
Я оставлю тебе всё, чем некогда одарил: и килт, и копье, и стрелы, и кинжал. В мире людей они будут незримы, но тебе достаточно протянуть руку – и привычное оружие ляжет в ладонь. А килт скроет тебя от врага лучше любой маскировки.
Надумаешь возвращаться – просто позови меня, Друст.
И я приду за тобой.
Иди в любую сторону, внук Рианнон. Ты придешь в Стаю.

* * *

– Как тебе нынешний мир людей? – спросил Араун.
Марх молча скривился. Подумав, договорил вслед невысказанному:
– Нужно что-то, что отучит их бояться нас. А то они рвут связи меж мирами так, как не снилось Гвидиону вкупе со всеми священниками нового бога.
– И что это?
– Пока не знаю. Вот, приедем к Артуру – там посмотрим. Всё-таки этот человечек действительно смог объединить людей и нас.
– И этот союз рухнет с его смертью, как бы долго он ни прожил по счету людей, – мрачно заметил Араун.
– Может быть, такой силой станет красота Эссилт? – улыбнулся Марх. – Всё-таки подобной Прайден не видел уже сто лет…
– Марх, ты – влюбленный мальчишка.
– Что ж, – отвечал тот, – люди верят, что любовь творит чудеса. А нам сейчас очень бы пригодилось чудо. Не по меркам людей. По нашему счету.

конец третьей ветви


к оглавлению