На главную страницу "Форменоса" На главную страницу
портал "Миф" К оглавлению "Эанариона"

Глава 4. О Братоубийце

Рассказывают, что, когда отгремели бои Нирнаэт Арноэдиад и когда время умерило скорбь тех, кто лишился близких, когда сыновья Феанора еще не оправились от ужасных потерь и не решили, как им продолжать борьбу дальше, вот тогда Рандирвен, которую называли еще Провидицей Нолдоров, предвидя грядущие беды и надеясь отвратить их, пришла в Дориат. Звездный Камень, некогда подаренный Альвдис дочери, провел её сквозь колдовскую завесу Мелиан, но силой могущественнее чар Камня была скорбь всемудрой нолдиэ о тех бедах, что свершается, если она не предостережет о них.
И в час сумерек она подобно призраку появилась из леса и вошла в Менегрот, и Звездный Камень сиял на груди её, и печаль была во взоре её. Безмолвной тенью следовал за супругой Курутано, сын Махтана. Они, облаченные в темно-синие траурные одежды, шли словно не видя никого. Робость и смущение овладевали душами эльфов Дориата при взгляде на этих нолдор.
Они предстали перед Тинголом и приветствовали его как равного. Владыка синдаров не меньше своих подданных был напуган появлением нежданных гостей, однако пытался скрыть это.
– Я приветствую Провидицу Нолдор в своем дворце. Что угодно ей от меня?
– Я пришла предостеречь тебя, Эльвэ Синдаколло. Тебе и твоему народу грозит беда, великая беда. И в твоих силах не допустить её, если ты последуешь моему совету.
– Как имя этой беде?
Рандирвен ответила негромко, но от этого тихого слова все вздрогнули:
– Сильмарил.
– Ты хочешь получить его?! – сверкнули глаза короля.
– Нет, – покачала головой Рандирвен. – Я не связана Клятвой и не стремлюсь обладать Проклятым Камнем. Но и тебе, король, не долго быть его владельцем, ибо таково заклятие, наложенное Морготом на Сильмарили, что Камни эти, буде вырвут их у Моргота, омоются реками крови и станут причиной еще не одного Братоубийства. И потому, король, если ты дорожишь своей жизнью и жизнью своего народа, избавь Дориат от Сильмарила.
– Как избавить? – спросил король, смущенный словами Рандирвен.
– Отдай его тем, кто поклялся Неугасимым Огнем и Звездным Светом, что получит этот Камень. Отдай его сыновьям Феанора.
– Отдать? Им?! – гнев запылал в очах Тингола.
– Выслушай меня, король. Выслушай меня спокойно. Я по праву называю сыновей Феанора своими братьями. И хотя сейчас они ослеплены поражением и не слышат никого, даже друг друга – но меня они услышат. Ты назовешь мне цену Сильмарила, я передам твои слова братьям – и, поверь мне, они заплатят любую цену! Я знаю: полны сокровищницы Менегрота и нет на свете богатств дороже Сильмарила; но подумай – ведь ценой Камня может быть и служба. Остры мечи нолдоров, зорки глаза, не дремлет ум, искусны руки – и всё это будет обращено на службу тебе, король. Я клянусь тебе памятью Феанора, создавшего Сильмарил: какую бы цену ты ни назвал - она будет уплачена.
В тронном зале воцарилась молчание. Тингол размышлял над услышанным.
Наконец он ответил:
– Благородны намеренья твои, ар-нолдиэ, но я не последую твоим советам, ибо слишком многих мук стоил Дориату Сильмарил, омытый слезами дочери моей и кровью человека, которого я полюбил как сына. Отдай я Камень – я заслужил бы имя предавшего их.
– А, кроме того, – вновь сверкнули глаза короля, – никогда не стану я договариваться с твоими братьями, ибо один из них – убийца моего брата, и только борьба с общим врагом удерживает меня от мести Карантиру, другие же едва ни стали убийцами Берена и Лучиэни. Да и какой службой смогли бы они оплатить Сильмарил? Ты говоришь – их мечи смертоносны; но разве нуждаются в охране границы Дориата? Ты говоришь – их руки искусны; но разве создадут они что-либо более прекрасное, чем Сильмарил? Ты говоришь – они остры умом; так отчего же вновь их армии разбиты? Так что не в силах сыновья Феанора заплатить цену Сильмарила.
– И скажу тебе, Провидица Нолдоров, что на сей раз ты ошиблась, предвещая Дориату новое Братоубийство и гибель – ибо велика мощь Завесы Мелиан, и не один враг не ступит на Огражденную Землю. И если и таит Сильмарил в себе великую опасность, то нигде не будет он укрыт надежнее, чем в Дориате.
– Ты сказал свое слово, король, – промолвила Рандирвен, и в глазах её блестели слёзы. – Ослепленный своим величием, ты не захотел услышать меня... Но запомни: когда всё, что доселе казалось незыблемым, рассеется словно призрак, то вспомнишь ты мои слова – но будет поздно.
– Уж не хочешь ли ты, ар-нолдиэ, накликать на Дориат беду? – раздался голос Мелиан.
Услышав это, Рандирвен улыбнулась, но взгляд ее был холоден:
– О майэ Мелиан, говорят – ты прозорлива. Говорят еще – ты полюбила эту землю и этот народ. Отчего же теперь королевская гордость затмевает твой мудрый взор? Отчего хочешь видеть ты во мне, а не в своем супруге, источник бед Дориату? Или тщеславие королевы дороже тебе жизней синдаров?
Они стояли друг против друга – Мелиан, облаченная в сияющие бело-золотые одежды, чей божественный лик лучился красотой Предначальных дней дивного Запада, и простая Странница со Звездным Камнем на груди, Камнем, что вечно напоминал ей о былых утратах и вещал об утратах грядущих. Две царственные женщины стояли друг против друга и казались воплощением Благого Света Валинора и боли народа нолдоров, воплощением красоты совершенной, но видящей в мире только себя и неизбывной печали тех, кто не отгораживался от страданий мира, а разделял их.
И Рандирвен молвила:
– Королева, в тебе я вижу тот Свет, что некогда наполнял Аман, тот Свет, что сияет в Сильмарилах, тот Свет, прекраснее которого нет и не будет в Арде; тот Свет, что обрёк сначала позору, а потом и гибели мой народ, тот Свет, что скорее уничтожит самоё себя, но не даст никому с собой сравняться. И как когда-то Валары предпочли предать Срединные Земли, но не допустить умаления величия своего, так ныне ты со своим супругом готова бросить жизнь эльдаров Дориата под ноги своей королевской гордости.
Тингол и Мелиан онемели от дерзости нолдиэ. А она продолжала:
– Мне следовало бы понять заранее, что Свет предает не только страждущих, но и себя. Я в последний раз поверила Свету – и вновь обманулась. Больше я не приду к вам с предостережением. И в том, что случится, вините не нолдоров, но самих себя.
Она повернулась и пошла прочь – словно бесплотный призрак скорби, явившийся ниоткуда и ушедший в ничто. И деревья Рэгиона скрыли Рандирвен и Курутано, словно и впрямь привиделось синдарам явление нолдоров.

* * *

Карантир нашел себе пристанище в не слишком гостеприимном Ногроде. Словно простому кузнецу, приходилось ему день и ночь стоять у горна, оплачивая гномам право находиться среди них. Он был сдержан и даже любезен со своими хозяевами, но тем больший гнев скрывало его спокойное лицо. И чем больше уходило времени, тем непереносимей становились для него воспоминания Нирнаэт Арноэдиад...

...Перед битвой он приехал в Белегост, где гномы не уставали славить его кузнечное искусство и воинскую доблесть, где многие были его учениками, а некоторые – даже товарищами. Он приехал туда и говорил с вернейшим своим другом – королем Азагхалом – о том, что падение Моргота осуществимо, если Союзу Маэдроса достанет войск. Король гномов ответил ему так:
– Я верю твоим словам о скором падении Моргота, Карантир, но ты мог бы и не говорить их. С меня достаточно того, что просьба исходит от тебя. И я не только дам тебе столь большое войско, какое смогу собрать, но и сам пойду с тобой.
И вот приходит день битвы. И Ульдор Проклятый заманивает их в западню. Если бы не помощь гномов, эльдары Тар-Гэлиона не вышли бы из окружения. Карантир спешил на помощь братьям, а Азагхал, благородный воитель, пожертвовал жизнью своей, чтобы остановить Глаурунга.
Карантир кричал в бою: “Победа или смерть!” – не желая выносить более позора отступления; но Маэдрос, жалея тех, кто уцелел, приказал трубить отход. Тогда Карантир сказал “Я и мои воины будем прикрывать уходящее войско”, – и Келегорм с Куруфином потребовали: “Месть за сыновей Альвдис велит нам остаться с Карантиром”. “Нет, – ответил Маэдрос, – нолдоры уйдут вместе. Спины наши защитят наугримы”. Карантир тогда не пожалел бы жизни, чтобы воспрепятствовать воле старшего брата, но слово полководца – закон. Вот так и случилось, что из многотысячного войска наугримов вернулась в Белегост лишь десятая часть, и несли они мертвое тело короля Азагхала.
И многовековая приязнь гномов Белегоста к Карантиру сменилась ненавистью, и когда он, израненный и изможденный, явился к вратам Габилгатола, то стражи не впустили его, сказав:
– Ты жив, а государь наш мертв. Дерзнешь ли ты смотреть ним в глаза?

И он бежал на юг, словно вор от плетей, словно преступник, объявленный вне закона. Он покинул остатки своего народа, велев им скрыться в горах, залечивать раны и ждать. Он понимал, что теперь нолдоры Тар-Гэлиона, некогда сами славившиеся гостеприимством, не найдут приюта ни у кого, разве что у Амрода и Амраса, ибо там можно не просить об убежище, а потребовать его. Но идти к младшим братьям Карантир не хотел – он презирал, он почти ненавидел их за то, что они единственными из сыновей Феанора всё же сохранили свои владения.
Так волею судьбы и собственной волей Карантир Кователь остался один. Он шел по горам на юг и часто падал от увечий и усталости, и ветры сбивали его с ног, и камнепады угрожали смертью. Раны его некому было перевязать, а он почти не замечал их боли, ибо страшнее всех ран тела огнем горела рана в душе: разбиты! рассеяны! Государства нолдоров не существует! Так как же исполнить Клятву?!
Его одежда превратилась в лохмотья. Его длинные черные волосы спутались и посерели от пыли. Его лицо почернело от перенесенных тягот. Трудно было узнать в этом призраке эльдара некогда величавого и грозного владыку Тар-Гэлиона. Но глаза его горели словно полыхающие уголья: он не сдался, хоть и пришлось ему отступить.
Он почти дошел до Ногрода, когда силы оставили его. Гномы подобрали его, ибо не могли не проявить милосердия к жестоко измученному эльдару. Но когда их стараниями он стал поправляться, то увидел, что неприязнь наугримов после Нирнаэт Арноэдиад ожидает его и здесь; и тогда, превозмогая боль еще не заживших ран, он встал к горну, и ковал сам, и обучал гномьих мастеров, чтобы быть нужным им, чтобы они не выгнали его, как прокаженного. И чем больше уходило времени, тем больше поднималась в душе Карантира Мрачного ярость и желание расквитаться со всеми за всё!..

Чем неисполнимее становилась Клятва, тем больше подчиняла она себе сознание Карантира, тем больше становилась она смыслом его жизни. И чем неприступнее для нолдоров был Ангбанд, тем уязвимее оказывался Дориат. И стоя у горна в Ногроде, сын Феанора всё чаще вспоминал слова Курутано, сказанные столетия назад:
“Ангбанд несокрушим. Нолдорам не взять его. И Клятва ваша, кажется, неисполнима. И я советую тебе и твоим братьям подумать, в чем ваша цель: победить Моргота или вернуть Сильмарили – может статься, что это не одно и то же.”
Теперь он понял, что слова сына Махтана были пророческими. Но как проникнуть в Дориат, что был закрыт для нолдоров и в лучшие дни?..

* * *

Ему показалось, что он слышит знакомые голоса. “Этого не может быть. Они не могут оказаться здесь,” – подумал он и снова взялся за молот.
Но в тот же день вечером кто-то осторожно постучался в его дверь. Он поспешил открыть.
– Вы? Здесь?
– Тише, Учитель.
Они быстро вошли, он бесшумно опустил засов.
– Нас здесь никто не услышит?
– Нет, успокойтесь, – он жестом предложил им сесть и опустился в кресло сам. – Как вы оказались в Думунзахаре?
– Мы изгнаны из Габилгатола так же, как и ты, Учитель.
– За что?
– За верность тебе.
Карантир сцепил руки, опустил голову, сдвинул брови – видно было, что гнев закипает в нем.
– Учитель, не терзайся из-за нас. Мы сами виновны в своем изгнании – нам следовало уйти за тобой, как только тебя не пустили на порог Габилгатола.
– Прости нас, Учитель.
– Но мы надеялись объяснить собратьям, что ты осужден ими неправедно, что ты невиновен в гибели государя Азагхала.
– Я виновен в его гибели, – тихо сказал Карантир, не поднимая головы.
– Учитель!
– Учитель! – они бросились к нему, и беспредельной преданностью светились глаза наугримов и желанием утешить того, кто потерял лучшего друга.
– Учитель, ты знаешь, насколько мы преданы тебе. Ты можешь располагать нами.
Он поднял голову. Глаза его зажглись огнем действия. Он негромко и напряженно спросил:
– Здесь никто не знает, почему вы покинули Габилгатол?
– Никто, кроме тебя, Учитель.
– И никто не знает, что мы верны тебе.
– Спасибо вам, – тихо сказал Карантир. – Я всегда высоко ставил дружбу народа казад, но теперь вижу, что недооценивал вас. Когда я был государем, я принимал вашу преданность как должное, и только теперь, когда я изгнанник, проклятый во многих местах, я по-настоящему понял, каким сокровищем обладал, не замечая его. Как мне отблагодарить вас за то, что вы не отвернулись от меня в убожестве моем?
– Учитель, нам нечего не надо, кроме счастья служить тебе.
– Учитель, мы явились сюда, чтобы исполнять любую твою волю.
Услышав это, Карантир, чья беспощадная жестокость не раз сотрясала Средиземье, Карантир, кого звали Мрачным, от кого отворачивались даже свои, Карантир единственный раз в жизни заплакал.

* * *

Часть наугримов Белегоста сын Феанора отправил к своим нолдорам, но трое – Финн, Нарин и Трег – остались с ним в Ногроде. Они продолжали тайно видеться со своим учителем, и всё чаще в их разговорах звучало слово “Дориат”.
И вот настал день, когда сын Феанора пожелал им удачи, и они отправились в путь среди многих мастеров-наугримов, приглашенных Тинголом. Трое преданных Карантиру должны были узнать, где хранится Сильмарил и как можно будет его добыть.

То, что ожидало их в Дориате, показалось гномам Белегоста великой удачей, но то была не удача, а гибельный рок и исполнение заклятия Моргота, наложенного на Сильмарили. Но не ведали об этом Финн, Нарин и Трег, и когда услышали, что не только не скрывают от них Сильмарил, но и приказывают вставить в Наугламир, то счастью их не было предела; и самое несбыточное желание – своими руками отдать Сильмарил учителю – казалось им почти свершенным. Но они понимали, что трое – это слишком мало, чтобы противостоять всему Дориату, и завели хитрые речи с товарищами.
Они знали от учителя, что камни Наугламира сотворены нолдорами; но кто кроме них знал об этом? Поэтому они сказали ногродцам, что камни эти добыты их народом для Финрода, что ожерелье ковали гномы (это было единственной правдой в их речах), и посему Наугламир должен принадлежать гномам. Они говорили:
– Ожерельем владел Финрод, но он погиб. Будь у него сын – не было бы владельца законнее, но раз наследника нет, то сокровище должно вернуться к сотворившим его, к наследникам сотворивших. А Сильмарил будет нашему народу достойной платой за то, что мы своим оружием даровали мир и благополучие Дориату.
Так говорили они, и ногродцы им верили. И замыслили они, окончив работу, похитить Наугламир.
В тайне от них Финн, Нарин и Трег решили так: “Учитель рассказывал нам, что Феанор велел не брать сокровищ в поход, и Учитель презирает ослушавшихся. Камни Валинора, к тому же принадлежавшие Дому Финарфина, не нужны Учителю. Наугламир – ничто для него, Ожерелье останется в Думунзахаре. А Учитель найдет способ завладеть Сильмарилом, если мы принесем его ему.”
Наугримы трудились молча, и никто в Дориате не подозревал, что Завеса Мелиан не смогла удержать беду, уже проникшую к ним.

– Нолдоры воюют с Морготом, а Дориат живет в мире, и оттого много недоброжелателей ныне у Дориата, – сказала Мелиан Тинголу. – И между тем, именно мы ныне владеем славнейшими из нолдорских сокровищ – Наугламиром и Сильмарилом. Я боюсь, что Рандирвен права и нам эти сокровища опасны, а если объединить их, то они будут опасны вдвойне.
– Королева, я не узнаю тебя, – ответил Тингол. – Ужели слова печальной Странницы испугали тебя настолько, что ты не веришь в мощь собственных чар? Кого бояться нам? – Врагу Дориат был недоступен всегда, а Клятва нолдоров, быть может, и страшила бы меня, будь у сыновей Феанора войска. А войск у них нет, их народ почти уничтожен, гномы их возненавидели. Нолдоры – ничто для меня, славнейшего из эльфийских государей Эннора, и в знак величия своего я по праву буду носить Наугламир с Сильмарилом!

В кузне шел приглушенный разговор:
– Как же мы его унесем? Ведь Тингол неотступно смотрит за нашей работой.
– Как мы пройдем мимо синдаров?
– Вы испугались? – сурово спросил Финн. – Вы готовы отступиться? Отдать сокровище, принадлежащее вам по праву?
– Финн, если ты знаешь, что делать, – скажи.
– Если Тингол встанет на нашем пути, – ответил ученик Карантира, – я найду способ убрать его.

По Ногроду разнеслась ужасная весть. “Предательство!” – кричали гномы и рвали себе бороды. “Злодеяние!” – восклицали они и точили оружие. “Дориат расплатится за убийство мастеров!” – голос в голос повторял весь Думунзахар.
Изо всех ушедших в Дориат наугримов вернулись трое, но один почти сразу скончался от ран. А выжившие рассказали, что Тингол велел им перековать Наугламир и вставить в него Сильмарил, но когда работа была закончена и пришел час расплаты, он отказался наградить мастеров, тогда они возроптали – и он велел страже перебить их, но горстка сумела бежать.
Такой чудовищный проступок не может быть не наказан – и Ногрод готовился к войне.
Карантир не поверил ни одному слову о произошедшем в Дориате и ждал случая узнать всю правду. Чтобы не вызвать недоверия гномов (ведь речь шла о Сильмариле!), не обнаружить своих истинных намерений, он сделал вид, что у него открылась рана, – и почти не выходил из своих покоев.
В его душе сплетались гнев и надежда: его ученики – Финн, Нарин и Трег – погибли или же бежали? Живы ли они? А если нет, то пусть опасается Тингол не столько исполнения Клятвы Феанора, сколько мести учителя за убитых учеников.

Нэрат – один из двоих уцелевших в Дориате – шел ему навстречу. Кроме них, в коридоре никого не было. Удобнее случая нельзя было и придумать.
– Нэрат, я рад, что увидел тебя.
– Как ты себя чувствуешь, Карантир?
– По-прежнему плохо, – нолдор притворно вздохнул. – Нэрат, я хотел сделать тебе подарок. Он ждет тебя у меня в покоях.
Когда они вошли туда, Карантир с ловкостью и силой, отнюдь не свойственной раненому, схватил Нэрата так, что тому было не вырваться, и, держа у его горла кинжал, потребовал:
– А теперь ты расскажешь мне правду о том, что произошло в Дориате.
И Нэрат торопливо и испуганно поведал, как гномы Белегоста подговорили их захватить Наугламир, ибо он принадлежит народу казад по праву, как они отказались отдать его Тинголу, а когда тот вырвал сокровище у них, Финн поразил его насмерть. Потом, спрятав Ожерелье и надеясь, что не сразу узнают синдары о произошедшем в кузнице, они поспешно покинули Менегрот, но в лесу Рэгион их настигла погоня...
– Финн, Нарин и Трег... убиты? – побледнев, спросил Карантир.
– Да. Они были изранены стрелами, но Нарин нес Наугламир и, не замечая ран, надеялся уйти, скрыться. Финн и Трег прикрывали его. Именно на них обрушились синдары с мечами. Их изрубили, отобрали Наугламир, и пока они сражались, многие из нас скрылись – да только мы двое выжили.
– Хорошо, – сказал Карантир и убрал кинжал в ножны. Голос нолдора был каменно-спокоен, но глаза, пылающее гневом, выдавали его. – Я вижу, ты не солгал мне. И запомни. Нэрат, никому не скажешь ты ни слова о том, что я спрашивал тебя, и о том, что ты мне поведал. А чтобы ты получше молчал, я сделаю тебе обещанный подарок, – он снял с пояса кинжал, которым только что грозил наугриму. – Возьми его. Это доброе оружие.
Нэрат взял.

* * *

Раны Карантира медленно, но заживали – так думали наугримы. Он стал появляться в кузне, хотя работать как прежде еще не мог. И потому он много говорил с мастерами, повторяя слова погибшего Нарина о гномьих камнях Наугламира, взывая к гордости народа казад.
Это было страшнейшим из предательств – ибо Карантир умышленно обрекал на смерть оказавших ему гостеприимство. Его план был беспощадно прост: “Гномы истребят синдар. Синдары – гномов. Кому бы ни достался Сильмарил – чем меньше будет у него защитников, тем легче я им завладею”. И потому сын Феанора делал всё, чтобы сколь возможно больше наугрим отправились на Дориат.
Мысли, внушенные Карантиром, казались гномам их собственными, и потому, когда они послали в Белегост за помощью, а те не только отказали, но и советовали гнать Карантира, ибо он подстрекает наугримов к войне и гибели, – даже тогда в Думунзахаре никто не внял этим словам, никто не поверил в предательство нолдора.
Карантир же мрачно радовался, видя, как руками наугримов вершится его суд над убийцами учеников и над не слишком гостеприимным Думунзахаром, где его, вождя нолдоров, государя Тар-Гэлиона, заставляли не разгибая спины трудиться, точно беглого раба. “Свершается месть, – думал сын Феанора, – но главное еще впереди. Я убью стольких, скольких понадобится, я готов погибнуть и сам, но прежде я завладею Сильмарилом!”.

Войско гномов наконец ушло – и как в воду кануло. Не приходило никаких вестей. С каждым днем Карантир беспокоился всё больше, всё яснее предчувствие говорило ему, что Сильмарил наугримы не добыли, что войска Ногрода разбиты, и значит ему, Карантиру, лучше всего покинуть Думунзахар раньше, чем озлобленные поражением наугримы обратят свой гнев на него. И потому однажды ночью сын Феанора бесследно исчез.
Между Гэлионом и Дориатом лежали владения Амрода и Амраса, мало разоренные войнами. Карантир знал, что там он найдет Келегорма с Куруфином, и надеялся, что им известно что-нибудь о боях наугримов и синдаров. Карантир поспешил к братьям.
Близнецы были опечалены, увидев, что Темная Троица собралась на их землях – но как могли они возразить старшим братьям? Младшие молчали, и их утешало только то, что старшие всё время проводят втроем, не подпуская к себе никого, разве что разведчиков Келегорма, ибо ему по-прежнему приносили вести звери и птицы (а может быть, то были духи в образе животных). От них-то и узнал Келегорм горькую для сыновей Феанора правду.
Тингол связывал майэ Мелиан с Эндорэ, связывал с тем обликом, коий она приняла, став его женой. С гибелью Тингола эти связи были расторгнуты – и Мелиан не могла не покинуть Срединные Земли. И ее исчезновение было и исчезновением чар, ограждавших Дориат. Так народ синдаров, отвыкший за века мира от войн, оказался беззащитен и не способен принять бой.
– Славно! Славно! – восклицал Карантир, слушая рассказ Келегорма. – А что случилось дальше?
И пришли гномы – разъяренные воины, выдержавшие не одно сражение. Телами синдаров вымостили они себе дорогу в Менегрот. Произошедшее в Тысяче Пещер было не сражением, а избиением. Сокровищницы Тингола разграблены, Наугламир захвачен.
– И что же? – в нетерпении спрашивал Карантир. – Ведь они не вернулись в Ногрод. Что задержало их?
– Брат, – скорбно проговорил Келегорм, – произошло самое страшное, что ты можешь предположить, – снова на нашем пути встал Берен.
– Берен?! Мало было ему одной смерти!
– Мало было ему однажды отнять у нас творение отца! – воскликнул Куруфин в гневе. – Когда бы ни Хуан, этот человек давно был бы мертв раз и навсегда!
– А теперь у него защитник надежнее раукара, – добавил Келегорм.
И брат поведал брату, как Берен с отрядом эльфов напал на возвращающихся в Думунзахар наугримов, захватил Наугламир и унес его на Тол Гален, на землю Возродившихся из Мертвых. И никто из живущих не смеет ступить туда, ибо живым нет там места, и обитатели той земли не смеют отлучаться с нее.
– Но Берен сделал это – и доселе жив. Отчего же нам не попытаться ступить на Дор Фирн-и-Гуинар? Я не боюсь Берена.
– Карантир, и мы с Куруфином не боимся того, ибо хотя он и удачливее нас, но лишь человек. И всё же мы не пойдем воевать Тол Гален и вот почему.
Да, Берен нарушил пределы своих владений и жив. Пока жив, Карантир. Чары Мандоса охраняют этот остров. Берен, вмешавшись в дела живых, нарушил волю Мандоса, и, поверь мне, Сильмарил погубит его. Берен и Лучиэнь получили право быть в мире живых, но не рядом с живыми. Он поплатится за месть гномам, и у него не будет убийцы – он сам погубил себя.
– А что же нам делать теперь, Келегорм?
– Ждать, Карантир. Терпеливо ждать.
– Чего?
– Смерти Берена. Когда его и его жены не станет, исчезнет и Дор Фирн-и-Гуинар, останется только Тол Гален, а уж его-то захватить мы сумеем.
– Опять ждать! Когда удача была так близка...
– Если ты не хочешь ждать – я не держу тебя, брат. Но помни – мы с Куруфином с тобой не пойдем: смерти от оружия мы не боимся, но пасть жертвой чар Мандоса не желаем.
Карантир долго молчал, нахмурившись, потом сказал:
– Ты прав, Келегорм. Придется ждать.

Карантир и Куруфин были убеждены, что их старшим братом движут лишь осторожность и благоразумие, а Келегорм не желал, чтобы они знали об истинной причине его нежелания идти на Дор Фирн-и-Гуинар: он бы скорее умер, но не поднял оружия против Лучиэни.

Вскоре Темная Троица покинула владения младших братьев. Никто не знал, где они блуждают, а близнецы были и рады ничего не слышать о них, ибо старшие были вольны распоряжаться всем, чем владели Амрод и Амрас, как своим.
Неслышными тенями скользили Келегорм, Карантир и Куруфин в травах, пристально наблюдая с берега Адуранта за всем происходящим на Тол Галене; лесными призраками ходили они по Рэгиону и Нэлдорету, изучая уязвимые места Менегрота, если вдруг придется брать его боем; внезапно появлялись они перед своими нолдорами, таящимися теперь от сородичей больше, чем от врагов, – сыновья Феанора готовили бойцов к войне за Сильмарил, войне, которая не может быть неудачной, ибо противник их будет неизмеримо слабее Владыки Ангбанда. Иногда Темная Троица появлялась и перед Маэдросом, говорила о своих небольших победах и скрывала истинные приготовления.

Время шло. Диор правил в Менегроте, а жизнь Берена угасала.
Его не коснулась старость, его не покидали силы, просто день ото дня он становился прозрачнее, на глазах превращаясь в светлый призрак, не облеченный плотью. То же творилось и с Лучиэнью. И чем меньше тело сковывало ее, тем прекраснее казалась она - почти майэ, сбрасывающая покров.
И не только нарушение запрета вмешиваться в дела живых точило силы Берена и Лучиэни, но и Сильмарил медленно губил их, ибо заклятие Моргота не было снято и кого как не их – похитителей Алмаза – должно оно было настигнуть? Благой Свет Валинора вливал жизнь в их тела, и всё же Камень был проклят и надлежало ему вторично погубить Берена и Лучиэнь. И они умерли.

* * *

Темная Троица жила у близнецов, когда гонец Келегорма принес им весть о смерти Берена и о том, что Сильмарил – в Дориате.
– Как поторопились они надежно защитить Камень! – воскликнул Келегорм. – Мы бы захватили Тол Гален, но сокрушить Менегрот мы не можем – у нас нет для этого войска. После смерти Тингола Тысяча Пещер были беззащитны, но сейчас там Диор, и его дружина, и синдары, ставшие отменными бойцами за это время.
– Это невозможно... – как в бреду говорил Карантир. – Сильмарил не уйдет из наших рук, когда он так близок!
Куруфин, обхватив голову руками, напряженно размышлял.
– Я знаю, где взять войско, – вдруг сказал Карантир.
– Где?!
– Вот здесь. Мы потребуем дружину у младших братьев.
– Они расскажут о нашем походе Маэдросу...
– Мы возьмем с них слово, что они будут молчать.
– Итак, Менегрот обречен – провозгласил Келегорм.

Вечером того же дня, когда старшие братья вышли к младшим, Карантир, говоря о чем-то с Куруфином, вдруг громко рассмеялся. Амрод, услышав это, сказал:
– Брат, много столетий прошло с той поры, когда слышал я твой смех в последний раз. Ни разу не смеялся ты после гибели отца. Что же произошло ныне, что стал ты вдруг весел?
– Я отвечу тебе, брат мой... – начал Карантир, но Келегорм прервал его:
– Но прежде ты и Амрас услышите наше требование и поклянетесь исполнить его.
– Вы в праве требовать от нас.
– И мы всё сделаем, как вы прикажете.
– Хорошо. Итак, вы отдаёте нам бОльшую часть вашей дружины, и ни слова об этом не говорите Маэдросу и Маглору.
– Какого врага идете вы воевать в такой тайне?
– Или позабыли вы, братья, о Клятве? – грозно спросил Карантир.
– Ужели синдары стали врагами нолдоров?! – смертельно побледнев, спросил Амрас. – Ужели вновь обнажат эльдары меч против эльдаров?!
– Мы поклялись преследовать всякого! Или вы не помните? – Келегорм в эту минуту был так похож на ослепленного гневом отца!
– Так вот отчего смеешься ты, Карантир... – безысходно промолвил Амрод. – Да, мы сдержим свое слово, ибо не вправе спорить со старшими, но прежде я умоляю вас: откажитесь от преступного своего замысла!
– Едва ли ты достоин носить имя сына Феанора! – резко ответил Келегорм.

Войска у них набралось немало, и всё же далеко не достаточно, чтобы захватить Менегрот. Но это не смущало Темную Троицу – они были готовы хоть без дружины пробиться к заветной цели.
Небольшими отрядами осторожно и медленно пробирались нолдоры к границам Дориата. Каждый из сыновей Феанора вел своих бойцов к условленному месту. Они решили напасть на синдаров внезапно, хотя Куруфин пытался уговорить братьев бросить вызов Диору. Карантир в ответ только полыхнул очами, Келегорм спокойно объяснил:
– Благородству иногда следует предпочитать благоразумие, брат мой. Каждый нолдор в бою стоит троих синдаров, но у Диора вдесятеро больше бойцов, чем у нас...

Итак, они пробирались к Дориату. Карантир, опытный вождь и искушенный следопыт, вел своих безупречно тихо, однако даже не думая при этом о дороге, – сказывалась многолетняя привычка. Мысли сына Феанора занимал недавний разговор с Келегормом, и когда он вспоминал слова брата, то кровь бросалась ему в лицо.
Дело в том, что Келегорм сказал как об очевидном:
– Когда Сильмарил будет наш, мы отнесем его Маэдросу.
Почему Маэдросу? – спросил тогда Карантир.
– По закону, Алмаз должен принадлежать старшему в доме Феанора.
Карантир чуть не вскричал: “Добыть Сильмарил, чтобы тут же его лишиться!” – но осторожность взяла в нем верх над горячностью, и он поспешил притворно согласиться с братом.
И пробираясь к Дориату, он думал о том, что хоть Сильмарил еще не в их руках, но новое препятствие отделяет его от Алмаза. Карантир был готов примириться с мыслью, что Сильмарил будет общим для Темной Троицы (а не принадлежать ему одному), но отдать его Примирителю и Песнопевцу?! – нет, только не им, скрывающим слабость и нерешительность под маской благородства. Но если Келегорм решил, то такой исход неизбежен... Что же делать? Как не дать Келегорму распорядиться Сильмарилом?
Карантир всеми силами избегал единственного ответа на этот вопрос: чтобы Сильмарил не достался Маэдросу, должен погибнуть Келегорм.
Но как ни ослеплен был Карантир жаждой мести, как ни вожделел он Сильмарил, но и ему казалась чудовищной мысль обречь гибели старшего брата и вернейшего помощника. И чтобы отвлечься от нее, Карантир со всё возрастающей ненавистью думал о синдарах.

...Охраняющих границы часовых они сняли мгновенно и бесшумно. Чтобы синдары как можно дольше не узнали о вторжении, они убивали всех, кто попадался им на пути, мчась по Нэлдорету и Рэгиону. Но всё же несколько синдаров сумело скрыться от стрел нолдоров, и ужасная весть всколыхнула Менегрот.
Диор был достойным сыном Берена, он не дал испугу охватить его народ. Почти мгновенно изготовилась к бою дружина, вооружились и остальные. Чтобы уберечь женщин от сражения, которое вот-вот должно было разразиться, Диор приказал им вместе с детьми собраться в отдаленной части дворца и наглухо запереть двери. Королева Нимлот подошла к супругу и сказала:
– Твой отец одолел когда-то сыновей Феанора. Одолеешь их и ты. Я верю в твою победу.
Диор улыбнулся, Нимлот поцеловала его, и никто не мог поверить, что то был последний поцелуй в жизни обоих.
Поверх доспехов Диор одел Наугламир, и Свет Сильмарила озарял мужественное лицо короля, в чьих жилах слилась кровь майаров, эльдаров и атани, короля, который был достойным потомком своих славных предков. Для него не было выбора – победить или умереть – он знал, что любой ценой обязан победить, уберечь свой народ, покарать тех, кто когда-то едва не погубил его отца и мать.
Сильмарил, сияющий на груди короля, придавал ему новые силы. Его дело было правым, а значит, удача не может не оказаться на его стороне.

И он спокойно вышел на бой с уже опьяневшим от крови Келегормом.
Милосердие Лучиэни когда-то вернуло жизнь Келегорму, но вождь нолдоров забыл об этом, идя убить ее сына.
Клятва была сильнее памяти.

Натиск нолдор был столь неистов, что, несмотря на попытки синдар выставить кольцо обороны вокруг Менегрота, они скоро были вынуждены отступить в Тысячу Пещер. Келегорм – предводитель нолдорского войска – искал поединка с Диором, расчищая мечом дорогу к королю синдар. Возглавить свою дружину он велел одному из приближенных. Точно так же поступил и Карантир, старавшийся не терять брата из виду, чтобы тем самым не терять из виду Диора и Сильмарил, близость которого сын Феанора ощущал уже всем существом, и желание завладеть Камнем заглушило все другие стремления и чувства Карантира. Он бешено рубился, почти не замечая при этом врагов, – он видел лишь поединок Келегорма и Диора.
Бойцы стояли друг против друга. Они были мужественны и искусны, их силы были уравнены, ибо, хотя Келегорм был более ловок, Диору помогал сияющий у него на груди Сильмарил. Каждый из них свято верил, что бьется за справедливое дело, каждый по праву считал другого вором, каждый был движим местью за погибшего отца. И они бились друг с другом, хотя убийца у их отцов был общий, и Он, глядя со своего трона на севере, смеялся над истекающим кровью Белериандом...
Никто не смел вмешиваться в поединок двух вождей. Он длился, казалось, нескончаемо долго – ибо нескоро уставали эльдары, а Диору помогал Алмаз Феанора.
Прекрасный мозаичный пол Менегрота был залит кровью, и о трупы павших спотыкались живые бойцы. Небольшие группы нолдоров то оборонялись от синдаров, то преследовали их, и в сражении погибали те чудеса красоты, которые столетьями создавали эльдары Дориата и наугримы. И в безумной ярости схватки никто из противников не замечал этого, как тем более не заметил и нескольких упавших факелов...
Огонь быстро поднялся по занавесям, охватил деревянные украшения, двери. В Менегроте начался пожар. И случилось так, что сильнее всего разгорелось пламя там, где по приказу Диора наглухо закрылись женщины и дети. Увы, осторожность их обернулась гибелью, ибо, задыхаясь в дыму и пламени, не могли они выбраться наружу. Синдары спешили помочь им, разрушить убежище, ставшее вместилищем смерти, – но на пути их становились нолдоры, принуждавшие биться даже тех, кто хотел помочь гибнущим в огне. И большинство женщин и детей погибло в страшном пожаре; те же, кто вырвался из пламени в лес, находили смерть и там – не от рук нолдоров, но от страшных ожогов. Так погибли в лесу сыновья Диора, мать же их сгинула в пламени.

Как некогда над кораблями в Лосгаре, гудел ныне пожар над Менегротом. Диор понял, какая часть дворца горит, и с удвоенной яростью обрушился он на Келегорма, чтобы поскорее покончить с ним, и бежать спасать женщин. Келегорм по-прежнему отражал все удары сына Берена, но Карантир видел, что его брат слабеет, что еще немного – и он будет сражен. Карантиру не составило бы труда пробиться к брату, отвлечь Диора и тем спасти Келегорма от неминуемой смерти; но для Карантира брат был уже лишь преградой между ним и Сильмарилом, помехой на пути к осуществлению Карантиром Клятвы.
Глаза Карантира налились кровью. “Я один буду владеть Сильмарилом! И любой, кто встанет на моем пути, – падет!”
И Карантир предал Келегорма, не спася брата от гибельного меча Диора. И Келегорм пал.
Но и силы Диора были не те, что в начале боя. Даже помощи Сильмарила не хватало ему теперь. Он был измучен поединком с сильнейшим из противников. Сын Берена, стоя над поверженным Келегормом, тяжело перевел дыхание, и уже хотел поспешить к залам, охваченным пожаром... но тут перед ним встал Карантир.
Сын Феанора почти не был утомлен – ибо он ждал этого поединка и сберегал для него силы. Он напал на Диора и сразу увидел, что тот в состоянии лишь защищаться. “Славно помог мне Келегорм, измотав Диора. Я быстро одолею его”.
Красная пелена застилала взор Диора. Огнем жгли раны, нанесенные Келегормом. Руки переставали слушаться. Меч казался всё тяжелее. “Я погибаю? Нет! Я должен победить!..” – и тут взмах меча Карантира оборвал жизнь сына Берена.
В мгновенье осознал Карантир, что Диор мертв и нет последней преграды на пути к Сильмарилу. Сын Феанора забыл обо всем, битва перестала существовать для него. Ослепительный Свет Сильмарила – единственное, что осталось во вселенной, и этот Свет принадлежал ему, Карантиру, безраздельно, навсегда! Карантир бросил меч, опустился на колени перед мертвым Диором, снял с него Наугламир и крепко сжал в руках.
Он исполнил Клятву! Он вернул Алмаз Феанора! Лик Карантира сиял торжеством, нолдор словно впитывал в себя божественно-чистый Свет Сильмарила, не желая отныне и навсегда видеть ничего, кроме этого Света...
И вдруг свет на мгновенье померк в его глазах, и тотчас он увидел, что Камень залит чем-то алым. “Кровь? Чья?” И боль, страшнейшая, никогда раньше не испытываемая им, была ответом. “Моя? Я убит?” Последним усилием воли вгляделся Карантир в Сильмарил, надеясь хоть свой последний вздох пробыть в этом чистом Свете – но чернота, подобно огромному валуну, накатилась на него.
Руки сына Феанора разжались.
Карантир лежал с широко раскрытыми глазами, рассеченный неизвестным синдаром от правого плеча до середины спины – точно так же, как некогда сам Карантир рассек Ольвэ Альквалондского. Сын Феанора был убит в спину и безоружным.
Так нашел свой конец Карантир Кователь, Карантир Мрачный, которого называли еще Убийцей Пяти Королей – Ольвэ и Диора убил он своей рукой, Тингола убили его ученики, короля Ногрода он хитростью послал он на смерть, а Азагхал погиб, потому что был другом Карантира. Не было среди нолдоров столь мрачной и страшной фигуры – он мог бы стать великим героем, он был великим Мастером, но остался в памяти как великий преступник. И как нельзя более подходило ему имя Кровавый Поток...

* * *

Куруфину никто не сказал о гибели братьев – он сам понял, что они мертвы. Сын Феанора затрубил в рог, сзывая нолдор. Когда они пробились к нему, он сказал кратко:
– Уходите. Выживите, чтобы потом рассчитаться.
– А ты, таро?
Голос Куруфина был холодным, безжизненным голосом обреченного:
– Я слишком много отступал. Я вправе не отступить сегодня. Уходите.
И он, неистово вращая тяжелым и широким мечом, один сдерживал дружину синдар, преследовавшую его народ. Куруфину незачем было жить: он понял, что если они не добыли Сильмарил сейчас, значит, им уже не обрести Камень, а раз Клятва не исполнима, то жизнь теряет смысл. И он ненавидел синдар, сумевших охранить Сильмарил, и мечтал только о том, чтобы в свой последний час забрать их с собой к Мандосу как можно больше.
Он был подобен льву, обезумевшему от боли, огромной морской волне, рушащейся на берег, ураганному ветру, сметающему всё на пути. Он мстил за братьев, за неисполненную Клятву, за свою близкую смерть. Он не ведал пощады.
Он не чувствовал ран, не замечал собственной крови – всю силу, не растраченную за долгие годы ожидания, вкладывал он ныне в свои удары, в свою месть.
Он мстил тем, ради помощи которым отрекся от Валинора его отец.
Куруфин был страшен и величествен – один против всего Дориата. И ни у кого из синдар не достало духу ударить его в спину или поразить из лука – с таким бойцом надлежало встретиться лицом к лицу, хотя бы это и грозило смертью.
Но раны его кровоточили страшно... И вот он упал на одно колено, попробовал встать, опираясь на меч, – но не удержался и рухнул. Никто из синдар не осмелился добить его.
Куруфин собрал все силы, приподнялся, но упал снова. Несколько раз он пытался встать, но вновь падал, и кровь всё сильнее хлестала из его ран. Преклоняясь и ужасаясь, смотрели синдары на собрата по крови, который был врагом, на врага, чье мужество и стойкость были образцом для всякого воина. Воля Куруфина, заставлявшая его снова и снова пытаться встать, повергала в священный трепет застывших вокруг него бойцов. И они думали, что не может эльдар быть наделен такой волей, и оттого страшились приблизиться к умирающему нолдору.
И даже когда он уже долго не поднимался, они еще не решались подойти и удостовериться, что он мертв.

* * *

Смерть простерла свои крылья над Дориатом. Отзвенели мечи, потухли пожары. Пришло время безысходных слез. Но и должным образом оплакать погибших не могли синдары – ибо им надлежало поспешить покинуть эти места, опасаясь смертоносного прихода мстящего войска нолдоров. И сдерживая рыдания, торопились эльдары Дориата предать земле тела умерших. И юная Эльвинг, в один день потерявшая мать, отца и братьев, не могла вволю излить печаль по ним. Дочери Диора отдали Наугламир, и не рада она была этому сокровищу, но на свеженасыпанном кургане поклялась до конца жизни охранять Сильмарил от сыновей Феанора, дабы не напрасной была гибель ее отца.
Так сбывалось Проклятье Мандоса. Так нолдоры, мечтавшие стать наставниками синдаров, превратились в их убийц. Так руками мастеров были разрушены одни из самых прекрасных эльфийских чертогов. Так два народа, вместо того, чтобы пойти против общего Врага, истребили друг друга к великой радости Владыки Ангбанда.
И говорят, что синдары хотели бросить тела сыновей Феанора на растерзание птицам и зверям, но явилась из леса Рандирвен и молила отдать тела братьев, и народ Дориата не посмел ей прекословить. Так Рандирвен и Курутано были единственными, кто оплакал их гибель и возвел над ними курган.
 

СИЛЬМАРИЛ

Как слеза сестры о братьях,
Капля тихой горькой скорби,
Безысходного страданья
Долгий неподдельный плач,

Как чисты печали слёзы,
Так же свет твой чист и ясен,
Так же скорбью наполняет
Сердце всех, кто зрит тебя.

Вкус един у слёз, и крови,
И у вод солёных моря –
Ты омыт был ими всеми,
Вкус их навсегда вобрал.

Кто очиститься сумеет
От проклятья родового? –
Камню может быть прощенье,
Но героям – никогда.

Вечной памятью о павших,
Вечной скорбью, вечной болью
Станет нам Звезда Надежды –
Как слеза во тьме небес.

далее



Портал "Миф"

Научная страница

Научная библиотека

Художественная библиотека

Сокровищница

Творчество Альвдис

"После Пламени"

Форум

Ссылки

Каталоги


Миражи

Стихи

Листочки

"Эанарион"

"Сага о Звездном Сильмариле"

Жизнь в играх

Публицистика

Смех

Alwdis N.N. Rhutien (с) 1994-2010
Миф.Ру (с) 2005-2010