Тигры были со всех сторон. От их золотистых шкур пространство прямо-таки светилось.
Тигры были разные. Одни хищно скалили свои пасти, другие едва ни по-кошачьи подставляли загривок под ласковую руку. Мой Шер-Хан немедленно стал своим в этой одношерстной компании, и Димыч принялся гладить его по пушистым вышитым лапищам.
Эта тигрячья обстановка была донельзя родной. Я не назову ее уютной, точнее было бы сказать – рабочей. Всего несколько лет назад мой собственный кабинет был неменьшим оленьим пастбищем, а давным-давно и дома обитал точно такой же тигрятник.
Да, йоги правильно считают, что тигриная шкура излучает энергии, полезные для работы. Для любой работы, которая преобразует. И, честное слово, красиво, с душой сделанные изображения тигров успешно заменяют настоящие шкуры. По крайней мере, в квартире Димыча.
В конце концов я перестала разглядывать тигрятину на стенах и в шкафах, улыбающийся Димыч вернул мне моего Шер-Хана, подошел Олег, и мы сели за стол.
И когда я увидела, что за угощение они приготовили, я снова почувствовала себя едва ни в своем кабинете. Никаких пошлейших салатов, тонн колбаски-ветчинки и прочих тортиков. Родная нолдорская еда, даром что Олди считают себя людьми и ни кем иным: просто орехи, некая вкусность с орехами, другая вкусность с орехами, финики, легкое вино, чайник с краешку. Стол, за которым разговаривают, а не набивают пузо. Круг колбасы робко прятался в целофане, и уместен он был на этом столе не больше, чемп шудра на пиру у кшатриев.
Говорили, в основном, мы с Олегом. Два "коня" вполне дружелюбно состязались в натиске, удали, буйной силе, а единственный "всадник" молчал – разумеется, ровно до тех пор, пока ни приходило его время.
Что бы сами Олди ни говорили о своем равенстве, их деление на "коня" и "всадника" видно невооруженным глазом. Нолдорским, по крайней мере. Разве саму эту идею могут высказать те, кто не пережил подобного? – ну не считайте меня наивной! Мало Алкида с Ификлом, гляньте на Чена с Ан-Таньей; а если поискать, то едва ни в каждой книге найдется.
"Конь". Олег. Яркий, да что там – блистательный! И хотя мы на "ты", но это он меня запросто зовет, а меня всё тянет назвать его на "вы". Эрудицию обрушивает на мою грешную голову, как летний ливень. Правда, я стараюсь не уступать. Вроде получается. Ох, не беседа, а Беседа! Даром что ничего острее острого ума и острого языка не используем. Здрово!
"Всадник". Димыч. "Димыч", и никак иначе. Простой и близкий. С ним можно болтать. Что и делаю, отвлекшись от ученой беседы с Олегом. Но простота Димыча – это "простота в обращении", как правильно сказано в одном фильме. Мы-то знаем, что именно "всадник" направляет "коня".
Проскальзывает мысль: когда до нас с Рандиром добирается кто-нибудь из наших читателей, то ведь и мы выглядим так же. Рандир (если приходит!) – почти всегда молчит. Говорю я. И мало кто знает, до какой степени этот "всадник" умеет управлять своим "конем".
…Пьем вино. Красное, сухое, вкусное. Закусываем конфетами "Прометей". Видать, за название выбраны. Но – вкуснятина. По аналогии вспоминается одно место из "Одиссея":
– Неужели ваш пассаж про черный мак действительно не является пародией на "Черную Книгу"?
Олег улыбается:
– Мы так и не читали "Черную Книгу". Надо будет попросить Ниенну нам подарить.
Я кривлюсь:
– Ну, она вам подарит второе издание. А читать-то надо первое.
Следует вопрос о разнице между первым и вторым. Рассказываю. Олег подхватывает:
– Я недавно зашел на один толкинистский сайт, посмотрел стихи. Так там почти везде либо "горький вкус полыни на губах", либо "отблеск меча в вышине", либо "топот копыт"…
– В тишине, – непроизвольно заканчиваю я, а в душе с ужасом мысленно листаю свой блокнот. Ну, полыни у нолдора быть не может, топот копыт… нет, точно его не водилось, отблеск меча… про битву у меня много, а вот отблесков… вроде нету. Уф!
– И вот к этим трем образам, – продолжает громить нашу братию Олег, – сводятся там все стихи. "Отблеск меча над головой"…
– А почему "меча" – над головой? – вдруг задумываюсь я. – Над головой уж скорее блестит молния.
– Это ты меня спрашиваешь?! Это я эти стихи пишу?!
– Не-ет, по счастью у меня в стихах меч в вышине не блестит. Если вообще где-нибудь блестит. "Отблеск меча в тишине", "топот копыт в вышине"…
– "Горький вкус полыни в тишине", "отблеск меча на губах"… – подхватывабют оба Олдя, и мы втроем какое-то время весело тасуем эти образы. Потом Олег вспоминает четвертый: "белые паруса на горизонте".
– Лермонтова все читали… – замечает Димыч. И от графоманства переходит к воспоминаям об "игроманстве":
– Идем мы, несколько воинов. Видим: парнишка лет тринадцати тащит двуручную оглоблю и чуть не плачет. Мы спрашиваем: помочь? "Не-е… - хнычет, - я берсрке-е-ер…".
Хохочем.
Но Олег начинает говорить серьезно. И говорит он о том, что мир толкинистов перенаселен великими героями и королями. А ведь "Властелин Колец" – о прямо противоположном: о том, что победу добыли Фродо, Сэм и Горлум.
Н-да… в те дни, "когда я еще не был волком", в смысле – когда я уже любила Толкиена, но толкинистом еще не была, я говорила, что "ВК" можно читать про Фродо, а можно – про Арагорна. И читала я – про Арагорна. А уж перечитывала – тем более.
– Они населяют Средиземье сплошь великими героями! – не унимается тем временем Олег. – И у них бешено популярен Перумов, потому что у него каждый герой – самый-самый. И хочется примерить его на себя, почувствовать себя им: пусть мне училка двойки ставит, пусть меня соседские мальчишки бьют, зато я буду там самым крутым!
– Но ведь толкинистская литература не только это, – вступаюсь я за наших. – Я знаю много текстов, которые как раз посвящены маленькому и слабому. А герой, даже если он великий, очень часто проигрывает. В конце концов, мир "Сильмариллиона" – это мир поражений.
– Может быть, и есть такие тексты, – милостиво соглашается Олег, – но их мало. Общая картина не из них складывается.
Не спорю. В смысле – не возражаю, хотя от согласия более чем далека. Но для веского возражения надо, например, перетряхнуть "Эрессеа" сверху донизу.
Задумчиво грызу очередного "прометея". Замечательная конфетина! Ловлю за хвост мысль:
– Кстати, хотя у меня в текстах героев великих хватает, меня всегда интересовали те, кто с ними рядом. И вообще – быт, грязь войны.
– Вот-вот! – подхватывает Олдь.
– Существует нолдорская пословица, – продолжаю я, – что победа "это сначала много крови, а потом – страшная усталость". И хотя я пишу в той эстетике, где вспоротых кишок и блевотины не будет, но даже у меня проскочила фраза, что "человека бы вывернуло наизнанку".
– Война – это дело именно грязное! – Олег, похоже, сел на своего любимого конька. – Надо понимать, что будет с человеком, когда кровь убитого брызнет ему в лицо.
– Именно! – тут на любимого конька сажусь уже я. Два "коня"? Два "конька"? Ладно, поехали. – У меня в "Звездном Сильме" есть этот момент. Ведь Аман - это рай, так? Там же никто никого не убивал и никто никого не ел.
– Так, – кивает Олег: продолжай, дескать.
(Ох, тебе – "так", а я некоторых наших напрочь убедить не могу. Хоть тресни, хотят "жаркое по-амански"!)
– Вот. А Феанор собирался уводить своих в Эндорэ и в конце концов понял, что они – прекрасные фехтовальщики, которые никогда никого не убивали. И он их повел на Пелоры стрелять птиц.
Олег смотрит на меня одобрительно:
– Это страшная ломка. Должны не выдерживать двое из трех.
– Ну, не двое из трех. Всё-таки у нолдор другая психология.
Не будем спорить о частностях. Я вдруг понимаю, что рассказываю Олдям ситуацию "Пути Меча". Видоизмененную, но всё же… Только вот возраст сказки про то, как Курутано не хотел убивать птичку, – постарше первого издания этой книги.
Благожелательно хрустим орешками. Переходим ко второй бутылке вина. Белое.
– Сама идея общения Меча и Витязя у меня возникла до чтения "Пути Меча". А слово "Витязь" придумано моим Мечом, Сильнаро. То есть – вот меч, а вот Блистающий, вот глухой человек, а вот – Витязь.
Олег кивает:
– А какой у тебя меч?
– Полуторник. У него как раз любимый персонаж в "Пути Меча" – Единорог; не потому, что главный герой, а просто – наиболее похож.
– Угу. А весит?
– Килограмм с небольшим. Кстати, анекдот был: "Меч Государя весит килограмм триста. – Сколько килограмм весит меч Государя?!".
Олег одобрительно посмотрел на меня. За спиной не менее одобрительно хрустел орешками Димыч.
Я пошла распускать павлиний хвост:
– Да, и пока у меня дитёнка не было, то каждое утро по двадцать минут я крутила его обеими руками. Поначалу минут пять позанимаюсь – плечо уже отваливается.
Рыбак увидел рыбака. Олег с Димычем стали рассказывать на два голоса:
– Когда мы ездили в Ростов, то заезжали мы в Танаис. А там ребята-умельцы делают по древним образцам точные копии оружия. Так у них семикилограммовый эспадон – им больше пяти минут размахивать не получится!
– Постойте! В Танаисе?! Я там была две недели назад, меня туда по приглашению директора возили, но никакого музея оружия я не видела.
Хым! Директор мне чуть ни персональную экскурсию вел, а эспадон даже не показали! Обидели деточку, не дали игрушечку… хлюп!
– Так они рассорились с нынешним директором. Они всё оружие сложили в подвал и заперли. Мы были в июле…
Ладно. Если ростовчане меня вновь пригласят с лекциями, то надо будет запастись координатами этого подвала. Эспадон даме – хуже, чем корове седло, но ведь и что поменьше там найдется…
Продолжаю хвастать (благо, без привирания!):
– Я, когда серьезно занималась, то любила делать так: ставила два стула на ширину ладони от бедра и под Высоцкого крутила мечом вдоль боков. Темп быстрый, так что по стульям периодически попадала. А в Нескучном я так ставила двух человек и на глазах у толпы делала то же самое. Только мало кто понимал, что я это делала в три раза меделеннее. А охотники постоять под мечом находились всегда.
Олди слушают благожелательно, и мой язык остановить уже невозможно. Я буду говорить о мечах, тренировках, схватках… обо всем, уже отделенном чертой прошлого. Увы!
– Человек должен понимать, что можно сделать простой палкой, – суровоо говорит Олег и видно, что о наболевшем. – Только тогда он станет по-настоящему контролировать удар. И – никакого ухарства! Ты фехтовальщик? отлично, бросаю тебе пять коробков спичек. Поймал все пять – фехтовальщик. Нет – извини.
Я смущенно прикидываю, сколько поймаю сама… Ну… сменим тему.
– Отжался от пола пятьдесят раз – фехтовальщик, – продолжает Наставник. Сейчас это именно Наставник, с очень большой буквы. – Нет – не те у тебя руки.
– Ага, – я вспоминаю, как Келегорм беспощадно заставлял меня крутить "восьмерку" чуть ни до мозолей, – я уже два года вынуждена не брать в руки меч, так я всё лето вручную стирала, стирала, стирала: плечи нагрузки хотели.
– А почему вынуждена? – спрашивает Наставник.
– Ну, дитё же у меня…
– Это не аргумент. Это не мешает.
Да знаю я, что это не мешает! Но говорить нам с Олдями больше не о чем, как о моих сугубо цивильных проблемах!
– Ну… – жмусь я, – ситуация у меня дома…
– Тогда понятно.
Съедаю очередного "прометея". На душе теплеет.
– Нет, я отлично понимаю, – возвращаюсь я к предыдущей развилке тем, – до какой степени травматичен деревянный меч. Поэтому на игры я всегда брала с собой кинжал или нож. И, честно сказать, от него ни разу никто не уходил. Вернее… БББ один раз ушел, но это он у меня заранее нож увидел.
Разогяченная их вниманием гораздо больше, чем выпитым вином, я рассказываю несколько историй с игр.
– Но тогда ты должна быть совершенно страшным противником! – резюмирует Олег.
(Или это уже вступил в разговор Димыч? В живом общении я их упорно не различаю. Наверное, не я одна).
Я смущенно вперяю взгляд в полусъеденные орешки:
– Ну… действительно, от меня не уходили. То есть – уходили, но в мертвятник.
Димыч, вставший из-за стола минутой раньше, приносит то, зачем уходил. Или – того?
Он протягивает мне свой меч.
Беру.
Любуюсь.
Не глазами любуюсь. Глазам тут праздника не будет.
Клинок, так сказать, игровой. Из металла только гарда. Потертая замшевая оплетка рукояти. Классическая древняя эпоксидка с серебрянкой. В сознании воскресает Эгладор десятилетней давности, когда такой клинок казался пределом прочности.
– Это ниндзюцу, точная копия, – объясняет Димыч. – И по форме и по весу. Там внутри лыжа.
Лыжа… Эх, старое-доброе время мечей из лыж. Сама такой хотела. А делала свой уже потом, спустя годы.
Держу олдевский меч. Чувствуется, сколько всего с ним пройдено. Чувствуется, что, чуть отпусти сознание, – и он сам поведет руку. Старый боевой товарищ.
С сожалением возвращаю его Димычу. И он приносит другой.
"Лунный меч". Их литературная премия. Испанский, стальной, точная копия. Красивый, тяжелый.
Но это – игрушка. Хотя очень качественная.
Мелькает шальная мысль в связи с их последней книгой: его что, они при случае под подушку клали?!
И – кстати о ней же:
– Что же вы, поросята, не предупредили, что берете мой "Пустой бокал" эпиграфом?
– А мы такие! – радостно ухмыляется Олег. – Любой, кто прислал нам стихи, должен быть готов к тому, что мы их где-нибудь используем.
– Да-а, хорошо вам говорить, а я, бедная, сижу, обедаю в час (ес-сснно, ночи), читаю новую книгу Олдей и вдруг вижу там подозрительно знакомый текст. Я чуть с табуретки не слетала!
Смеются. Нехоршие бессердечные Олди!
Тоже смеюсь. Потом говорю серьезно:
– У меня была ситуация, описанная в вашей последней книге. Шли очень жесткие тексты по Средиземью, меня мучили во сне кошмары, и моих товарищей – тоже, причем по обе стороны Атлантики; а однажды я ночью проснулась и обнаружила, что моё дитё перевернулось ногами на подушку. Не от хороших снов, видать.
Олди молчат понимающе.
Продолжаю:
– А больше десяти лет назад, когда я еще диплом писала, было так. Тогда мы еще не жили Средиземьем, у нас был другой мир, и вот на протяжении пары месяцев у нас в этом мире происходили события, о которых я потом читала в каком-нибудь эпосе. Я могла прочесть в тот же день, но вечером, я могла прочесть назавтра, на третий день. Не позже.
– К нам пришло интересное письмо, – рассказывает Олег. – Некая женщина, живущая сейчас в Женеве (но она русская) восприняла "Нам здесь жить" просто как инструкцию по поведению со всеми этими существами. И она нас спрашивала, какие еще средства мы ей можем подсказать. Мы ей написали, что ничего другого мы не знаем, но она всё равно нас так благодарила, так благодарила…
Я "Нам здесь жить" не читала. Сознательно. Просто чувствую: не мое.
Прямо говорю об этом.
– Ну, понятно, – отвечает Олег.
– Я ведь вообще не всё у вас принимаю, – мне ужасно не хочется в чьих бы то ни было глазах выглядеть ловящей каждое слово Великого Олдя и Олега с Димычем, Пророков Его. Я читатель, но не фанат. – То есть я не хочу сказать, что то, что мне не нравится, плохо. Просто это не мое.
Олег нисколько не огорчен моей откровенностью:
– Это очень важно уметь отличать. Сколько было гневных отзывов после "Дайте им умереть". Косяком шли. "Вы убили сказку!..". А прошло пять лет и начинает приходить: "А знаете, недавно перечитал и задумался…".
Что до меня, то оба отзыва я могла выдать немедленно по прочтении книги. Смотрю на Олега глазами обиженного щенка:
– Ну зачем вы "Я возьму сам" и "Дайте им умереть" привязали к "Пути Меча"? Эти две книги великолепны, но как одно целое они же не воспринимаются…
– Потому что все три относятся к одному миру – миру Кабира, – отвечает Олег, и спорить с ним – невозможно.
Эх… писатель – тоже человек. И тоже может не видеть некоторых очевидных вещей. Мир в этих книгах, может, и один. Эстетики там – три штуки на три книги! Не сводятся они к одному знаменателю. Десятки людей говорили мне одно и то же: ""Я возьму сам" – гениальная книга, если ее воспринимать вне "Пути Меча"!".
Медленно допиваю вино, перебирая в памяти, о чем еще не спросила. Время уже позднее, скоро надо уходить, а хочется болтать и болтать…
Димыч колдует над чаем в лучших узбекских традициях. Попутно рассказывает истории с игр. Я – тоже. Два старых ролевика.
Обстановка становится совсем дружеской, непринужденной. Я плавно превращаюсь для Олдей из "Александры" в "Лесю". Хорошее такое уменьшительное. Доброе. Сразу и от "Александры" и от "Альвдис".
– Я не понимаю тех, кто называет себя нелюдьми, – говорит Олег. (Так. Прячу нолдорское самосознание в карман и слушаю с видом доцента сугубо человеческого университета.) – У нас есть друг, талантливый ученый, умный парень, но он считает себя драконом.
У оного доцента текут слюнки: в преддверии работы над статьей про нечеловеческое самосознание у психически здоровых людей мне этот дракон – подарочек! Дороже всех сокровищ всех драконов!!
– Последняя степень толкинизма, – киваю я Олегу, – "врач говорит, что всё в порядке, но мама ему не верит". Наше современное сознание отрицает возможность существования нечеловеческих рас, а язык сохраняет его. Все мамы требуют от своих детей: ну будь же человеком! Я сама развлекалась в аспирантском реферате по философии: "Основной чертой человеческого мышления является…" . Что уж там я писала дальше, я не помню. Но ведь эта фраза бессмысленна, если речь не идет о мышлении животных. Это подсознательная память о том времени, когда отнюдь не каждый двуногий считался человеком.
Рассказываю еще несколько пассажей из этой статьи, которую собираюсь писать уже второй год. Говорю чисто научные вещи. Моя нолдорская половина помалкивает: хватит Олдям и дракона.
– Однажды к нам в чат, где собираются писатели, влез один случайный парень, назвавшийся эльфийскиим лордом, – рассказывает Олег. – И он жутко обжался на слово "человек", требовал, чтобы его именовали этим самым лордом. И когда он понял, что "Олди" – действительно Олди, а не чей-то ник, то он сразу сдал назад, сообщил, что его зовут Тимур, и потом мы с ним вполне нормально поговорили.
Киваю. Это же другое. Это же игра. Это неинтересно. А вот их дракон…
Ручной дракон сэра Г.Л. Олди. Звучит!
Часы своей стрелкой негостеприимно указывают мне на дверь. Набираюсь то ли смелости, то ли наглости и спрашиваю Олдей:
– Вам мои книги – подписать?
– Да, конечно! – оживляются оба. Олег объясняет: – Мы никогда не просим подписывать. Но когда нам подписывают, мы этому очень рады.
Беру свою толстенную "Тибетскую живопись". Смешно: текст от начала до конца – мой, а фамилий две, поскольку первая часть переводная. Ситуация, обратная олдевской. Пишу что-то на эту тему.
Подписываю вторую. Она существенно тоньше, но в основном за счет мелкого шрифта. Рассказываю:
– Тут обратите внимание на перевод тибетского жития. Это очень сильный текст. И, кстати, буквально проклятый: когда Юрий Рерих его переводил на английский, у него умерла мать. Когда я переводила его на русский, то было так: там речь идет о тибестком ламе, который приехал в Идию учиться, а там – мусульмане громят буддистов, разрушают храмы, убивают монахов. Я этот кошмар перевожу – а в это время талибы уничтожают буддийские святыни в Афганистане. Я перевожу; у меня в тексте – всё хуже, а вечером в новостях – всё хуже. Я в шоке, я уже переводить боюсь! Сюжет для фантастического романа.
Олди сочувственно кивают.
– Надо чем-то отдаривать, – говорит один другому. И спрашивает меня:
– У тебя все наши книги есть?
– Все, какие я хочу, – честно отвечаю я. – Но я бы попросила "Одиссея". У меня сестра в Америке, я бы ей подарила своего, а себе зажала бы с вашим автографом.
(А, Валар с ним, с поздним временем! Ну, приеду заполночь в свою гостиницу… не беда.) "Одиссей" вызывает новый виток разговора.
Во мне просыпается доцент:
– Я вашего "Одиссея" студентам даю, как подопытного кролика: что писатель делает с мифом. В смысле – что угодно! И в античности они обращались так же свободно. Кстати, то, что у вас Одиссей – рыжий, это фильм Кончаловского повлиял? У Гомера он же везде чернокудрый.
– Нет, – качает головой Олег, – фильм тут не при чем. И у Гомера в одном случае говорится о золотом блеске волос.
К слову вспоминаем Мештерхази (хм, это повод покусать очередного "прометея"!), и в лучших его традициях Олег начинает пересказывать "Одиссею":
– Сидит Одиссей и травит байки легковерным феакам: "Со мной вот что было. А еще вот что. И вот это. Только свидетелей нет. Я один остался". А они – верят. Хотя сказано: муж хитроумный. Соврет и не покраснеет. А ему просто надо корабль от них получить!
– Между прочим, – замечаю я, – у "Илиады" и "Одиссеи" совершенно разные авторы. "Гомер" по-финикийски "слепец", сказительство для слепца – способ заработка.
– "Илиада" – это боевик, – говорит Олег.
– Не просто боевик! Это боевик с жутким смакованием кровавых деталей. Когда копье попадает в рот и выбивает зубы, когда колесница едет по трупам… А автора "Одиссеи" интересует совершенно другое: "Одисеей поразил Антиноя стрелой; древко из такого-то дерева, наконечник из такой-то стали. Антиной держал в руках чашу; привезена из… формы такой-то с узором таким-то. В чашу было налито вино; сорт, год урожая, срок выдержки. Вино залило хитон Антиноя; ткань такая-то, покрой такой-то, узор, страна импорта, таможенное разрешение номер…". Вот что такое Гомер "Одиссеи"!
– Купец, – подводит черту Олег.
– Ну, вряд ли купец… Но его интересует вещный мир. То есть это два совершенно разных автора.
– Гомеров оказалось двое! – провозглашает Олег.
– Гомер должен быть один! – хохочет Димыч.
Вот так вы, Олди, и работаете: перекидываете друг другу идею, как мячик, пока ни попадаете в яблочко.
– Хорошее название для чего-нибудь, – говорит один из Олдей, опять не разобрала, кто.
"Угу, угу, – думаю я. – Только я это название себе на сувенир утащу!".

декабрь 2002