Rambler's Top100
На главную страницу
"Форменоса" На главную 
страницу  "Миф.Ру" К оглавлению "Листочков"

Альвдис Н. Рутиэн
Грифон для Деборы

Все счастливые семьи счастливы одинаково
В корне ошибочное
утверждение Льва Толстого

Облик первый. Орел
День был праздничным, но для Деборы – такие же будни, как и все прочие. Растереть травы и набить ими ладанку для старого гончара: никакой, даже самый лучший врач не мог справиться с болезнью под названием «возраст», а старик хотел работать по-прежнему. Денег, чтобы оплатить колдовство сполна, у него не было, но Дебора и не собиралась брать с него плату монетами. Искусный гончар мог оплатить работу кое-чем ценнее любых штампованных кружочков металла: новой посудой для лаборатории. Не нужно быть магом, чтобы догадаться: когда старик-мастер сбросит груз болезней, когда его руки снова обретут былую проворность, он будет счастлив как никогда в жизни – и это счастье перейдет в его работы. Да еще и огромная благодарностью городской чародейке. Так что Дебора получит не просто отличную посуду, но вещи, обладающие собственной душой. И собственной удачей, что в магическом деле немаловажно.
Растирая травы и нашептывая заклинания, Дебора думала отнюдь не о гончаре. Она представляла себе, что скажет Мануэль, кода узнает, что она обзавелась еще одним комплектом магических принадлежностей. Он, разумеется, возденет глаза к небу и застонет, что в доме и так уже негде повернуться, что скоро придется использовать левитацию и хранить часть хлама просто на потолке… и много чего он еще скажет.
Когда вернется.
Дебора вздохнула. Лучше бы был тут и ругался.
Она перевела взгляд на изящную золотую фигурку грифона. Неподвижную, как любая другая статуэтка. С чего двигаться куску золота, даже если он изображает пса, умеющего летать?
«Даже не думает обо мне…» – опустила голову Дебора, возвращаясь к своими травам.
Но в этот момент совершилось чудо.

Любой человек, находись он в этот момент в лаборатории городских магов (к слову, Мануэль, уставая от рутины, регулярно обзывал эту комнату рабораторией), – так вот, любой человек сказал бы, что вот оно чудо: фигурка грифона начинает излучать золотой свет, окутываясь им, как коконом, а потом кокон рвется и – из него вылетает огромный орел, крылья которого едва умещаются в тесноте колдовского жилища.
Дебора считала произошедшее чудом по совершенно другой причине: Мануэль обратился к ней сам, без прикосновений к грифону, призывов и просьб.
Орел аккуратно сел на пол в середине комнаты, сложил крылья, чтобы не задеть ничего, и сказал голосом Мануэля:
- Какое солнце сегодня в горах!

И стены комнаты словно исчезли. Ни столов, ни снадобий, ни книг. Ни пола, ни потолка. Только оглушительно голубое небо, страшной крутизны скалы, деревья, отчаянно цепляющиеся корнями за уступы, а на дне ущелья – белый от пены поток. Яростный и громкий, но здесь, на этой высоте, совершенно не слышный.
Картина медленно смещалась: это маг в птичьем облике кружил над горой.
Вдруг в глаза ударил нестерпимый блеск. Острый как копья и яркий, как десятки солнц.
- Ай! – Дебора зажмурилась, и видение тотчас пропало.
Чародейка снова стояла посреди комнаты, показавшейся ей сейчас несказанно уютной. Наверное, потому, что под ногами был твердый пол, а не бездна.
- Что это было?!
- Ледники, Дебора. Дальние ледники блестят под солнцем.
- Красиво… - сказала она, переводя дыхание.
- Не то слово!
Мануэль стал что-то рассказывать об этих горах, о племенах, живущих там, о древних местах силы… но за его словами Дебора слышала совершенно другое:
«За долгие годы я впервые по-настоящему счастлив. Потому что счастье – это свобода. Свобода вырваться из четырех стен, из темницы повседневных обязанностей, из нытья простолюдинов и снобизма знати. Свобода сбросить этот груз и стал вольным орлом. Лететь куда зовет сердце. Ни быть должным никому и ничего».
Дебора кивала. Конечно. Мануэль счастлив – и это главное. А повседневные обязанности городского мага… что ж, для них есть она и для нее они отнюдь не темница.
Золотое сияние грифона погасло, и волшебница вернулась к наговору.
Хорошо, что Мануэль заглянул домой именно сейчас: заклятье сильнее будет. Горшечнику повезло.


Облик второй. Чайка
Дебора внимательно перечитывала одну из старинных немецких хроник: чародейка была совершенно убеждена, что тогдашнему правителю удалось разыскать и привлечь на свою сторону одно из последних тайных собраний языческих жрецов, и они с большим удовольствием помогли развязать страшную войну… которая для них была великим жертвоприношением Вотану. Призрак одноглазого бога всегда бродил по Европе, это известно даже юным ученикам магов; ну а тут призрак, прямо скажем, забродил. И крепко забродил. И долго проходил тот крепкий хмель… И еще совершенно неизвестно, куда призрак потом забрел и где снова объявится.
Волшебнице стало зябко, хотя на дворе было лето. Она накинула на плечи роскошную шаль из пуха – подарок Мануэля, привезенный из каких-то далеких южных гор. По телу прошла волна тепла – то ли от чудесного пуха, то ли от заклятия, которое маг вкладывал в любой свой подарок. Дебора почувствовала, что успокаивается.
«Надо поговорить с Мануэлем».
Самой волшебнице культ Вотана был чужд и страшен, а вот маг говорил, что в юности общался с этим богом (вместе бродили по многим путям) и чуть ли не участвовал в каких-то жертвоприношениях… впрочем, обошлось без убийств в честь Одноглазого Странника.
Что за жрецы Вотана? Что будет, если они возродят свои кровавые ритуалы? А вдруг они их уже возрождают?!
Дебора схватила золотого грифона.
- Мануэль, отзовись!
Холод металла в ответ. Золотая фигурка даже согреться от рук не изволила.
- Мануэль, пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой немедленно!
Безрезультатно.
Тогда Дебора прикрыла глаза, сосредоточилась и, держась за грифона как за путеводную нить, дотянулась до сознания Мануэля.
На нее обрушилась волна.
…разъяренная океанская волна, черная от губительной силы. Потом – вторая. Третья.
Над штормовым морем растекся алый закат. Банально-привычное сравнение с кровью сейчас заставило Дебору вскрикнуть от страха.
Новая волна. Еще. Опять
Но было еще что-то. Спокойствие. Уверенность. И сквозь собственный ужас Дебора различала еще одно чувство, совершенно не вяжущееся со штормовым морем: удовольствие.
Волшебница поставила грифона на место – осторожно, будто тот был хрустальным. Медленно перевела дыхание.
И позволила себе рассердиться:
«Он что, в бурю купается?! В спокойном море поплавать ему, видишь ли, скучно!»

На улице смеркалось, когда золотой грифон засиял – и вскоре по комнате закружила серая морская чайка.
«Звала? Что случилось?»
- Это у тебя что случилось! Что за буря? Зачем ты в нее полез?!
«Ну, Дебора… - мысленный тон Мануэля был каким-то смущенным, – не надо шуметь. Буря прошла. Я на берегу. Посмотри, какая черная здесь ночь... это не наша серая слякоть вместо неба. Посмотри, вон Сириус разгорается. Какой красивый! Тебе же так нравится Сириус…»
- Что – у тебя – произошло? – потребовала Дебора, даже не обратив на Сириус внимание. А зря, он в эту пору был действительно великолепен.
«Я попал в бурю, - всё тем же смущенным тоном. – Ну, искупался… раз уж всё равно оказался посреди шторма»
- Ты не собирался никуда плыть. Мануэль, пожалуйста: в чем дело?
Чайка уселась на сидение кожаного кресла и обиженно нахохлилась. Увы, Мануэль не подозревал о такой важной теме для разговора, как тайный культ Вотана. Это, пожалуй, было единственным, что могло бы сейчас отвлечь Дебору от расспросов. Но маг этого не знал, а для Деборы все подпольные жрецы всех надмирных богов сейчас ничего не значили по сравнению с тем, о чем умалчивал Мануэль.
«Ну…меня взяли в плен пираты».
- Пираты?!
«Пираты, контрабандисты, прощелыги водоплавающие… называй как хочешь. Я спал, они меня оглушили, связали, кинули в их шаланду»
- Ты спал, не поставив магической защиты?!
«Дебора, ну ты же умница, ну подумай сама: зачем мне напрягать мироздание лишний раз? Мне же ничего не грозило…»
- Плен – это «ничего»?!
«Конечно. Сутки не прошли, а я уже на свободе».
Дебора повела бровями, неохотно признавая свое поражение.
«Так тебе рассказать, или поговорим о чем-то поинтереснее?»
- Рассказывай.
«Когда я очнулся, то быстро понял, что они меня хотят продать алжирцам. Но я решил, что галеры султана как-нибудь обойдутся без меня. Изобразил испуг, жалкое этакое существо… воды стал клянчить. В общем, они меня развязали: дескать, в открытом море бежать некуда всё равно».
- И ты прыгнул за борт?
«Дебора, я не такой добрый, каким кажусь тебе. Я позвал бурю».
- Бурю?!
«Дебора, эти морские крысы не заслуживали права называться людьми».
- Мануэль, но ты же не можешь перебить всех пиратов на свете!
«Всех – не могу. Но эти встали у меня на пути. Я не первый начал, честное слово. Не трогали бы спящего путника – так и плавали бы сейчас по своим делам».
- Я не понимаю: неужели тебе доставляет такую радость уничтожать слабых?
«Крыс надо бить, Дебора. Особенно нахальных».

Они оба замолчали, близкие к ссоре. Потом Мануэль сказал примирительно:
«Ну, может, они еще живы… в сущности, у нас у всех были равные шансы. До берега было не то чтобы очень далеко – полдня пути всего. Обломков их корыта хватило на всех… Когда я уплывал, они еще барахтались»
- Это ты называешь «равные шансы»!
«Дебора, но я же не виноват, что они такие трусливые! В них столько злости (гм, было), что они не могут довериться волнам. Злой во всех видит врагов… он ни человеку не поверит, ни морю, никому. А если море – враг, то смертельный, сама понимаешь».
Она кивнула.
« Ну вот, а я поплавал в свое удовольствие. Знаешь, это так здорово: когда трехметровая волна сначала засасывает тебя, как в реторту под давлением, а потом ты летишь…»
- Я видела.
«Не сердись, я прошу тебя. Одним справедливым поступком на свете больше. А?»


Облик третий. Феникс
Францеска не явилась в назначенный час.
А грифон обратился в феникса и сиял, летая по комнате.
Донельзя невовремя.

Дружба Деборы с юной аристократкой Францеской не вызывала восторга у Мануэля. Разумеется, он не собирался препятствовать частным встречам девушек: маг прекрасно понимал, что запретом от Деборы можно добиться только прямо противоположного.
В принципе, и запрещать-то не с чего. Францеска состояла в основном из достоинств. Во-первых, фантастически красива. Во-вторых, умна. Это, вкупе с очень знатным происхождением, делало юную подругу Деборы бриллиантом среди жемчужин, Венерой среди звезд… короче, архи-редкостью среди знатных девиц. Дружба с ней открывала перед Деборой двери в самые лучшие дома.
Однако девушки предпочитали проводить практически всё свободное время (свободное у Деборы, а не у Францески!) в лаборатории. Всё глубже уходя в магические поиски.
Вот потому-то Мануэль Францеску терпеть и не мог.
Юную чародейку магия интересовала лишь в одном аспекте: как способ увидеть правду. Девушка избирала себе какого-нибудь великого героя прошлого («героя» в широком смысле, чаще всего это были негодяи) – и крутила так и этак магический кристалл, чтобы узнать про сего исторического деятеля то, что в хрониках не пишут.
Мануэль предпочитал с Деборой Францеску не обсуждать, чтобы не осуждать. И всё-таки прорывалось … Во-первых, маг считал, что свои потрясающие таланты юная аристократка может тратить на нечто более близкое к сегодняшнему дню. Магия ради удовольствия… нет, этого Мануэль решительно не мог принять! А во-вторых, он «сильно сомневался» (точнее, практически не верил), что Францеска видит действительно правду. Несомненно, истинные видения бывали у нее и нередко, но чаще всего она заставляла кристалл показывать ей воображаемые подвиги и преступления.
И когда Дебора, сияющая от восторга, пересказывала Мануэлю очередное видение Францески, то маг (если был в хорошем расположении духа) слушал со снисходительной улыбкой. Ну или был менее доброжелателен в оценке узренной правды.
«Нельзя же запереть Дебору в четырех стенах, – говорил сам себе Мануэль. – Пусть общается… в кого там они обе нынче заочно влюблены? Влюбляться полезно. Особенно в видения из прошлого».

Новым увлечением Францески был Ричард Глостер, будущий король Англии Ричард III. Второго такого негодяя надо было поискать, и чародевочка хотела знать поименно всех, кого он убил, чтобы расчистить себе путь к престолу. А недавно у нее возник новый страх (за отсутствием подлинных опасностей): что кристалл установил слишком сильную связь между тем временем и сегодняшним днем, между Глостером и лично ею… так что злодей преодолеет временнОй барьер и явится сюда, дабы ее, правдолюбицу, убить и не дать ей поведать миру о его преступлениях.
В сладком ужасе от подобной перспективы, Францеска приняла меры. Она записала всё, что ей уже удалось увидеть, и отправила эти достовернейшие хроники в Англию, к некоему Потрясающему Копьем, который обещал сделать из сих материалов потрясающую пьесу.
Сложно сказать, насколько верила Дебора в такие страхи подруги. Но когда та не пришла…

…а феникс сиял, и протуберанцы огня рвались с его крыльев.
К этому облику Мануэля Дебора относилась примерно с тем же героическим терпением, с каким он – к ее дружбе с Францеской.
Феникса обычно считают птицей, возрождающейся из пепла. Это, конечно, правда. Но Деборе было гораздо важнее, что сначала феникс сжигает сам себя.
А вот это Мануэль очень любил делать.
Тем, в ком он видел единомышленников, маг дарил себя без остатка – творя ли чудеса, объясняя ли, обучая… он находил миллион способов отдать себя другим, и был истинно прекрасен в такие минуты, и ослепителен в своем могуществе…
… и потом Деборе доставалась обугленная тушка сгоревшего феникса.
Да, он возрождался из пепла, как и положено. Но одна Дебора знала, сколько времени на это нужно Мануэлю и сколько сил требуется от нее, чтобы помочь ему вернуться к жизни.

Феникс выписывал огненные петли в воздухе, зовя Дебору хоть мысленно присоединиться к тому празднику мудрости, который сейчас был в далекой Равенне. Но чародейке было не до очередного триумфа Мануэля. Ее более чем тревожило отсутствие Францески, ей нужен был совет… и она понимала, что Мануэль не услышит ее, пока… пока… пока этот феникс не сгорит.
Что Дебору нисколько не радовало.
…полыхнуло так, что, казалось, дом превратился в огромный костер. Сейчас взревет пожар, рухнут перекрытия и башня магов станет…
«Ему б в актеры податься!» - мрачно думала Дебора, стоя у окна и вглядываясь в дальний конец улицы. Никого. То есть народу на улице было достаточно, но для взволнованной чародейки это были лишь тени.
Она обернулась к фениксу. Кучка пепла.
Ждать. Сидеть и ждать. И не поможет никто, не подскажет никто! Бежать? – но куда, к кому? К Францеске? А что если она была права и там Ричард Третий?! Глостер… вот так имя. Такой проглотит и не заметит.
Дебора не хотела признаваться себе, что больше страха ее удерживало благоразумие: родители Францески не поймут ее испуга. И с подругой, скорее всего, всё в порядке. Мало ли какие самые-важные-на-свете-вещи могли задержать юную аристократку. Может, необходимо срочно подогнать платье к завтрашнему приему?
Пепел наконец зашевелился, принимая облик махонького серенько птенчика. Он пискнул, и Дебора услышала довольный голос мага:
– Уф… такого диспута я давно не помню!
Она села на пол, взяла фениксёнка в руки:
– Мануэль, прости пожалуйста, я понимаю, что тебе не до того сейчас, но…
– А?
Она рассказала.
– Ерунда, – пискнул фенёчек. – Пойди к ней и убедись, что с ней всё в порядке.
– Я боюсь…
– Францеска – талантливая девочка, но открыть канал между временами ей не по силам. Даже я бы за такое не взялся.
– А если случайно? Неконтролируемый выброс силы.
– О-ох …и три золотых апельсина!
– Какие апельсины?!
– Из чистого золота. Прямо на голову Францеске. Из-за неконтролируемого выброса силы. Так что она лежит у себя оглушенная – после прямого апельсиньего попадания.
– Мануэль, я серьезно!
– И я серьезно. Когда Францеска пугает себя – это ее дело. Когда ты начинаешь то же самое – это чересчур.
Фенёчек посмотрел на несчастное лицо Деборы и сказал:
– Ладно. Боишься идти одна – зайди в казармы за Хлодвигом. Скажи, я прошу его пойти с тобой. Только уж сама придумывай, зачем ему понадобилось идти в этот дом.
« Хлодвига», капитана городской стражи, на самом деле звали Людвигом. Мануэль стал называть его именем древнего короля после одного случая, когда тот, еще новобранец, очень помог магу, выказав при этом чудеса храбрости. Завистники не забывали, что Людвиг-Хлодвиг был своей стремительной карьерой обязан чародею… а о причинах этого и Мануэль, и Хлодвиг помалкивали. Зачем пугать людей?
– Да… конечно … Сейчас пойду. Мануэль, скажи, что я всё придумываю!
– Ты всё придумываешь.
– Спасибо.
И в этот момент скри-скри-ри-ри-ри-рип! – по лестнице взбежала Францеска.
– Дебора, прости меня! Я так опоздала! Я вчера…
– Ах ты… – вскочила волшебница, выпустив фенёчка.
Сияние окутало птенца, но превратился он не в феникса, а в статуэтку грифона.


Облик четвертый. Ястреб
– Это здесь, – сказал Бенедикт.
Мануэль хотел было пошутить, как невежливо с их стороны проникать в жилище собрата тайком, но старый маг приложил палец к губам.
Они проскользнули через черный ход, поднялись в покои Чезаре.
– Где он?! – взревел Мануэль через несколько минут.

Грифон буквально свалился со стола… правда, упал он не вниз, а вверх. Это ястреб взмыл еще прежде, чем обрел облик.
Он метался по лаборатории, и Дебора на всякий случай забилась в угол: а то еще врежется в нее, не рассчитав вираж. А когти у него… и клюв…
Бочком, по стеночке она дошла до стеллажа с перчаткой сокольничего. Надела. Вытянула руку, надеясь, что Мануэль успокоится и не станет разносить собственную рабочую комнату.
Ястреб сел. Скосил взгляд. И изрек:
– Это не маг, это преступник! То есть дурак, но всё равно – преступник!
Дебора кивнула на всякий случай.
Маг продолжал пронзительным голосом хищной птицы:
– Принимает он информацию из иных миров, понимаешь ли! Тоже мне, Моисей выискался! А от кого он ее принимает – не судьба задуматься?! Ишь, раскрыл сознание – как потаскуха свою … кхм. Извини, Дебора.
Она снова кивнула: дескать, ничего страшного, она и не такое от него слышала.
Но осёкшись, Мануэль успокоился. И обрел дивный дар излагать события связно.
– У них тут маг завелся. Большой любитель творить чудеса перед толпой. И, кажется, особого вреда от него и не было. Но Бенедикт – здешний главный – он умница, он чуял, что это дрянь. Ну и повел меня посмотреть жилище этого Чезаре.
Маг не выдержал и снова перешел на ястребиный крик:
– Я там пяти минут не выдержал! Там всюду – осколки льда, смертельные, беспощадные. То есть не физически, ну, ты понимаешь. Это не глазами видишь. Я попытался поискать там что-то доброе… так я в его кабинете пяти минут не выдержал! У меня было такое ощущение, будто мне всю спину искололи, будто я на сотню морских ежей упал!

На площадь, где Чезаре творил чудеса для толпы, Мануэль мчался так, будто от этого зависела его собственная жизнь. Лицедейству (и вообще – любому действу!) этого мага следовало положить предел немедленно.

– Ты его убил? – испуганно охнула Дебора.
– Я что, похож на дурака? – обиженно посмотрел на нее ястреб.
Волшебница не стала говорить, что на дурака, конечно, Мануэль совсем не, – но вот на того, кто карает без пощады – очень.
– Такого нельзя убивать, - стал старательно объяснять маг. – То есть такого убивать как раз надо, но всё равно нельзя. У него ж последователи… зрители, опять же. Убьешь – отлично, он мученик, верные ученики продолжают дело, и вся эта гадость лезет в наш мир дальше.
Ястреб хитро глянул и закончил:
– Такого, чтобы уничтожить, надо высмеять.
– И? – с неподдельным интересом спросила Дебора.
Ястреб жалобно пискнул. Ни дать ни взять – обиженная пичужка. Маленькая и слабенькая.
– Не томи, рассказывай!
– Он вздумал дождь из лепестков роз устроить. Ну а я стоял в сторонке и чуть-чуть подправил заклятье.
– Ну, ну!
– Да пустяки, в сущности. Вместо лепестков на толпу стали падать тыквы.
– Что?!
– Тыквы. Может быть, ты знаешь. Это такой овощ. Большой, круглый и очень вкусный, если правильно приготовить.
– Мануэль, но они же тяжелые!!
– Дебора, ты меня сегодня решительно хочешь обидеть. Я знаю, что они тяжелые. Они падали медленно. Как лепестки роз… зависая, кружась… в общем, здешние жители легко брали их из воздуха.
– А… маг?
– А на него этих тыкв свалилось больше, чем на прочую толпу. Хохоту было… а чтобы все окончательно поняли, что это не он их угощает, на нем эти тыквы стали готовиться сразу же. Немедленно. И когда он с воплями, ошпаренный, весь в тушеной тыкве, выбрался из этого оранжевого кургана… в общем, не думаю, что у него останутся приверженцы.
Волшебница рассмеялась. Потом спросила:
– А почему тыквы?
– Ааа, – довольно усмехнулся Мануэль. – Во-первых, мягкие, теплые, уютные… каша очень хорошо гасит всякие злые энергии. Ну а главное – они же оранжевые! Дебора, запомни на будущее: если понадобится погасить силы смерти – используй оранжевое. И даже лучше оранжево-коричневое, как тыква. Ни в коем случае не золото – оно может быть проводником всякой гадости. А вот такое большое и доброе – самое то!


Облик пятый. Ворон
Грифон, едва засветившись, превратился в ворона. Черный птиц не уделил Деборе даже поворота головы, а принялся расхаживать по рабочему столу мага с таким спокойно-озабоченным видом, как будто был и впрямь чрезвычайно занят. Дебора пожала плечами и решила не мешать.
Что-то в поведении ворона было неуловимо похоже на Мануэля за работой. Когда он был увлечен настолько, к нему обращаться… нет, как раз его можно было спрашивать о чем угодно, отвлекать как угодно – он этого просто не замечал. В лучшем случае, он минут через двадцать поворачивал голову и искренне спрашивал: «Ты что-то сказала?»

Чародейка совершенно не стремилась услышать этот вопрос из клюва ворона.
Она вернулась к изготовлению глазной мази, которую у нее брала добрая четверть города.
Лабораторию заполнила живая, глубокая, счастливая тишина работы. Мануэль считал такие минуты лучшими в их жизни: когда они оба уходили каждый в свое дело, казалось, забывая друг о друге, но на самом деле объединенные крепче, чем влюбленные в момент экстаза.
Правда, в чем заключалась работа ворона, понять было затруднительно. Но Дебора чувствовала: птиц поглощен чем-то важным и это неотложное дело идет у него успешно.

Несколькими днями раньше между Мануэлем и Бенедиктом состоялся разговор. То есть при этом присутствовало еще полдюжины магов, но они не смели и слова произнести.
– Эту дрянь надо выметать, – резко говорил Мануэль. – Поганой метлой!
– Но прежде чем пытаться устранить последствия черной магии, надо найти их источники, разобраться в природе заклятий…
– Да ко всем чертям собачьим, НЕТ!
Мануэль напрочь забыл древнюю истину: крик – не аргумент.
Бенедикт героически держал себя в руках и возражал спокойно:
– Невозможно уничтожить то, природа чего неясна.
– Да можно! Запросто. Когда хозяйка подметает пол, она не интересуется ни физической, ни химической природой мусора. Она просто выметает его за порог.
– Но в мире магии…
– В мире магии всё делается точно так же! Метла нужна подходящая – и только.
Бенедикт огладил седую аккуратно подстриженную бородку:
– Хорошо. Тогда что вы, коллега, называете метлой? В данном случае?
– Ну не говорите, что про «козла отпущения» вы не знаете! Берем, делаем, переносим всю дрянь на него, уничтожаем. И всё.
– Разумеется, нам прекрасно известен этот способ устранения негатива. Но если так поступить с магией, несущей энергии разрушения, то они вырвутся в мир людей, причем…
– Кто говорит, что этого «козла» надо уничтожать в мире людей?!
– Но где же тогда?
– В мир смерти его отнести и там сжечь, – Мануэль пожал плечами, искренне недоумевая, как это почтенный Бенедикт не понимает настолько простых вещей.
Старого мага передернуло:
– Простите, коллега, но…
– Что? Сложно сходить в мир смерти? Так я схожу.

Мануэль настоял на том, чтобы «козла» они слепили именно в виде козла. Глину он подобрал и замесил собственноручно, облик поручил делать Бенедикту и попросил не беспокоить, пока, по его выражению, «козла до упора всем свинством не нашпигуете».
Столь внятно изложенная инструкция не допускала разногласий.
Самому магу предстояло несколько непривычное и оттого вдвойне увлекательное дело: подготовиться к ритуалу, не имея из необходимого – ничего.
В молодости Мануэль спускался в мир смерти многократно. Он любил эту дорогу, проводил не один десяток ночей на Загробном Суде, жадно вслушиваясь в исповеди и приговоры. Он любил бывать там, потому что мир смерти был для него конечной точкой любого отсчета: мерой важного и пустяка, риска и безопасности, справедливого и лживого, силы и слабости. Юности свойственно интересоваться смертью, но Мануэль превратил это любопытство едва ли не в способ своего существования. Его знала каждая собака (у каждого входа в мир смерти), половина загробных служителей вела с ним беседы, и даже сам Владыка отвечал кивком на его поклон.
Когда Мануэлю было около двадцати, он спускался в мир смерти каждую ночь – и обретал от этого такие силы, что о деяниях «той общины магов» рассказывали и поныне.
Тогда ему было достаточно одного волевого усилия, чтобы снизойти в преисподнюю.
Но молодость проходит … Сейчас Мануэль выглядел лет на тридцать, и он один знал, как обманчива его внешность. Теперь, чтобы пройти катабасис, ему нужно было изображение Владыки, книга, описывающая нисхождение, и еще несколько предме… но какая разница, что за «еще», если всё это осталось дома. Книгу, правда, он помнил почти наизусть; во всяком случае, достаточно хорошо.
Изображение Владыки Смерти. Где его взять? Не одалживать же у ближайшего монаха миниатюру с дьяволом и потом долго объяснять, что на самом деле он – никакое не зло, а высшая справедливость, что люди от страха наделяют Владыку своими пороками, которые отражаются в его облике как в зерка…
Зеркало.
Ну конечно.
Это же очевидно.
Любой смертный облик – начиная с собственного! – вот образ Смерти. Если хочешь увидеть Владыку – посмотри на себя.
Итак, изображение есть (зеркало для Мануэля принесли аж венецианское), книга – в памяти. Осталось еще одно: помощник.
При настолько серьезном ритуале магу был необходим кто-то второй. Тот, кто всё время будет оставаться в мире людей. «Держать другой конец веревки», по выражению Мануэля. Звать на это Бенедикта он категорически не хотел, опасаясь, что пожилой волшебник не устоит перед искушением самому хоть краешком глаза взглянуть на Владыку.
Значит, оставался только один вариант. Надежный, как крепостная стена.
Мануэль улыбнулся.
Он ничего не собирался говорить Деборе ни о ритуале, ни ее участии в нем. Зачем пугать-то?

Его тело осталось в комнате, наполненной дымом благовоний. Там его рука крепко сжимала глиняного козлика.
В другой комнате ворон старательно измерял шагами рабочий стол. Рядом была Дебора.
Сам Мануэль шел через черную равнину, слишком спеша, чтобы всматриваться в ее нынешний облик. На веревке он вел козла. Существо идти не хотело, но маг не интересовался его желанием.
Быстро миновав верхние слои (у каждого народа они были свои, один другого красочнее и интереснее; но сейчас не до них), Мануэль достиг границы. Здесь останавливались чародеи из далеких восточных земель – те, кто твердо верил, что человек не в силах приблизиться к Владыке. Дальше вниз отправлялись их духи-помощники, неся жертвы и просьбы. Мануэль с уважением относился к этим магам – пусть они не смели сами дойти до Владыки, зато отваживались бороться с такими тварями, о которых Мануэль и слышать не желал. А эти узкоглазые чародеи их побеждали…
Ниже.
Вокруг было полно волков, змей и прочих добрейших существ. «Добрейших» – безо всякой иронии. Это были помощники тех, кто остался ждать наверху.
Мануэль усмехнулся при мысли о том, как хорошо, что в преисподней нет времени. Иначе очередь на прием у Владыки растянулась бы на годы…
Ниже.
Весы.
Суд.
Здесь.

Мануэль позволил себе начать смотреть. И человеческое время, которое он принес с собой, немедленно вступило в свои права.
Владыка восседал на троне. За те годы, что Мануэль не видел его, Справедливый нисколько не изменился (что неудивительно, поскольку ему было никак не меньше четырехсот веков). Он выглядел как плечистый мужчина средних лет, величавый, спокойный. Кожа его была темно-синей, голову венчали красиво изогнутые рога.
Почти как дьявол на картинках. Только мудрый, добрый и без хвоста.
Судили какого-то жреца с далекого Востока. Судя по наряду, в котором он явился, – верховного. Но служители Справедливого быстро содрали с него корону и прочие атрибуты, и началось: «хоть и надел монашескую одежду, жил мирской жизнью», «лгал, чтобы захватить власть», «присваивал деньги, пожертвованные на храмы», «поощрял невежество, считая, что невеждами проще править», «осквернил мощи прежнего жреца, выставив их для толпы»…
И приговор. Огненное озеро, столько-то веков. И потом еще десятки жизней перевоплощаться в…
Глаза Справедливого были печальны. Вопреки рисункам европейцев, он отнюдь не находил удовольствия в том, чтобы мучить грешников. Мануэлю как-то довелось видеть его восточные изображения, там в руках Владыки было зеркало – в нем отражались все деяния судимого.
Зеркало.
Это же так просто.
Вот истинный облик Владыки.
Каждый видит в нем себя. Свои страхи. Свои преступления. Свои достоинства.
На самом деле нет синетелого мужа. Нет весов. Нет огненного озера, нет воплей грешников. Есть только мое сознание, оно рисует все эти картины…
Но Владыка – есть. И суд есть. И кара, и награда. Но каковы они на самом деле? Как выглядит зеркало, когда не отражает ничего?!
И не правы ли те восточные чародеи, что запретили себе видеть Владыку?
– Здравствуй, Мануэль, - кивнул Справедливый.

Мануэль предпочел возвратиться к реальности. То есть к тому, что представлялось ему реальностью. В общем, трон, весы и всё такое.
– Давно мы тебя не видели, - продолжал Владыка.
– Мне… стало трудно приходить, – отвечал маг с поклоном. – Но когда-нибудь я снова приду, обещаю.
Владыка чуть улыбнулся его незамысловатой шутке:
– Тогда наша встреча будет самой короткой.
– И куда ты меня тогда отправишь? – не смог не поинтересоваться маг.
– А куда бы ты хотел попасть?
Тот замялся.
– Подумай. Есть слово «рай». Слишком короткое и оттого непонятное. Что оно значит для тебя?
– Библиотека… – выдохнул маг. – Библиотека, где собраны все книги всех народов. И не только людей… и не только книги… все знания всех мыслящих существ. И там можно читать, читать, читать… вечно.
У Мануэля закружилась голова от нарисованной им картины.
– Вечно? – осведомился Справедливый. – Ты готов потратить вечность на то, чтобы впитывать знания?
Маг тряхнул головой, отгоняя видения:
– Нет, конечно. Знаниями надо делиться. Я должен буду… подожди. Я потом уйду в следующую жизнь?
– Конечно, – ответствовал Владыка.
– А… в какую?
– О, людское нетерпение! Ты узнал больше, чем любой из смертных. Ты узнал, какой будет твоя следующая жизнь. И теперь ты хочешь узнать о после-следующей!
– Прости…
– Но я отвечу тебе, - улыбнулся Справедливый. – Я не знаю этого.
– Не знаешь?!
– Конечно. Ведь это ты творишь свою судьбу. Твоей сегодняшней жизни далеко до завершения, и даже твоя жизнь в раю еще не определена ясно. А после-следующую предугадать невозможно.
Мануэль поклонился, сдерживая волнение. Этот разговор… это предсказание… больше, чем любой из смертных…
Блеяние козла вернуло его к реальности.
– Владыка, прости, я… я пришел к тебе с просьбой. С другой просьбой.
Маг вдруг испугался, что Справедливый откажет: слишком много он уже дал.
Владыка молча протянул руку. На его пальцах плясал огонь.
«Козлу отпущения» было некуда деваться. Пламя охватило его, и сила разрушения оказалась беспомощной перед могучей обновляющей стихией, что зовется Смертью, и несет в себе семя Жизни, прорастающей всегда и вопреки всем попыткам ее уничтожить.

…рассвет окрашивал алым крыши Равенны. Мануэль очнулся. В его руке был песок, просыпавшийся сквозь пальцы. Совершенно обычный песок, опасный не более , чем любой мусор, который хозяйка выметает не глядя.
… ворон каркнул, подсел на стол к Деборе, повертел головой так и этак, словно благодаря, потом перелетел на свое место – и застыл золотым грифоном.
Позже чародейка не стала спрашивать Мануэля, в чем было дело.
А он не стал рассказывать. Так, очередные магические эксперименты в Равенне. Ничего серьезного.


Облик шестой. Сова
В дверь постучали.
По стуку Дебора могла сразу определить, кто пришел. Мануэль, если удостаивал дверь вниманием, барабанил долго и весело, пока Дебора ни открывала, в очередной раз прося его больше не поднимать шум на весь город. Люди, у которых случалась беда, молотили в дверь, вкладывая в удары всё свое отчаянье и испуг; по счастью, такой стук Дебора слышала лишь пару раз в жизни. Богатенькие торговцы, явившиеся за амулетом, тюкали в дверь раз-другой камнем-переростком аляповатого перстня. Мать, пришедшая за лекарством для больного ребенка, осторожно ударяла дверным кольцом, словно боялась прикоснуться к двери. Ремесленники обычно вежливо стучали кулаком – негромко, четко, как в дом к соседу. Недалекие юнцы, пришедшие просить любовное зелье, сначала долго оглядывались по сторонам: не увидит ли кто, что он входит в жилище магов (к слову, оглядывались столь долго, что половина города уже успевала их заметить и рассказать об этом весьма важном событии второй половине), потом по-кошачьи скреблись в дверь… чтобы выйти из нее почти сразу же после того, как вошли: Мануэль категорически отказывался готовить любовные снадобья и Деборе запретил.
Но этот стук был совсем другим. Это был ак-ккк-куратный, кор-ррр-ректный стук чиновника. К Деборе явились из ратуши.
– Госпожа Дебора, – щуплый человек неопределенно-среднего возраста поклонился. – Бургомистром введен новый налог. Вы и господин Мануэль, как штатные городские маги, подлежите обложению в соответствии с занимаемыми должностями. Извольте ознакомиться с документом и выплатить указанную в нем сумму в течение двух недель.
Тут официально-бессмысленное выражение лица чиновника дрогнуло, и он добавил более заинтересованным тоном:
– Но я думаю, Вас не затруднит выдать мне означенную сумму немедленно.
Дебора развернула протянутый им свиток.
Сумма дополнительного налога была немногим меньше того, что зарабатывал за месяц средний ремесленник.
Чародейка задохнулась в гневе. Ей захотелось немедленно, сию же секунду, вернуть бургомистру его истинный облик!! Иначе говоря, превратить его в крысу.
Но тут Дебора представила себе результат подобного колдовства: лоснящегося от жира крысюка с золотой цепью на пузе. Зрелище настолько омерзительное, что волшебница вздрогнула… а потом расхохоталась.
Чиновник вежливо-безучастно ждал.
Дебора, не желая с ним разговаривать, молча указала ему на стул, вышла и через несколько минут вернулась с увесистым кошельком.
– Пересчитайте и заверьте подписью уплату налога, – сухо сказала она, не глядя на это ходячее равнодушие.
Было большой удачей, что всё это произошло в отсутствие Мануэля. Маг считал само существование таких двуногих штампов «Заверено», по его выражению, – оскорблением понятию «человек».
Существо изрекло очередную официальную вежливость, расписалось на документе и исчезло.
Дебора с яростью захлопнула за ним дверь, выместив на ни в чем не повинной древесине те чувства, которые Мануэль, будь он здесь, обрушил бы на посланца из ратуши. «Еще легко отделался!» – в гневе она искала, чем бы запустить о стену. Но увы – в их доме были вещи только нужные, очень нужные и крайне необходимые, так что разбить что-то бесполезное было технически невозможно.
Тогда она взбежала наверх, схватила золотого грифона и, не дожидаясь ответа Мануэля, прокричала ему: «Этот потерявший совесть бургомистр ввел новый налог! Уверяет, что на нужды города. Представляешь, ко мне только что приходили!! Нет, мне не жалко денег… я же знаю, что если будет надо, ты пару-тройку индийских смарагдов принесешь. Но сам факт!»
Увы, грифон в ее руках оставался просто золотой фигуркой: Мануэль был чем-то очень занят и не слышал ее.

Тяжело дыша от злости, Дебора села у окна. А на улице нарастал шум…
Бургомистр обложил новым налогом отнюдь не только магов. И если Дебору этот платеж оскорблял, то многих людей лишал жизненно необходимых денег, хотя и гораздо меньших.
И очень скоро в дверь дома Мануэля снова постучали. На сей раз попросту, рукой.
– Проходите, – устало сказала Дебора собравшимся.
Они вошли, хмуро косясь по сторонам. Впрочем, хотя многие были здесь впервые, им сейчас было не до удивлений или страха перед окружающим магическим антуражем.
– Прошу садиться. Что вы хотите от меня?
Кресла, которые стояли в гостиной, произвели на незваных гостей куда большее впечатление, чем колдовские предметы. Большинство этих людей и подумать не могли, что им когда-нибудь предложат сесть в такое… такое… оно же только для знатных!
На самом деле, это были просто удобные кресла (Мануэль был решительным противником роскоши), да к тому же сделанные руками тех, кто сейчас опасливо присаживался на краешек.
Знакомый горшечник остался стоять:
– Госпожа Дебора, мы пришли просить управы на бургомистра.
– Но что я могу сделать? Меня точно также заставили заплатить налог, как и вас. Мы в равном положении.
– Пусть отменит налог! – крикнул горшечник. – Заставьте его! Вы же чародейка, вы всё можете!
И тут горожане повскакали с мест и наперебой стали предлагать различные способы «справиться» с бургомистром.
Дебора молча смотрела в пол.

Выкричавшись и оттого чуть успокоившись, ремесленники ушли. Дебора поднялась в лабораторию.
На пирамиде книг сидела внушительного вида лесная сова.
– Что тут стряслось? – спросил Мануэль, хмуря брови. (Прямо скажем, хмурить такие брови, как у лесной совы, – одно сплошное удовольствие. И выразительно донельзя.)
Дебора кратко пересказала.
– Они хотят завтра идти к бургомистру. Они хотят, чтобы я пошла с ними, – закончила она со вздохом.
– Вот мерзавцы, – сквозь зубы процедил Мануэль (отсутствие у совы зубов магу явно не мешало). – Трусливые мерзавцы. Прикрываться тобой, как щитом.
– Они говорят, что только со мной их пропустят к нему.
– И что ты собираешься делать?
– Я не знаю. Мне их жалко. Они твердо верят, что, если бессильны будут слова, то поможет магия.
– Здрасссссьте, – саркастически хмыкнул маг. – То есть ты возьмешь волю бургомистра под контроль, будешь держать непрерывно днем и ночью до самой его смерти… а заодно и волю остальных членов магистрата. Видимо, так они себе это представляют.
– Они никак себе это не представляют.
– Я заметил.
Дебора надела кожаную перчатку, сова перелетела к ней на руку, и Мануэль заговорил:
– Эти глупцы не понимают, что любой попыткой что-то изменить они сделают только хуже. Я тоже не в восторге от этого налога, но мы с тобой теряем только деньги. А они рискуют потерять всё. Бунт для них – катастрофа.
Сова покрутила головой, будто отгоняя мрачные видения. Маг продолжал:
– Одна надежда – что всего их пыла хватит только на сегодняшний крик. К утру успокоятся, поймут … Знаешь, как говорят: «с бедой надо переспать ночь». Завтра присмиреют.
– Но я всё-таки пойду завтра к бургомистру.
– Ты что, с ума сошла? – огромные глаза совы расширились, хотя, кажется, куда уж больше.
– Я пойду к нему одна. Я объясню ему, чем он рискует. Постараюсь уговорить его снизить налог для простых горожан. Он же потеряет от бунта не меньше.
– Угу, – отвечала сова.
– …ну почему я? – устало вздохнула чародейка. – Мы же из мира богатых, а они приходят ко мне – выручай их. Говорят: «ты добрая».
– Ты действительно добрая. А еще мудрая и заботливая. Из тебя гораздо лучше городской маг, чем из меня.
Дебора слабо улыбнулась.
– Удачи тебе завтра. Только не вздумай применять магию: проще остановить ураган и подчинить парочку демонов, чем околдовать одного-единственного чиновника. Эти существа для магического воздействия недоступны в принципе. Их надо в бестиарии заносить. Bureaucratus vulgaris.
– Угу, – грустно откликнулась Дебора.
– Угу, – эхом подхватила сова. – Угу-угу. Угу!
Мануэль скорчил несколько совиных рож: похмурил брови, повращал глазами, поугукал на все лады.
Дебора невольно рассмеялась.


Облик седьмой. Грифон
Чародейка вернулась из ратуши злая, как… как кот, вышвырнутый хозяйкой из окна на улицу… как хозяйка, лучшее кружево которой разорвал этот кот… как прохожий, на голову которого шлепнулся этот кот… как молочница, которую сбил с ног этот прохожий, так что она пролила молоко… как старуха, поскользнувшаяся на пролитом молоке и сломавшая свою единственную клюку…
Короче, Дебора была зла, как вся эта компания вместе взятая!
Она говорила с бургомистром. Она постаралась убедить его отменить дополнительный налог на тех, чей заработок был меньше размера этого налога. И, увы, она решила чуть-чуть применить магию. Совсем капельку. Чтобы сделать бургомистра подобрее.
И он охотно согласился. И в порыве человеколюбия даже поднял сумму минимального налога – то есть освободил от него еще десятка два семей. Благородным образом увеличив налог с состоятельных мастеров, в том числе и магов.
Так этого мало! Сплетя пухлые пальчики, бургомистр добросердечно заявил, что, конечно, лишние выплаты – это будет затруднительно для госпожи волшебницы, и поэтому, чтобы облегчить ей платеж, город в его лице заказывает ей большой фейерверк к празднеству по случаю… («…обновления крыши ратуши», – буркнула про себя Дебора). Ну а оплата этого заказа как раз и пойдет на погашение дополнения к дополнительному налогу.
Выражение лица бургомистра ясно говорила: он искренне считал, что действительно сделал доброе дело!
Дебора не знала, как расскажет об этом Мануэлю. Ведь он же ясно сказал: нельзя применять магию против таких существ.
Браться за работу над фейерверком Дебора не спешила. Прямо скажем, в ее сегодняшнем состоянии прикасаться к пороху было самоубийством. В самом прямом смысле.
Она села за книгу… но глаза скользили поверх букв.
Золотое сияние грифона отвлекло ее от безуспешного чтения.
Свет был необычен: неярок, но как-то особо плотен, будто комнату наполнял туман. Очертания золотой фигурки и стола исчезли в нем.
Этот густой свет был мягким – и не спрашивайте, как свет может быть мягким и густым! Злость Деборы в нем просто растворилась – как тонкая корочка льда под весенним солнышком. Бургомистр с его «добротой» показался ей такой мелочью, которая не стоила и минуты переживаний.
Чародейка улыбнулась.
Словно дождавшись этого ответа, свет сгустился еще больше, обретая облик – сначала призрачный, а потом телесный.
На полу стоял грифон.
Полупес – полу-орел, он сейчас плотно сложил крылья, отчего казался обычной большой собакой.
Подошел к Деборе, положил голову ей на колени и сказал:
– Я возвращаюсь.
– Правда?! – всплеснула руками.
– Да. Дней через десять буду дома.
Она не нашла, что сказать. Хотелось кричать от радости, хотелось объяснить Мануэлю, насколько ей не хватало его все эти месяцы, и что даже дружба с Францеской – это отчаянный способ заполнить пустоту, и как она счастлива, когда он дома, просто дома, и…
Но Мануэль не позволял бурного проявления подобных эмоций ни себе – ни ей. Так что Дебора просто прошептала:
– Приезжай поскорее. Я очень-очень жду.
– Да, – мудрые пёсьи глаза смотрели совершенно по-человечески. – Затем и надо разлучаться, чтобы напомнить себе, как мы нужны друг другу.
Рот пса не открывался, голос Мануэля просто звучал в сознании Деборы:
«Знаешь, я понял сейчас одну нехитрую истину. Раньше я думал, что свобода – это возможность уйти. Улететь куда крылья несут, сбросить все обязанности, перечеркнуть всё прошлое. Кто способен на это – тот свободен. Кто не способен – тот раб. Раб серых будней.
Меня действительно ждали в Равенне, я действительно был нужен Бенедикту – и всё-таки я уехал, чтобы вырваться на свободу.
А сейчас я понял, что тот, кто гордо не связан ничем, – он не свободный. Он бездомный. Неважно, есть у него где-то родной очаг и семья, – у него нет дома в душе. Ему некуда и незачем возвращаться. Его просто несет по воле ветра. И нечем ему гордиться… с равным успехом калека может гордиться тем, что у него нет ноги.
Моя свобода – это ты. Не этот город, хоть я и нужен тут. Не эти стены, хотя они и завалены под потолок необходимыми мне вещами. К ним можно не возвращаться еще очень долго … Но к тебе – я должен.
Только ты придаешь ценность всем моим порывам. Без тебя они – лишь метания.
Свобода оказалась очень простой штукой: уходить – чтобы возвращаться. И возвращаться – чтобы уходить».
Дебора слушала его, как завороженная: настолько откровенен, настолько сердечен Мануэль был впервые. И она совершенно не понимала, как отвечать на это. Но в последней фразе была зацепка – и чародейка изрекла в притворном гневе:
– То есть как – «уходить»? Еще вернуться не успел, а уже про новый уход говорит! Ты не грифон, ты… ты… свинья крылатая, вот ты кто!
Грифон кивнул с видом полного согласия.  

Сочи, сентябрь 2009



Портал "Миф"

Научная страница

Научная библиотека

Художественная библиотека

Сокровищница

Творчество Альвдис

"После Пламени"

Форум

Ссылки

Каталоги


Миражи

Стихи

Листочки

"Эанарион"

"Холодные камни Арнора" и др.

"Сага о Звездном Сильмариле"

Жизнь в играх

Публицистика

Смех

Альвдис Н. Рутиэн (c) 2009
Миф.Ру (с) 2005-2014

Rambler's Top100