На главную страницу "Форменоса" На главную страницу
портал "Миф" К оглавлению "Эанариона"

Глава 5.
“...и лишит их самого Сокровища”

Синей тенью стояла Рандирвен в кругу сыновей Феанора.
– Не по отцу и матери мой траур, братья, а по вам. Вы не хотите внять моим пророчествам. Вы обречены.
– Но почему, сестра? – воскликнул Карантир. – Разве ни суждено Врагу пасть? Разве ни сияет над нами Амбариндо?
– Иначе назовут Серп Валаров, – промолвила Рандирвен. – Не Амбариндо, а Амбакоро – Венец Рока и Рок Восставших.

После разгрома в Дориате воины Амрода и Амраса вернулись на Амон Эреб и с ними к близнецам пришли некоторые бойцы Темной Троицы; большинство же воителей владык Аглона и Тар-Гэлиона ушли на Химринг к Маэдросу.
Они явились к старшему в роде Феанора и рассказали ему о нападении на Дориат.
Для Маэдроса этот рассказ был страшнее пытки.
Ибо от сына Нерданэли судьба теперь требовала невозможного: он знал, что даже Клятва не заставит его обнажить оружие против народа эльдар – но он обязан был отмстить гибель братьев.
Страшное преступление братьев, необходимость и невозможность мстить за них, двойным горем легли на плечи Маэдросу и Маглору. Братья молчали, избегая всех, даже друг друга, страшась разговоров о Клятве и Долге, – они знали: отмстят они гибель Темной Троицы или нет – они равно совершат преступление.
Воины из Аглона и Тар-Гэлиона молчали тоже. Они страстно желали мести, но были приучены к жестокой дисциплине, когда воин не смеет советовать вождю. Те, кто служил Темной Троице, были ей преданы беззаветно, и скорбь сжимала их горло, и молчали воины, навеки одевшие синие одежды.
И впервые за всю историю войн радостной была для нолдоров весть о нападении войск Ангбанда, вновь взявших неприступный Химринг в кольцо осады. Осажденные были счастливы, что могут сражаться с убийцами их Государя, не думая о мести за его сыновей, они были рады, что осаждены, что лишены всякой связи с внешним миром, ибо Маэдрос впервые в жизни боялся – боялся, что однажды ему сообщат, где находятся беглецы из Дориата, где хранится Сильмарил, и тогда Клятва заставит его пойти против эльдар.
Впервые за всю историю войн бойцы Химринга старались не поразить врагов сколь можно быстро, а напротив – растянуть войну. А орки, не видя в нолдорах прежней ярости, стали сражаться с меньшим ожесточением и сами, ибо им приказано было не захватить Химринг, а лишь запереть там нолдоров.
Поэтому осада Химринга затянулась не на один десяток лет.

* * *

Маэдрос впервые в жизни устрашился Клятвы, и, будучи не в силах ни противостоять ей, ни исполнить ее, избрал лучшей защитой от Клятвы незнание о том, где Сильмарил. Чтобы эта весть даже случайно не пришла к нему, старший сын Феанора не желал знать ничего о творящемся в мире.
Замкнутость Маэдроса была удачей для Моргота, обрушившего всю свою мощь на Гондолин. Маэдрос не ведал о том, насколько Тургон нуждается в его помощи.
В “Квэнта Сильмариллион” подробно повествуется о гибели Гондолина, и нам немногое можно добавить к этим сказаниям.
Гондолин погиб от двойного предательства. Первое всем известно – это предательство Маэглина, но не оно было главной причиной гибели Потаенного Королевства, а иное – предательство Тургона, ибо он с легкость предал Государя, тогда лишь повторяя слова Феанора о заботе о Срединных Землях, пока стремился уйти из-под власти Валар, но забыв о них, когда стал правителем сам. И вполне уподобившись Валарам в стремлении создать красу и благо лишь для себя и не желая знать о бедах мира, совершил Тургон страшнейшее из предательств – предал своего отца в Дагор Браголлах. И, замкнув свое сердце от чужой боли так же крепко, как Гондолин – от внешнего мира, предал Тургон верного товарища своего Хурина, спасшего его жизнь в Нирнаэт Арноэдиад, и это предательство погубило Тургона, а не спасло, как он надеялся. Ибо, если бы вернувшийся из плена Хурин был впущен в Гондолин, то менее бы узнали о Потаенном Королевстве в Ангбанде, чем случилось это, когда тщетно взывал сын Галдора у границ владений Тургона.
Так трижды предавший Тургон был предан сам, и тот, кто не помогал, сам был обречен не получить помощи в гибельный час.

* * *

Валатаро Ульмо, никогда не оставлявший Эндорэ своей заботой, долго не мог примирить в сердце своем желание помочь тем, кого губит Моргот, и ярый гнев на нолдоров за истребление тэлери. И всё же сострадание пересилило гнев, и оттого не единожды помог Ульмо Туору, и пытался спасти Тургона, и после забота Валара стала щитом для Эарендила и беглецов из Гондолина. И повинуясь неслышному гласу Ульмо, пришли они в устье Сириона, где уже скрывались оберегаемые Валаром Эльвинг и народ Дориата. Так Хранимая Гавань стала местом, где синдары и нолдоры слились в единый народ. Могущество Ульмо оберегало эти земли и воды, и шли десятилетия, и росли дети Эарендила и Эльвинг – Элронд и Элрос – и никто не знал о существовании Хранимой Гавани.
Но томительна была для Возлюбившего Море – Эарендила – жизнь на берегу, и пренебрег он запретом Ульмо покидать Хранимую Гавань, и поплыл он на остров Балар к Кирдану, и встретил там Гил-Галада, сына Фингона, и приветствовал его как старшего родича. И радовались Эарендил и Кирдан крепкому товариществу своему, и вместе трудились, создавая прекрасный корабль Вингилот, и не ведали, что невольно раскрыта тайна Хранимой Гавани, и вести о Сильмариле достигли слуха Амрода и Амраса.

* * *

Чем больше уходило времени со дня гибели Дориата, тем сумрачнее становился Амрод. Часто глаза его вспыхивали так, как когда-то полыхали очи Темной Троицы, часто лицо его искажалось ненавистью, а рука яростно сжимала меч. Таким прежде Амрод никогда не бывал.
Он никогда не любил Темную Троицу – так он считал всю жизнь. Он всегда осуждал их жестокость, их готовность назвать врагами всякого, кто не подчиняется с первого слова; самому Амроду эти чувства были чужды – так он считал всю жизнь. Он почти ненавидел старших братьев за их готовность во имя Клятвы истреблять эльдаров – так он считал всю жизнь.
Теперь он считает иначе.
Всю жизнь он почти не желал признавать Темную Троицу своими братьями – теперь, когда они мертвы, он с неведомой ему доселе силой чувствует, что ему нет жизни, пока он не отомстит за них.
Он должен отмстить гибель братьев – эта мысль подчиняет себе всё существо Амрода. И на его лице явственно проступают черты столь сильного сходства с Келегормом.

Почти все его воины сражались в Дориате. Они помнят, каково им было отступить, когда Куруфин прикрывал их отход. Они помнят мертвое лицо Келегорма и разрубленное тело Карантира. Они жаждут отомстить убийцам вождей.
Если Химринг сражается, ища в битве забытьё, то на Амон Эребе царит страшная тишина. Здесь нет достойных противников. Здесь гнев раздирает души воинов, обреченных на бездействие. Амон Эреб копит силы для Мести.
Амрод рассылает разведчиков во всему Белерианду – искать народ, убивший его братьев. И пока Эарендил не покинул Хранимую Гавань, поиски воинов Амрода были тщетны.

– Мой вождь, мы нашили их.
Амрод не пошевелился, но лицо его напряглось, словно выточенное из камня.
– Сильмарил – в устье Сириона.
– Большое поселение? – резко спросил сын Феанора.
– Да.
– Ты был в том бою в Дориате, тебе ведомы силы синдаров – так скажи, одолеем ли мы их?
– Не гневайся, вождь, но нашего войска мало.
– Что ж... – Амрод сощурил глаза. – Келегорм готовил свой поход в тайне от Маэдроса. Не это ли было причиной его гибели?..
И Амрод оставил Амраса готовить к бою воинство Амон Эреба, а сам с небольшим отрядом поспешил на север – к Химрингу.

Они рассекли орочье войско, как нос ладьи рассекает воду. И защитники Химринга, увидя жаркий бой у подножия холма, с истинно нолдорской яростью набросились на врагов – и сокрушили их.
Амрод вошел к Маэдросу. Глаза младшего сына Феанора, казалось, не замечали ничего: взгляд был неподвижен и брови сошлись над переносьем. Маэдрос понял, с какой вестью приехал Амрод, раньше, чем тот заговорил.
– Кровь братьев взывает к отмщению и Клятва зовет нас, – рёк Амрод. – Сильмарил – в устье Сириона.
Маэдрос прикрыл глаза. Он едва ни закричал: “Пощади!”. Но вместо этого он глухо произнес:
– Да, так требует Клятва.
...Когда Феанор сжигал корабли в Лосгаре, Маэдрос бежал прочь – он не мог воспрепятствовать отцу, но и не желал пятнать руки предательством. Теперь бежать было некуда. Теперь он был старшим в Доме Феанора, и горящие жаждой отмщения очи воинов смотрели на него как на истинного преемника Государя, который поведет их к Мести. И Маэдрос понял, что если он не сразит Хранимую Гавань, то он предаст свой народ, он предаст тех воинов, на чьих глазах погибла Темная Троица, – воинов, для которых в жизни осталась только месть за вождей.
Некогда Государь Феанор увлек за собой целый народ. Теперь государь – Маэдрос, и он должен помимо воли идти туда, куда его ведет народ.
И Маэдрос отдал приказ о походе на Хранимую Гавань.

* * *

Чувство близкой беды тревожило Эарендила. Он не знал, кому грозит беда, но был странно уверен в том, что именно он властен эту беду отвести. И еще одно странное чувство владело им: он знал, что должен плыть на Запад. Эарендил ведал, что путь в Валинор закрыт даже для эльдар – и всё же вел Вингилот к закату.
 

* * *

Маэдрос надеялся избежать кровопролития. Когда же он узнал о том, что в Хранимой Гавани нашли приют нолдоры Гондолина, то мысль о штурме показалась ему чудовищной. И он послал гонцов к Эльвинг, заклиная ее вернуть Сильмарил и клянясь уплатить любую цену Алмаза.
Эльвинг отвечала так:
“Убийцы отца моего, и матери моей, и братьев моих не получат от меня Сильмарил”.
Для Маэдроса это прозвучало приговором. Смерть была милее ему, чем исполнение долга государя.

Он сидел на вершине холма, сжимая в руках палантир. Над ним прекрасная ночь простерла во всё небо свой шитый звездами плащ. Внизу, в долине, неярко горели костры его войска. Там было тихо, но он знал, что нолдоры не спят, – просто перед битвой каждый копит жажду мщения в своем сердце.
И он знал, что ему надлежит брать с них пример. Потому он и глядел в палантир – дабы картины былого разожгли в нем боевой пыл.
...Он стоял рядом с Государем на площади Тириона, и не только уста, но сердце повторяло слова Клятвы.
...Он стоял над умирающим отцом, не в силах поверить в происходящее... Смертельная боль в очах отца, беспредельное горе во взоре Альвдис... Ее мученическая смерть и кончина отца.
...Мертвое лицо Ворнгола, и пламень гнева в глазах его братьев. Безумный поход Пяти Вождей... Раздирающая душу смерть Келебринмайта... Бесстрашие Келегорма и Рандирвен, осмелившихся возвести на Ард-Галене курган над телами сыновей Альвдис... Их пение на кургане – пение нолдоров в захваченной Врагом стране, пение, больше похожее на боевую песнь, чем на похоронное причитание.
...Мертвое лицо Келегорма. Мертвый Диор. Разрубленный почти пополам Карантир. Три тела, упавшие одно на другое.
...Куруфин, ищущий смерти и обретающий ее.
Он поднимает голову, обводит взглядом темный горизонт. Он почти готов вести войска в бой. Он почти забыл о том, что будет убивать эльдаров.
Почти... Но этого “почти” достаточно, чтобы он увидел в палантире Альквалондэ... А следом – предательство Финголфина в Арамане, и Лосгар, и ужас в очах Лучиэни, когда Келегорм грозил ей смертью, и гибель невинных синдаров под нолдорскими мечами...
Он закрывает лицо руками. Он плачет, хотя знает, что плачущий воин достоин презрения. Он не может отдать приказ о начале боя.
Но он обязан с восходом солнца вести нолдоров на Хранимую Гавань.
Восток медленно светлеет. Он зажмуривается, чтобы не видеть красноватых отбликов на облаках, – для него это отсветы пламени Лосгара и пожара Менегрота. И в третий раз этот пламень заполыхает здесь.
И зажжет этот огонь он – Маэдрос, старший сын Феанора.

Когда начало светать, Амрод поднялся на холм к брату. Неподвижно застывший над палантиром Маэдрос не слышал его шагов.
– Брат... – тихо окликнул Амрод.
Маэдрос поднял голову, но взгляд его оставался отрешенным и мысли были далеко.
– Брат, уже светает. Пора выступать.
– Да... – ответил Маэдрос, соглашаясь с тем, что светает.
Амрод вскинул к губам рог, гордо и громко затрубил в него.
Маэдрос вскочил в ужасе, поняв, какой приказ он только что отдал. Его первым желанием было остановить неизбежное – но тут перед его глазами встали мертвые лица Государя, и Ворнгола, и Малмайта, и Келебринмайта, и Келегорма, и Карантира, и Куруфина... Он глядел на мертвые блики отца и братьев, а сознание услужливо подсказывало: “Хранимая Гавань сама подписала себе приговор. Ты предлагал им решить дело миром”.
И Маэдрос уверенной походкой полководца спустился с холма к ждавшему его войску.

И они ворвались в Хранимую Гавань с такой яростью, с какой на эльдаров не набрасывались и орочьи войска. Натиск нолдоров был неудержим – цепь потерь довела их до отчаянья, до безумства. Они презрели все чувства, кроме мести, затмившей им разум и очи.
Под мечами воинства сыновей Феанора гибли не только синдары, но и нолдоры Гондолина.
Амрод искал Сильмарил, всем существом ощущая его близость, – так пес идет по следу добычи. Вот одна из женщин метнулась прочь от него – но Амрод успел увидеть сияние, пробивающееся сквозь запахнутый на груди плащ. Амрод устремился за Эльвинг.
Доспехи замедляли его бег, но жажда мести словно на крыльях несла его вперед. Стрелы и копья проносились мимо сына Феанора, не причиняя вреда, противники расступались перед ним – казалось, незримая сила оберегает Амрода. Эльвинг бежала, он преследовал ее – и для них словно не было кипящего вокруг боя.
В страхе Эльвинг не осознавала, куда бежит, – и не заметила, как оказалась у обрыва. Пути к спасению не было. Всего несколько шагов отделяло нолдора от нее.
Эльвинг обернулась, еще не желая верить, что ее сейчас настигнет смерть... Амрод занес меч...
...и в этот миг его взгляд встретился со взглядом Эльвинг. Он увидел отчаянье в ее глазах, и страх смерти, и последнюю попытку уцепиться за жизнь – увидел женщину, которая так боится умереть, – и не нанес удара.
Стрела вонзилась в плечо Амрода.
Эльвинг не поняла, что произошло, почему смерть отступила от нее. Дочь Диора, дрожа от ужаса, сделала шаг назад, другой – и сорвалась с обрыва.
Амрод бросился к обрыву: “Я не хотел ее смерти! Нет!” – и он увидел, что из волн поднимается белая птица и на груди ее сияет Сильмарил. Так Ульмо явил чудо и спас Эльвинг.
Птица поднималась над волнами, всё увереннее борясь с потоками воздуха. И чем дольше Амрод смотрел на нее, тем больше в его сердце радость при виде того, что пощаженная им уцелела, сменялась прежней ненавистью.
Амрод непроизвольно снял с плеча лук (раны он не чувствовал), наложил стрелу, прицелился... Пусть Сильмарил сгинет в море, если он не может достаться сыновьям Феанора, – пусть не достанется никому!
“Ты не достанешься никому!” – говорил Келегорм, целясь в Лучиэнь... С теми же словами Амрод целился в дочь ее сына.
Он был готов спустить тетиву, когда Свет Сильмарила ослепил его глаза.
И натянувшая тетиву рука замерла.
Птица поднималась всё выше. Скоро она станет вне досягаемости стрелы. Амрод медлил.
И в ушах его раздался гневный крик Келегорма: “Стреляй же! Стреляй!” – словно брат стоял рядом с ним.
Амрод вспомнил безумный страх во взгляде Эльвинг; он понял, что не способен убить женщину даже во имя Клятвы, – и опустил лук.
Копье, пущенное могучей рукой, пробило его кольчугу и глубоко вонзилось в спину. Смертельно раненый Амрод рухнул на землю.

В Гавани по-прежнему кипел бой. Умирающий сын Феанора не слышал звуков битвы. Он истекал кровью, он торопил смерть, моля ее о милосердии, – но смерть не приходила. Сознание Амрода оставалось ясным, он понимал, что судьба поставила его перед страшным выбором: или он убьет Эльвинг, или падет сам. Амрод не жалел о свершенном.
Так нашел его Маэдрос.
– Вынь копье... Дай мне умереть быстро... – немеющими губами попросил его Амрод.
– Не умирай, брат, – прошептал Маэдрос.
– Пусть я умру... Пусть я умру, но пусть живет она... – еле слышно ответил Амрод.
Маэдрос выдернул копье, положил голову брата себе на колени, Амрод последним усилием сжал его руку в своей – и оба застыли неподвижно: один – живой, другой – мертвый.

* * *

Птица-Эльвинг с Сильмарилом на груди летела к закату, и чем больше удалялась она от Хранимой Гавани, тем слабее владело сражающимися заклятие Моргота, наложенное на Алмаз Феанора. Разум возвращался к обезумевшим. Бой затихал сам собой.
Эльдары, скрестившие мечи в поединке, вдруг опускали их со стыдом и ужасом в глазах. Они спрашивали себя: как могло случиться, что они ринулись в этот бой, где нолдор убивал нолдора, где мстили синдарам лишь за то, что они только оборонялись в свое время?
И очнувшись от безумия, спешили прежние враги помочь раненым, не спрашивая, из какого войска те, кто нуждается в помощи.
Маглор искал Амраса.
И нашел его.
Обломки стрел торчали из тела младшего брата. Кровь из ран уже давно не текла.
Маглор взял тело Амраса на руки и бережно, словно боялся разбудить спящего, понес его туда, где по-прежнему недвижим сидел над Амродом Маэдрос.
– Они ушли вдвоем, как и жили, – сказал Маглор, кладя тело Амраса на траву.
Маэдрос, стоя на коленях над телами близнецов, беззвучно плакал. Маглор молчал.
Анар клонился к закату. Небо и море медленно окрашивались красным. И Маглор тихо сказал, глядя на запад:
– Волны смоют с земли пролитую нами кровь. Но что сможет смыть эту кровь в памяти эльдаров?..

Маэдрос тихо говорил:
– Безумие Амрода повело нас в этот поход. И Амрод жизнью своей заплатил за прозрение... Эльвинг жива, и цел Сильмарил – и я рад, что он недоступен для нас.
– И Клятва навеки неисполнима, – скорбно сказал Маглор.
Маэдрос горько усмехнулся:
– Мы натворили столько зла, что даже долгой эльфийской жизни не хватит, чтобы исправить его.
– Да, это новая цель жизни, – проговорил Песнопевец. – Но об этом ли мечтали мы в Форменосе вместе с отцом?.. – и в этот миг Маглор внезапно обернулся.
Безупречным чутьем воина он почувствовал опасность и схватил занесенную для удара руку раньше, чем кинжал вонзился в его спину. Нападавший вскрикнул от боли.
Крик был почти детский.
Сыновья Феанора вскочили на ноги, с изумлением глядя на неудачливого убийцу.
Перед ними стоял юноша, еще недавно бывший мальчиком. Его глаза горели ненавистью, лицо было сведено болью (Маглор вывернул ему руку и по-прежнему крепко держал), но братьев поразила не ярость во взоре отрока, а то, что черты его лица были им знакомы.
– Кто ты? Почему ты напал на меня? – спросил Маглор.
– Вы убили мою мать! – гневно выдохнул юноша.
– Твоя мать – Эльвинг?
При этом имени лицо юноши напряглось.
– Мы не убивали ее, – спокойно сказал Маэдрос.
– Ее убили по вашему приказу!
– Нет. Она жива.
– Ложь! Ты обманываешь меня!
– Безумие этого мира беспредельно, – горько сказал Маэдрос. – Сын не хочет верить в то, что его мать жива. Маглор, отпусти его.
Сын Эльвинг ухватился левой рукой за вывихнутое запястье правой, стараясь скрыть, насколько ему больно. Сыновья Феанора молча смотрели на потомка Финголфина.
Юноша не видел в них враждебности, и это его настораживало. Он подобрал с земли свой кинжал, вложил его в ножны...
– Вы отпускаете меня? – недоуменно спросил он.
Сыновья Феанора переглянулись и почти одновременно сказали “Да”.
– Но почему?
– Ты действительно хочешь узнать ответ? – скорбным был взгляд Маэдроса и печальным голос.
– Да, – ответил сын Эльвинг.
– Ради них, – сказал Маэдрос, показывая на охладевшие тела близнецов. – Ради них мы не причиним тебе зла, хоть ты и пытался убить Маглора.
– Если вы так миролюбивы, то почему по вашей воле была истреблена Хранимая Гавань?!
При этих словах Маэдрос содрогнулся от боли, а Маглор негромко ответил:
– Это была не наша воля.
И сын Эльвинг, сам не зная почему, поверил им.
– Как тебя зовут? – помолчав, спросил Маглор.
– Элрос.
– Ты пойдешь с нами, Элрос, и будешь жить в моем доме.
– Ты хочешь силой увести меня отсюда?
Маглор покачал головой:
– Ты пойдешь по своей воле. Здесь оставаться незачем: на месте, где пролилась братоубийственная кровь, никогда не вырастет трава. Здесь не будет больше жизни. А я – твой родич, и позабочусь о тебе.
Элрос сам не понимал, почему он верит нолдорам. И он сказал:
– Надо найти моего брата.
– Будь рядом со мной – и твой брат найдется сам, – ответил Маглор.

Погребальные обряды были завершены. Воинство нолдоров покидало пепелище Хранимой Гавани. С сыновьями Феанора уходили многие нолдоры Гондолина, но многие – напротив, оставались с синдарами Дориата. Все молчали, стыдясь недавнего боя.
Элрос шел подле Маглора.
И вдруг из-за спин синдаров выскочил юноша и бросился с мечом на Маглора. Элрос встал на его пути, закрывая сына Феанора собой, и крикнул:
– Остановись, брат!
Элронд остановился.
– Они же убийцы! – глухо проговорил он.
Элрос внимательно посмотрел ему в глаза:
– Я иду с ними по доброй воле.

* * *

Валатаро Ульмо творил судьбу Арды. Он изначально желал помочь Срединным Землям, и вот теперь в его руках было то, перед чем меркло могущество Валар: Вала Ульмо вершил судьбу Второго Сильмарила. Он спас Эльвинг, обратив ее в птицу, и теперь она летела, повинуясь воле Валара, к Вингилоту.
Ульмо знал, что произойдет дальше: он откроет Эарендилу путь через зачарованные моря, незримая грань, ограждающая Валинор, расступится перед предсолнечным Светом – и Эарендил ступит на землю Амана. Ульмо надеялся, что, как только Сильмарил достигнет Амана, с Алмаза спадет заклятием Моргота и Свет Благих Помыслов озарит всех в Валиноре. И Свет этот будет столь могуществен, что подчинит себе Валаров, и забота об Эндорэ вновь пробудится в их сердцах, и поведут они рати Амана на Ангбанд. И свершится заветная мечта Ульмо – станут Срединные Земли свободными от душащей их власти Моргота.
И Ульмо вел Вингилот к закату. И радовались встрече с неведомым Эарендил и Эльвинг, стоя на носу корабля, и Сильмарил Благих Помыслов освещал их души...
(И не ведал Валатаро Ульмо, что спустя три Эпохи поведет он к западу другой корабль, и на носу будет стоять человек со звездным Сильмарилом на груди, с Алмазом, который назовут Амбакоро – Рок Восставших...)
И близилось свершение заветной мечты юности Феанора – вместе с Валарами одолеть Мрак. Так еще одну победу одержал мертвый Феанор: творением своим заставил Валар помочь Эндорэ.
И расступилась пред Светом Сильмарила незримая Грань, и вошел Вингилот в те воды, что не знали иных кораблей, кроме судов тэлери.
И сошел Эарендил Благословенный на землю Амана, и незамутненным Светом сиял отныне Сильмарил на челе его.

“...Я шел по земле Валинора и не мог поверить, что это не сон, что я действительно достиг края, казавшегося людям недостижимее звезд. Был ли счастлив я? – не знаю. Мне слишком мало верилось в случившееся.
Мне дышалось легко. Воздух был целительный, бодрящий – новые силы вливались в меня. Мне хотелось вечно идти и идти по этой земле, впитывая в себя ее животворную силу.
Я любовался этой землей, хотя не мог различить ее облик ясно: пелена тумана словно закрывала мой взор. Я видел горы и холмы, и сады, и поля, и прекрасные города, и великолепные дворцы – но всё словно в дымке.
И никого живого не увидел я. Хотя и чудилось мне порою, что слышу я то разговор, то пение, то смех.
И пришел я к холму, и увидел я на нем два Древа. Были они безжизненны, но всё же подле них почувствовал я, как беспредельная благодать наполняет душу мою и сердце мое.
И искал я того, кому передам мольбу народов Эндорэ. Но не видел я никого – и отчаялся...”.

– По какому праву ступил потомок людей на бессмертную землю? – вопросил Мандос Круг Судеб.
– Разве он не потомок эльдаров также? – отвечал Ульмо.
– Тем хуже, ибо он потомок нолдоров, что добровольно ушли в изгнание и кому закрыта дорога назад, – подобно приговору прозвучали слова Намо.
Но возразил ему Ульмо, и голос Владыки был певуч, словно музыка вод:
– Потомок нолдоров сделал то, в чем отказал нам Феанор – он принес в Маханаксар Сильмарил. Великий подвиг совершил он, приплыв сюда, и должно нам выслушать его и наградить по его заслугам.
И рек Манвэ:
– Да будет приведен в Маханаксар Эарендил, и да узрит он нас, и да изложит нам свое послание.

“...И в отчаянии пошел я назад, к морю, размышляя, отчего глухи сердца Валар к страданиям Эндорэ, отчего даже выслушать меня не хотят они...
Так шел я в печали, и вдруг услышал голос. Казался тот голос негромким – и оглушительным, властным – и нежным:
– Остановись, Эарендил сын Туора. Те, к кому ты явился, желают говорить с тобой.
Я поднял глаза и увидел стоящего на горе мужа статного и высокого – выше всех виденных мною. Бело-голубые его одеяния сияли мириадами самоцветных камней, величественной была осанка и царственным – бессмертный лик. То был Эонвэ, глашатай Владыки Арды.
Тогда склонился я перед величием его. Он же рек:
– Поспеши, о потомок эльдар и атани, ибо Валары ждут тебя.
И шел я следом за Эонвэ, и спала пелена тумана с глаз моих, и узрел я эльдар Валинора, и узрел я красоту нетленной земли во всём ее великолепии.
Так шел я, и думал, и страшился: “Если столь прекрасна эта земля, что трепещет от беспредельного счастья сердце мое, то не ослепну ли я, увидев блистательность тех, кто сотворил эту красоту?”
И Эонвэ словно услышал мои мысли:
– Не тревожься, о сын Туора. Ибо нет в Арде высшего блага, чем узреть Валар; благо же не может быть гибельно.
И легко стало у меня на душе. И мы продолжали путь...”

Не хотел Эарендил Благословенный поверить, что есть в Арде высшее благо, нежели зреть Валар, и благо это – идти своим путем к своей цели, как бы ни была цель недостижима и как бы ни был путь тернист. Не ведал Эарендил, что ради этого блага покинули нолдоры землю Амана, предпочтя боль утрат – благополучию без цели.

И Эарендил вступил в Маханаксар и не устрашился величия Валар, но увидел в них тех, кто выслушает и поможет. Долго говорил Эарендил о бедах, терзающих Эндорэ, где не было силы, способной противостоять Морготу. И молил сын Туора о помощи слабым и страждущим, и не остался никто из Валар равнодушным к его просьбе, ибо страстной была речь Эарендила, правдивыми слова, и сиял на челе Морехода Сильмарил Благих Помыслов, очистившийся от Проклятия Моргота, и Свет Сильмарила подчинял себе Валар.
И провозгласил Манвэ поход в Эндорэ, и Мандос предрек падение Моргота.

* * *

На Химринге жизнь текла своим чередом. Нолдорам она казалась почти мирной, хотя кольцо осады вокруг Химринга почти всегда было замкнуто. И всё же это не помешало Маэдросу отправиться с большим отрядом на помощь лайквэнди, оставив неприступную крепость на попечение Маглора.
Маглор же не слишком сам заботился о деле обороны, поручая это другим, – ибо он ведал, что Химринг Врагу не взять. Всё свое время сын Феанора проводил с Элросом и Элрондом, обучая их мудрости нолдоров.
Маглор чувствовал приближение беды. У него не доставало сил смотреть на закат, ибо небо казалось ему затянутым кровавыми тучами, что сгущаются над ним и его братом. И, обреченный, он торопился жить – торопился передать сыновьям Эарендила те знания, что за многие столетия накопили форменосцы. Он надеялся, что потомки Финголфина станут их наследниками и свершат то, о чем мечтали сыновья Феанора и что не смогли свершить, ибо Клятва и Проклятие встали на их пути.
Часто рассказывал Маглор братьям о судьбе Феанора и его сыновей, обнажая перед ними жестокую правду, дабы могли они впредь распознать ложь.
Элрос спросил его как-то:
– Наставник, скажи, почему ты не пытаешься оправдать перед нами своих братьев?
– Что значит “оправдать”? – отвечал Маглор. – Убедить в том, что совершенные ими преступления совершены не были? Но это будет ложь, а не оправдание. Я же говорю вам правду об их преступлениях, дабы знали вы, где кончается их вина и начинаются злобные домыслы. Разве не это называется “оправдать”?

Холодная осенняя ночь объяла Химринг. Предзимье властно вступало в свои права: сырой пронизывающий ветер гнал тучи с дождями и градом, солнце всё реже посылало на землю свои лучи, нередко по утрам на траве и камнях блестел иней. В такое время мрачная подавленность сковывала души.
Такой была эта ночь. Ветер завывал в бойницах, сквозь тучи не видно было звезд... Сыновья Эарендила не могли уснуть – безотчетная тревога мучила братьев. И они пошли к своему наставнику, надеясь, что он ободрит и успокоит их.
...Дверь в покои Маглора была приоткрыта, оттуда лился неровный свет и слышалось странное пение. Элрос и Элронд не сразу поняли, что это поет их наставник, – они не разу не слышали, чтобы Маглор пел так.
Арфа его, всегда певучая и нежная, теперь звучала отрывисто и резко – Маглор не перебирал струны, а ударял по ним; голос Песнопевца был суров, в нем слышались боль и гнев, и с трудом сдерживаемая ярость была в пении Маглора. Но самым непонятным было то, что сын Феанора пел словно не в одиночестве – он подпевал кому-то, ему одному слышному.
Перед сыном Феанора горели на столе восемь чаш, наполненных маслом, – три рядом, две рядом и опять три. Маглор пел, словно обращаясь к их пламени.
Бледное лицо Песнопевца было сведено мучительной болью.
Песня кончилась. Маглор откинулся на спинку кресла – и увидел стоящих в двери сыновей Эльвинг. Он печально посмотрел на них и сказал:
– Заходите, раз уж пришли.
Те робко вошли. Им почему-то было не по себе при виде горящих восьми чаш. Элронд шепотом спросил:
– Наставник, что это?
– Сегодня – День Поминовения у нолдоров, – отвечал Маглор. – На исходе осени, когда природа умирает и нет еще надежды на возрождение, мы говорим с теми, кто ушел от нас.
– Ты пел с братьями? – спросил Элрос.
– Да, – кивнул Маглор. Он протянул руку к чашам: – Вот сыновья Альвдис. Вот близнецы. Вот Темная Троица... В этот день мы поем вместе.
Наступило молчание. Потом Элрос спросил:
– Можем ли мы помянуть их вместе с тобой?
Маглор пристально посмотрел в глаза сыну Эльвинг:
– Ты хочешь помянуть тех, кто убил отца, мать и братьев твоей матери?
– Да, – твердо ответил Элрос. – Ненависти к ним нет в моем сердце. Недостойно живущему ненавидеть мертвых.
И Маглор запел. Он пел “Нэйтани Нолдор” – хаудлинд по живым нолдорам, словно по мертвым; хаудлинд, сложенный Келегормом. Некогда вместе пели его сыновья Феанора и сыновья Альвдис, ныне – из Ниэнэирэ доносились до Маглора их голоса. Яростным был мотив “Нэйтани” и горькими слова:

Мы меч не обнажим поспешно,
Сраженья клики нам не в радость.
Но наш удел – сражаться вечно
И гибнуть, цель не достигая.

Мы – всеми проклятое племя,
Нам места нет в пределах Арды.
Проклятья тяготит нас бремя
И нет надежды на пощаду.

Мы по колено в братской крови.
Мы преданы. Мы предавали.
Но не было в том нашей воли –
Нас Месть в безумие ввергала.

И кару мы принять готовы,
Мы рады пасть в объятья смерти –
Ведь жизни тяжелы оковы
Для несвершивших дело Мести.

Могучи мы – и мы бессильны,
Мы справедливы – и преступны,
Мы не хотим сказать “помилуй!” –
И рок нас мучит неотступно.

И родич о родстве забудет,
Деянья наши скроет время,
И, может быть, не вспомнят Люди,
Что было Проклятое Племя...

Капли пота выступили на лбу Маглора – пение “Нэйтани” отнимало все силы.
– Наставник, что мы можем сделать для тебя? – тихо спросил Элрос.
– Только одно, – ответил сын Феанора. – Говорите о нас правду.

* * *

Словно сгусток тумана, по ночам собирающегося в низинах, словно сгусток тумана, вечно плывущего над равнинами Ниэнэирэ, словно сгусток тумана возникла перед сыновьями Феанора Рандирвен.
И сиял синим светом скорби Звездный Сильмарил на груди ее, и рекла Провидица Нолдоров:
– Приходит срок. Свершается судьба. Замыкается круг. Будет одержана победа, но не вы одержите ее. Врага назовут поверженным, но он уйдет копить силы. Вы исполните Клятву – и не исполните ее. Вы погибнете – и тем обретете бессмертие.
И незрячим был взгляд глаз Рандирвен, ибо открывалось ей зримое не очами:
– Сбираются рати, и Валары ведут их. Майары и раукары собрались под их знамена. Немногие из эльдар пойдут под ними, ибо столь грозной станет эта битва, что изменится облик Белерианда, и нет места в таком сражении детям Илуватара.
Маэдрос взял ее за руку и спросил:
– Что же нам делать, сестра?
И она отвечала, покачивая головою в такт своим словам:
– Удар свой Владыки Запада обрушат на Ангбанд, и погибнет всякий, на кого придется удар. Но многие слуги Врага уцелеют и ринутся на восток, ища там убежища. Встаньте на пути их.
Маэдрос, по-прежнему держа Рандирвен за руку, спросил, еще не желая верить в услышанное:
– Сестра, мы – обречены?
– Амбакоро, – отвечала она, – Амбакоро называют Валакирку – Рок Восставших. И гнев Валар испепелит в этой войне всех, кто восставал против Амана. И Войной Гнева назовут эту битву.
– И тех, кто идет с нами, настигнет Гнев? – с болью в голосе спросил Маглор.
– Брат мой, вспомни Проклятие Мандоса: всякий, кто последует за Домом Феанора, обречен гневу Валар.

Маглор выбрал двух лучших эльфийских коней, сам оседлал их, вывел за ворота – и приказал передать сыновьям Эарендила, что он ждет их.
Когда Элрос и Элронд пришли, сын Феанора спросил их:
– Действительно ли вы считаете меня своим наставником или это просто учтивое слово?
– Ты – наставник наш, – ответил за себя и за брата Элрос.
– Знаете ли вы, что слово наставника – закон? – Маглор пытался прикрыть суровостью свою муку.
– Мы готовы выполнить любой твой приказ, – твердо сказал Элрос.
– Так слушайте мой приказ: вот кони, садитесь на них и скачите на запад. Разыщите там вашего родича, сына Фингона Эрейниона Гил-Галада, и оставайтесь с ним.
– Ты прогоняешь нас, наставник? – горько спросил Элронд.
Маглор покачал головой:
– Я спасаю вас. Забудьте дорогу к сыновьям Феанора.
Они сели на коней.
– Я не даю вам охраны. Я знаю, что с вами ничего не случится. И на прощание я говорю вам: никогда не обеляйте нолдоров, не уменьшайте нашей вины, но называйте нашей виной только нашу.
– У меня нет сил расстаться с тобой, наставник, – тихо сказал Элрос.
Маглор горько усмехнулся и хлестнул коней плетью. Кони галопом поскакали к западу, унося своих юных седоков.

* * *

Рев незримых труб сотряс всё Эа, и те, кому было дано его слышать, содрогнулись в ужасе. Великие потрясения несла мирозданию Война Гнева, ибо Валары, а не духи и не Дети Илуватара, бились в сей Битве, подобной изначальным, когда в борьбе создавался Эафана – облик мира.
И как огонь, не получающий пищи, угасает, так растрачивала самоё себя сила Владыки Ангбанда. Мрак поглощал себя. Моргот стал неизмеримо слабее великого в своем бунте Мелькора. Он был обречен поражению.
Свершалась судьба. Горним промыслом Эанар было дано Феанору сотворить Сильмарил Благих Помыслов, сила которого оказалась столь велика, что подчинила себе Валар, и они – в последний раз перед Дагор Дагорат – объединили все силы в борьбе с тем, чьей стихией стало разрушение. И предопределено было поражение Моргота, ибо открылась Грань Мира, дабы Мелькор смог уйти за нее – копить силы для Дагор Дагорат – хотя и мыслили Валары, что своею силой исторгли они Мелькора за Грань Мира.
Но те, кто суть – Силы мира явленного, не властны над Гранью, отделяющей Арду от непроявленного Эа, и потому никто из Валар и даже сам Илуватар не мог по своей воле растворить незримые врата.
Судьба Эа открыла перед Мелькором Грань Мира – и ушел он туда, где до Дагор Дагорат суждено пребывать Илуватару и Феанору.
Трое были прямыми воплощениями Эанар. Трое оказались слишком сильны, чтобы было им место в Арде, – Илуватар в Арду не нисходил никогда, Мелькор и Феанор, сотворив назначенное им, из пределов Арды были исторгнуты. Только эти трое (и те немногие, кого забрали они с собой) могут пребывать в непроявленном Эа.

Когда разразилась Война Гнева, Вала Ауле, владыка каменных недр, заставил содрогнуться Белерианд, дабы разрушить Ангбанд. И рушились горы, и в судорогах корчилась земля, и исчез могучий Сирион, и сгинули чертоги Нарготронда, и в землетрясениях гибли те эльдары, кого Гил-Галад, Кирдан и сыновья Феанора не успели увести в безопасные места. Но цели своей Валары достигли: низвергнут был Тангородрим, и в руинах лежал Ангбанд, и обессилевшим встретил своих судий Моргот.
Мощь его иссякла, и оттого не мог он сопротивляться торжествовавшим победу. Он был лишен Черной Короны, и Эонвэ извлек из нее Сильмарили, не ведая, что, хоть сомкнулась за Морготом Грань Мира, но Проклятие, наложенное им на Алмазы Феанора, силу не потеряло.

* * *

–Ты помнишь слова Клятвы? – спросил Маэдрос, пристально глядя Маглору в глаза.
– Помню. “И буде встанет на нашем пути...”
– “Вала. Майа. Рауко. Эльда. Атан...” Итак, брат?
Маглор низко опустил голову, помолчал, потом глухо ответил:
– Или мало на наших руках братоубийственной крови?
Голос Маэдроса был каменно спокоен:
– На наших ли, брат?
Опять наступило молчание.
Маглор положил руки Маэдросу на плечи и тихо, почти нежно спросил:
– Амрод пошел путем Келегорма в безумии, а ты идешь этим путем сознательно?
– Да. – Решимость была во взоре Маэдроса.
– Но почему? – Маглор по-прежнему заботливо обнимал брата за плечи.
И Маэдрос заговорил. И боль была в его голосе, ибо мучителен был его путь к решению:
– Я следую за Клятвой, но не Клятва ведет меня. Я должен разделить судьбу братьев. И Темная Троица, и близнецы пошли ради Клятвы на братоубийство, не страшась расплаты. Я мог осуждать их, пока они были живы. Теперь, когда они мертвы, я должен либо отречься от них, либо разделить с ними вину. Разделить с ними преступление.
– Я всегда считал, – сурово сказал Маглор, – что наш долг – исправлять ошибки братьев, а не усугублять их.
– Поздно. Ошибки умерших не исправить – не возродить Дориат и Хранимую Гавань. Дело умерших не продолжить – Моргот повергнут не нами. Наши братья осуждены. Нам не загладить их преступлений.
– Но разве не можем мы жить, трудясь для мира, как о том мечтал Государь? Разве это не искупит содеянное братьями?
– А что скажут о нас, Маглор? “Старшие сыновья Феанора настолько мудры, что презрели проклятую Клятву, они отреклись от греховных деяний своих сородичей, они исправляют причиненное теми зло...” Финарфин первый похвалит нас такими словами.
Маглор спрятал лицо в ладонях, согнулся, словно от боли. Маэдрос продолжал:
– Так нас похвалит весь Валинор. Все те, кто был виновником изгнания нашего отца, и те, кто верно им служит. Может быть, с нас даже снимут Проклятие и простят... – он усмехнулся, а потом жестко спросил:
– Маглор, ты сможешь жить, если тебя простят Валары?
Маглор поднял лицо. Глаза его горели болью и отчаяньем. Таким отчаяньем, какого Маэдрос прежде никогда не видел.
– Почему, брат, – тихо спросил он, – почему забота о мире сначала считалась изменой Валар, а потом – предательством отца и братьев?..
Маэдрос крепко обнял брата, пытаясь утешить.
Они не могли ответить на этот вопрос.
– Я завидую сыновьям Альвдис, – горько сказал Маглор. – Они пали в бою с Врагом, а не от руки эльдаров. Они погибли чистыми.
– Значит, ты идешь со мной?
– Нас семеро братьев, – отвечал Песнопевец. – Мы не предотвратили преступления младших, и по закону нолдор – мы повинны в них. Мы сполна ответим за преступления. А Клятва велит нам уничтожить всякого, кто встанет межу нами и Сильмарилами. Уничтожить – или погибнуть.
Сыновья Феанора молча глядели на заходящее солнце. Последние лучи Анара багряными отсветами ложились на нолдоров – словно кровавые блики факелов тогда, в Тирионе, в час Клятвы.

– Прежде чем мы пойдем, я хотел бы проститься с братьями, – промолвил Маэдрос. – Принеси светильники.
Маглор привычно расставил на столе восемь чаш, налил в них масла... Вдруг Маэдрос решительно сказал:
– Здесь недостает еще двух. Принеси.
Маглора вдруг охватил безотчетный страх, когда он услышал, что брат хочет помянуть себя и его заживо. Он остановился, пораженный этим страхом.
– Принеси еще две, – настойчиво повторил Маэдрос.
Маглор повиновался.
...Один за другим загорались огни. Сыновья Альвдис... Темная Троица... Близнецы... Маэдрос поднес горящую лучину к девятой чаше... Маглор остановил его руку:
– Брат, ты уверен, что это – конец?
Маэдрос посмотрел ему в глаза и спокойно ответил:
– Не цепляйся за жизнь. В ней нет больше ничего для нас. Умрем гордо.
И вспыхнули последние два огня.
Десятеро называли Феанора отцом. Десятеро вслед за ним поклялись вернуть Сильмарили. Десятеро не пожалели жизни ради мести за Государя. Десятеро были обречены видеть, как все их деяния оборачиваются бедой и гибелью.
И пылали десять огней.
Огненное кольцо из поминальных чаш, подобное символу Эанар.
Круг замкнулся. Жизненный путь был завершен – старшим осталось сделать лишь последний шаг. Время замкнулось в вечность.
Сыновья Феанора вышли из шатра, оставив огни гореть.
Шло время. Пламя десяти светильников медленно опадало, угасая...

ПЛАЧ ПО ДЕСЯТИ

В час, когда рати на битву спешат,
Стремясь к свершению мести,
Когда черный дым объял небеса,
В час, когда гневом горят сердца,
Вспомни: их было Десять.

В час, когда друг твой тебя предаст,
Забыв о долге и чести,
В неправой обиды мучительный час,
Когда надежды светоч погас,
Уроком послужат Десять.

Когда боль потерь твои плечи согнет
И нет силы жить на свете,
Когда сердце судьбе проклятия шлет,
Когда отчаянье камнем гнетет,
Опорою станут Десять.

Когда несгибаема воля твоя,
И нет в душе страху места,
Когда тебя грозные дали манят,
Когда быть не может дороги назад –
Пребудут с тобою Десять.

* * *

Они изменили облик и неузнанными вошли в лагерь войск Амана. Лагерь спал. Двое эльфийских воинов не привлекли ничьего внимания.
Маэдрос чувствовал близость Сильмарилов и шел к ним, словно гончая по кровавому следу. Маэдрос не замечал ничего вокруг – его словно магнитом тянуло к Алмазам Феанора. Так шел к своей цели Карантир. Так шел к своей цели Амрод.
Маглору удалось сохранить ясность разума. Его внимание было напряжено до предела: он понимал, что Маэдрос не в состоянии увидеть опасность, и был бдителен за двоих.
Им предстал высокий и богатый шатер – шатер Эонвэ.
– Удача с нами... – одними губами одними губами прошептал Маэдрос. – Его нет здесь.
Глаза братьев горели лихорадочным огнем. Сыновья Феанора сжали руки друг друга:
– Судьба за нас! – почти неслышно, но твердо произнес Маэдрос.
– И да свершится судьба! – отвечал Маглор.
Стражи, стоящие у входа в шатер, полудремали, опершись на копья. Сыновья Феанора оглушили их, радуясь, что не пришлось убивать эльдаров.
Но и в шатре была стража, и она – бодрствовала.
– Как вы посмели войти? – спросил валинорский нолдор дерзких вошедших.
– Мы пришли забрать то, что принадлежит нам, – сказал Маэдрос и сбросил чары, изменявшие его облик. – Я – старший в роде нолдорских королей Эндорэ. Отойди с моей дороги.
– Наш государь – Финарфин, – ответил побледневший страж. – Ты не в праве приказывать нам.
– Что ж, – холодно ответил Маэдрос. – Вы сами сделали выбор.
Стражей было четверо, но нолдоры Финарфина были не слишком искусны в обращении с оружием. Всего несколько ударов понадобилось сыновьям Феанора, чтобы смести последнюю преграду на пути к Сильмарилам.
– Ты хотел братоубийства, – тихо сказал Маглор Маэдросу. – Ты получил желанное.
Старший сын Феанора подошел к ларцу, откинул крышку. Предсолнечный свет озарил шатер.
Маэдрос протянул руку к Сильмарилам.
– Словно воры... – скорбно проговорил Маглор.
Маэдрос сжал в руке Третий Сильмарил и рёк:
– Клятва свершена. И нами сдержано слово отца: Сильмарили не достанутся Валарам.
Маглор взял в руки Первый – и невольно улыбнулся, забыв на мгновение о четырех мертвых нолдорах в шатре.
– Бежим, брат, – сказал Маэдрос. – Мы добыли Сильмарили – но надо еще их удержать.
Они спрятали Алмазы под одеждой и поспешили прочь.

Моргот был низвергнут и исторгнут из Арды, но Проклятие его не потеряло силы. Лишь на земле Валинора могли быть очищены Сильмарили от него...

Мертвый Финвэ... Благородное лицо искажено ужасом... Страшная рана на хладеющем теле...
Обезумевший от горя и гнева Государь, готовый сокрушить всех, кто встанет на его пути...
Алквалондэ... Он словно чувствует агонию каждого умирающего, словно он сам – те десятки убитых и раненых...
Берен, истекающий кровью после первой схватки с Кархаротом и умирающий после второй...
Зарубленный Тингол... Зарубленный король Ногрода...
Страшный бой в Менегроте... Крики женщин и детей, гибнущих в огне...
Истребление Хранимой Гавани...
Четверо мертвых нолдоров в шатре Эонвэ...
Ошибся Отец... Не благо он выпустил в мир, а гибель. Смерть собирает свою жатву на пути Сильмарилов. И меня убьют, чтобы завладеть Алмазом, и убьют убийц, и убийц убийц... И потускнеет Свет Сильмарила от крови...
Но нет, я оборву этот кровавый путь! Никто больше не погибнет из-за Сильмарила!
И Маглор бросает Сильмарил в море.

Так Проклятие Моргота подчинило себе волю и разум сына Феанора. Никогда Маглор не сожалел о свершенном.
Отныне жизнь потеряла для него смысл. Цель оказалась ложной. Благо обернулось бедой. Ничто не держало Маглора в Белерианде. Не нужен ему был и Свет Валинора. Сын Феанора желал лишь одного: быть рядом с братьями.
И очам Песнопевца открылись равнины Ниэнэирэ, и он увидел братьев, и говорил с ними, и пел для них. Отныне не видел Маглор Белерианда, хотя и жил в нем, и бродил он по Эндорэ, не разбирая дороги, ибо сознавал он лишь свои странствия с братьями по бессветным равнинам Владычицы Скорби...

...Огонь, ужасный огонь терзает всё тело. Какая боль! Как мучительно – и как страшно сгорать заживо! Лучше любая пытка – чем этот огонь...
Где ты, Смерть милосердная?
Это Сильмарил жжет мою руку огнем... Ведь это – Светило. Только Отец мог прикасаться к нему... Какая ужасная боль!
“Выбрось Сильмарил – и боль исчезнет.”
Никогда! Пусть сгорю я заживо – но не предам Отца.
И Маэдрос еще крепче сжимает Сильмарил и почти теряет рассудок от боли.
Нет такой силы, которая заставит меня разжать руку!
Мощь Третьего Сильмарила такова, что Проклятие Моргота почти не властно над ним. Алмаз может быть уничтожен только вместе с Маэдросом.
Боль гонит его вперед, и он бежит, безумно надеясь спастись от этого огня, от этого горения заживо...
Перед ним – пропасть. Потоки огненной лавы вздымаются на дне ее.
“Брось туда Алмаз – и не будет больше этой боли.”
Маэдрос стоит на краю. Ему кажется – он полыхает, словно живой факел. И перед глазами его встает круг из десяти поминальных чаш – круг Огня, символ Эанар. Тар-нолдо уже назвал себя умершим.
Огонь уйдет к Огню. Эанар, Сердце Мира, зовет меня!
И Маэдрос бросается в пропасть, крепко сжимая в руке Сильмарил...

Изначальная Стихия – Море. В море ушел Первый Сильмарил.
Дети Илуватара с надеждой поднимают очи к Небу. В небеса ушел Второй Сильмарил.
Светом и жаром полыхал Третий Сильмарил, и он ушел в недра земные, к Огню.
Звездный Сильмарил сияет на груди Странницы, и Стихия его – Земля.
Феанор отказал Валарам в Сильмарилах. И оттого не было власти Владык Арды даже над Вторым, что принес им Эарендил. Не остался Алмаз в Валиноре, но был поднят с Эарендилом на небо, и вечно плыть Вингилоту по звездной реке и сиять Светом Благих Помыслов Сильмарилу на челе Морехода.

* * *

Так кончалась Первая Эпоха. Мир лежал в руинах – но надежда сияла в душах. Враг был повержен – но и многие эльдары уходили навеки из Эндорэ. Радость победы прерывалась болью расставаний и погребальными плачами.
Форменосцам не было места на кораблях, уходивших на Запад. Не потому, что Валары не хотели их простить – нет, Валары были бы рады простить и предать забвению деяния мятежного народа, пошедшего против и Амана и Ангбанда. Но сами нолдоры, избравшие свой путь однажды, не желали сворачивать с него. Они оставались в Эндорэ и над ними по-прежнему тяготело Проклятие Мандоса.
Так кончалась Первая Эпоха. И если от безмятежности и красоты мир ринулся в пучину горя и страданий, то должно мужественным сердцам не скорбеть об этом, но знать, что таков Путь Неугасимого Пламени, ибо лишь в страдании возможно одержать высшую победу – победу над собой, и оттого, слушая скорбные повести давних дней, не ужасаться нужно былым бедам, но черпать в рассказе о них мужество и силу духа, дабы с честью вынести все тяготы, что посылает судьба.
И звучал в душах нолдоров гордый ответ Феанора Мандосу:
“Многие беды предрёк ты нам, но нет в наших душах страха перед ними. И добавлю я к нашему жребию: пусть будет суровой наша судьба и жестокой наша кончина, но свершения и страдания народа нолдор обретут бессмертие в песнях. И звучать тем песням до последних дней Арды, и подобно пламени зажигать души героев, освещая им путь борьбы. О Намо, тщетно ты желаешь гибели нолдорам, ибо вечно будем жить мы – жить в памяти народов Арды!”
И стоя на курганах, пели нолдоры хаудлинд, сложенный Келегормом:

Не смейте скорбеть о погибших героях.
Не смейте рыдать в час их славной кончины.
Не смейте оплакивать доблестно павших –
Ведь вечная слава ценней краткой жизни!

И путь не достигли герои победы,
Не смейте сказать “они гибли напрасно”,
Не смейте сказать “лучше б в бой не ходить им” –
Ведь вечная слава ценней краткой жизни!

Пусть слава героев, что доблестно пали,
Наполнит отвагой сердца молодые,
Пусть юный герой страха смерти не знает –
Ведь вечная слава ценней краткой жизни!

Нам слава ушедших не даст жить в покое,
Их слава зажжет наши души стремленьем,
Их слава ведет нас к великим деяньям –
Золой станет жизнь, но звездой взойдет слава!

И мы не оплачем погибших героев,
Но песней прекрасной дела их прославим,
Прославим презревших безделье покоя,
Лишившихся жизни, но в славе – бессмертных!

 

Июль 1994 – ноябрь 1995

далее



Портал "Миф"

Научная страница

Научная библиотека

Художественная библиотека

Сокровищница

Творчество Альвдис

"После Пламени"

Форум

Ссылки

Каталоги


Миражи

Стихи

Листочки

"Эанарион"

"Сага о Звездном Сильмариле"

Жизнь в играх

Публицистика

Смех

Alwdis N.N. Rhutien (с) 1994-2010
Миф.Ру (с) 2005-2010