Изумление и восхищение красотою Валинора вело лучшего из сыновей народа нолдоров от деяний к деяниям. Никогда не останавливался он на достигнутом и недолго гордился свершенным, но, подобно огню, пожирающему ветвь за ветвью и пренебрегающему пеплом, оставлял другим созданное, а сам творил дальше.
Феанор был еще очень молод, когда стремление к совершенству в кузнечном и ином ремесле привело его к прославленному мастеру Махтану, перенявшему секреты искусства у самого Ауле. Просил Феанор Махтана открыть ему тайны ремесел нолдоров, и Махтан повел нового ученика в кузницу. Однако случилось небывалое: Феанор на многие наставления мастера говорил, как можно сделать лучше, так что непонятно было, кто из них – учитель, а кто – ученик. Так, обучая друг друга, трудились Феанор и Махтан не покладая рук, трудились, забыв о сне и пище.
В немерянных трудах, в искусном творчестве всё крепче становилась привязанность между Феанором и Махтаном. Больше своих детей любил Махтан принца нолдоров, и, хотя этой любви было суждено подвергнуться многим суровым испытаниям (и подробнее об этом повествуется в “Саге о Звездном Сильмариле”), никогда ни в помыслах, ни в деяниях своих не отдалялся Махтан от Феанора.
Пока же, на заре их дружбы, без сна и отдыха трудились они в кузнице, дочь Махтана Нерданэль приносила им еду и питье, ибо они, увлеченные работой, не желали и на короткое время отвлечься от трудов. И вот, желая скрепить дружбу с Махтаном узами родства, Феанор женился на Нерданэли, почти не зная ее нрава, Нерданэль же пошла за Феанора замуж, повинуясь воле отца, всем сердцем желавшего этого брака.
Однако же, хоть и принадлежала Нерданэль к народу нолдоров, в помыслах своих она была скорее сродни ваниарам, ибо отец ее, неустанно творивший в кузне, не много времени уделял дочери, и близкое для него оставалось далеким ей. Не лучшей женой была Нерданэль для Феанора, но, когда они поняли это, изменить что-либо было уже поздно.

Так в неустанных трудах, во многих замыслах, в странствиях по Аману текла юность Феанора. Беспечальной и полной надежд была тогда его жизнь, и не ведал он, что беда уже подстерегает его, и подстерегает в его собственном доме. Ибо Финвэ взял себе в жены сестру Ингвэ Владычного – Индис Ясную, и она, как истинно ваниэ, воспитала сыновей своих Финголфина и Финарфина совсем иначе, нежели то было принято у нолдоров. В обычаях нолдоров было подчиняться отцу и в большом и в малом – ваниары же говорили о подчинении Королю; нолдор не смел и спорить со старшим в роде – ваниары считали, что ради высшего блага можно попрать узы родства. Так Финголфин и Финарфин выросли нолдорами по силе духа и ваниарами по безмерной преданности Ингвэ Владычному и вере в безупречность всех деяний Валаров.
Кто виновен в бедах, что затем последовали? Можно ли обвинить Феанора? Можно ли обвинить того, кто стремился ко благу своего народа и Эндорэ, и чьи замыслы были растоптаны Валарами?.. Но можно ли обвинить Валаров? Можно ли обвинить тех, кто лишен свободы воли, кто обязан уберечь Арду от разрушения и изменения, кто любое движение не может не воспринять как беду, которую следует пресечь?.. Можно ли назвать виновником бед Моргота? Можно ли перелагать всю вину на того, кто не более чем подлил масла в уже бушевавший костер вражды между Феанором и Финголфином?.. Так, может быть, вся вина лежит на Финголфине? Но можно ли осуждать того, кто был свято предан своему Королю и кто жизнь положил, следуя тем убеждениям, что впитал с молоком матери?.. Не был ли виновен Финвэ, слишком любивший сына Мириэли и не уделявший должного внимания сыновьям Индис? Но можно ли считать заблуждения любящего отца источником бед, охвативших весь народ нолдоров?
Так где же искать причину бед? Где, как не в Пути Эанар, который проявился в Арде как Путь Феанора, как трагическое разрушение там, где стремились созидать, и как созидание там, где, казалось бы, всё разрушено.

* * *

Много нового добавил Феанор, учась у Махтана, к искусствам нолдоров, совершенствуя всё, за что бы ни брался. Но тем и отличался он – воплощенный Эанар – от прочих эльдаров, что им дано было лишь обрабатывать, он же мог творить. Нолдоры прежде лишь добывали драгоценные камни, Феанор же создавал их.
Прославлены были свершения и велико искусство Феанора, когда замыслил он самый дивный труд своей юности – сделать Свет Древ Валинора вечно сияющим из кристалла. Так увенчалась юность Феанора созданием Первого Сильмарила, где со Светом Валаров были сплетены изумление юноши перед прекрасным миром и гордость молодого мастера своим искусством.
Но может ли мастер остановиться в своем творчестве? Может ли ищущая душа довольствоваться тем, что имеет, и не стремиться дальше? Кто остановит бег огня, пожирающего ветвь за ветвью? А, между тем, в Амане из мест, доступных эльдарам, почти не осталось таких, куда бы не ступала нога Феанора, и после создания Сильмарила не было для него такого труда, который бы ни воплощал он с легкостью. А посему великий Аман стал тесен принцу нолдоров, ибо перестал он находить в нем достойное приложение своих сил.
Всё чаще обращались помыслы Феанора на восток. Долгие часы проводил он с Финвэ, расспрашивая о Подзвездных Землях и тех, кто их населяет. И так утвердился Феанор в своем решении передать мудрость и искусство Валинора затерянным в сумерках авари и тэлери и охранить их от орков и иных лиходейских существ.
Не видел Феанор в своем желании уйти ничего дурного, а потому не таясь делился мыслями об уходе с теми, кого считал близкими. Махтан и иные мастера были рады следовать за Феанором; Финвэ не искал себе никакой иной жизни, кроме той, что имел, но не удерживал стремлений Феанора... Но неожиданностью (а затем – и бедой) стал для принца нолдоров тот гнев, которым встретили его речи об уходе Нерданэль и Финголфин. Слово в слово повторили они ему, что Валарам истинно известно, что есть для нолдоров добро, а что – беда, что привели их в Аман для их же блага, а посему и надлежит эльдарам жить в Благословенном Краю вечно. Изумился Феанор их речам, но спорить не стал, однако же и не согласился – лишь более скрытно стал и далее готовиться к дороге на восток.
И чтобы не слишком были видны эти приготовления, Феанор с близкими своими сподвижниками (и первым из них был Махтан, опечаленный разрывом дочери с его названым сыном, но верный давней дружбе с принцем нолдоров) ушел далеко на север Валинора, и там в горах прорыли они многие ходы и возвели чертоги Форменоса – Северной Твердыни. Лишь те, кто решил уйти с Феанором в Эндорэ, знали дорогу в Форменос, и только самые преданные ведали путь в тайную кузницу, где трудились Феанор и Махтан. Но долгое время плоды их трудов были скрыты ото всех.
Много размышлял Феанор о том пути, что ждет его, ибо хотел он явиться в Эндорэ не как властелин, но как помощник и учитель. И возник у него тогда новый замысел, чудеснее и сложнее всех предшествующих: вновь заключить Благословенный Свет в камне, но так, чтобы каждый видящий его в помыслах и делах своих устремлялся ко благу. И был создан Второй Сильмарил – Сильмарил Благих помыслов.

Случилось так, что немногим раньше создания Второго Сильмарила был освобожден из заточения у Мандоса Мелькор. Века, проведенные в Благом Краю, сильно изменили могучего Валара. Он, воплощение движения и разрушения, и прежде не принимал благой покой Валаров, теперь же, проведя века в этом покое, поистине в сущности своей восстал против всех деяний Валаров, каковы бы они ни были. И чем более пытались обратить его к тому, что Владыки Амана считают благом, тем больше разверзалась пропасть между ним и остальными Четырнадцатью. Но чем больше Валары склоняли его ко благу неподвижного совершенства, тем больше он, истинно любивший в то время Арду, хотел им верить. Так что, когда Мелькор молил о прощении и обещал помогать трудам Валаров – лжи не было в его речах, ибо он сам не ведал о том, что прежнее его несогласие с Валарами уже подспудно переросло в истинно всесокрушающую вражду, что тот, кто был некогда Восставшим-В-Любви, уже стал Черным Врагом.
Пока же искренне желал он быть не противником Валаров, но их союзником и залечивать те раны, что были им некогда нанесены Арде. Валары же, боясь верить его речам, хотя те и были искренни, надеясь предотвратить лихо – усугубили его, велев Мелькору жить в Валмаре. Где, как ни в Валмаре, неколебимое благолепие было сильнее всего? Что, как ни Валмар, вызывало у Мелькора сильнейшую ненависть, тайную еще для него самого? Теперь уже о мире между Мелькором и прочими Валарами не могло быть и речи, но не тот, ни другие еще не знали об этом...

* * *

Великой радостью отозвалось в сердце Феанора известие, что Мелькор освобожден и, раскаявшись, вымолил себе прощение. Ибо кто, более Мелькора, мог поведать сыну Мириэли о Срединных Землях? Так встретились Феанор и Мелькор – два величайших Отступника в истории Арды, тогда еще – союзники, после – смертельные враги. Ложью было бы утверждать, что какой-либо из трудов Феанора был внушен Мелькором, хотя и результаты трудов совпадали, – нет, поистине, Феанор расспрашивал его лишь об Эндорэ и тех, кто его населяет, ни о чем другом не желал он говорить с Валаром.
Но время шло, и ненависть Моргота росла, и возмечтал он в стремящимся прочь из Амана Феаноре увидеть своего союзника во вражде с Валарами. Но посулы и советы Моргота Феанор отвергал хладнокровно и спокойно, ибо не было у него тогда причин ненавидеть Валаров и не вражда была его целью. Видя стойкость Феанора и будучи не в силах найти тайную тропу в Форменос, дабы склонить на свою сторону сподвижников сына Мириэли, Моргот обратил свой взгляд на других эльдаров Амана. Но чем он мог поманить ваниар, которые давно уже обрели желанное совершенство? Какой целью мог он увлечь тэлери, живших испокон веку безо всякой цели? И так ныне стал Моргот больше, чем ранее Мелькор, выказывать дружелюбия нолдорам Тириона, лелея мечты создать из них воинство, которое поведет он против Валмара. Однако до осуществления этой цели было далеко, пока же нолдоры видели в Валаре лишь наставника в ремеслах. Быть может, живи Феанор в Тирионе, он распознал бы хитрости Врага – но принц нолдоров трудился в Форменосе.