* * *

До Брыля добрались почти ночью. Обоз вышел здоровенный, не меньше тридцати лучников. Перри, например, всю дорогу просидел с луком в руках, да и не он один.
Странной была она, дорога. Мир словно затаился в испуге: войны уже нет, а все еще прячутся. И неясно, где же этот самый победитель. Ежели Арнор, как говорят, поражение потерпел, а Ангмар взял верх, то где, я вас спрашиваю, хоть один ангмарец?
Как они, ангмарцы, выглядят хоть?
Никого.
Уток бьют хоббиты, потому что вторую неделю сидеть со стрелой на тетиве сил никаких нет. Опять же – вкусные они, эти утки…
 
К "Гарцующему Пони" подъехали затемно. Подсолнух – так звали тогдашнего хозяина…
Что?
Вы спрашиваете, а где же имя? Где фамилия? Почему просто – Подсолнух?
А вы гляньте на него.
Лицо от жара очагов почернело, а воломы – ну совсем белобрысые. Вот и прозвали. А имя, фамилия… хорошо, если сам Подсолнух их помнил. Может, и он успел позабыть.
Итак, Подсолнух быстренько всё устроил. Пони в конюшню, телеги под замок, хоббитов – по норкам, сиречь на первый этаж.
Кормежку им – по комнатам.
Один только Мышекорь в общей зале устроился ужинать. То есть, ясно дело, не один, а с Перри и Улти. Свой рассчет был у Мышекоря: как ни мало народу в трактире, а угостить кого табачком найдется. Вечером за пинтой пива угостишь – утром сделка будет.
Да по военным ценам!
Нет, пусть другие в постели свой ужин жуют, спя одним глазом. А почтенный господин Мышекорь степенно в общей зале откушать изволит…
В зале было немного народу, но новость о прибытии хоббичьего обоза взбудоражила всех. Почтеннейший господин Мышекорь предвкушал завтрашнюю торговлю…
Перри и Улти медленно пили пиво.
– А я тебе говорю, – продолжал доказывать Улти, – скукотища была эта дорога! Я-то думал: раз война была, то встретим кого-нибудь… ну, не отряд эльфов, так хоть гномов… хоть дракона убитого… А что увидели – да ничего.
– И славно, что ничего! – возражал Перри. – Не хочу я видеть драконов, ни убитых, ни живых. Тихо всё… и большего нам не надо!
Не вслушиваясь в разговор доростков, господин Мышекорь цепким взглядом перебирал народ в зале. Можно ли идти спать – или еще кого забыл табачком угостить?
Уже думая об уютных постелях, которые наверняка приготовил им Подсолнух, господин Мышекорь вдруг заметил странную троицу Верзил, устроившихся рядом с очагом.
Неудивительно, что он их заметил только что. Удивительно, что он их вообще заметил!
Эти трое сидели сбоку от очага, облюбовав себе самый темный и самый теплый угол. И было в них что-то… странное. Не пойми что. Один сидел, не снимая плаща, и капюшон бросал тень на его и так не видное лицо.
Впрочем, лицо этого Верзилы совершенно не интересовало почтеннейшего господина Мышекоря. Этот человек вытянул к огню ноги, так что пламя ярко освещало его сапоги.
Сапоги! Лицо мужчине дает судьба, а вот сапоги он выбирает сам. Мужчина может пренебречь одеждой, но обувью – ни за что!
Так вот, этот, который прятал лицо, был обут в сапоги для верховой езды. "Не привык, стал-быть, ходить пешком!". Кожа была… господин Мышекорь присмотрелся, оценил стоимость такой выделки… даже по довоенным ценам…
Сапог двух других Верзил он не видел, но это было уже неважно. В добавок – на их столе лежала трубка. Кого из троих – тоже неважно.
Господин Мышекорь был готов подбежать к ним – но он героически подошел неторопливым шагом.
– Прощения прошу, благородные господа. Не сочтите за обиду, позвольте табачком вас угостить.
При приближении хоббита те двое, что были без капюшонов, встали. И вряд ли от почтения.
Под плащами блеснули рукояти мечей.
Мышекорь тихо охнул.
– Успокойтесь, друзья мои, – тихо проговорил человек в капюшоне, и его голос был доброжелательным и ласковым. – Добрый хоббит всего лишь хочет угостить нас табаком. И, возможно, рассчитывает, что мы табак у него купим. Так, друг мой? – обратился он к Мышекорю.
– Ну… – замялся тот.
– Присядьте, прошу вас. Или, если хотите, позовите сюда ваших спутников. Они, как я вижу, любители полуночных разговоров. Мы – тоже.
Мышекорь обернулся, посмотрел на своих мальчишек: они жадно впились глазами в таинственных людей. Он пошел позвать ребят.
Пока хоббита не было, один из двух, шрамолицый, едва слышно спросил человека в капюшоне:
– Зачем вам это нужно?
– Я люблю этот народ, – так же тихо отвечал тот. – Он добр нравом и стоек духом. Разреши, прошу, мне поговорить с ними часок-другой.
– Но не позже полуночи…
Хоббиты уже подошли, и человек в капюшоне перебил спутника коротким кивком.
– Садитесь, друзья мои, – приветливо сказал он хоббитам. Трубку он уже успел набить, и второй спутник, русоволосый, поднес ему уголек.
Хоббиты уселись, робея. Человек в капюшоне сделал несколько затяжек, блаженно сощурился, откинулся на спинку высокого стула.
– Чудный табак! Последний раз я курил такой годы тому назад. Еще до войны… Нголмег, попробуй – и после этого ты непременно найдешь свободную суму, чтобы набить ее этим табаком под завязку.
Шрамолицый достал трубку, закурил.
– Как тебя зовут, почтенный хоббит? – голос человека в капюшоне был удивительно располагающим.
– Дрого Мышекорь, к вашим услугам. А это мой сын Перри и Улти Хренкель, сын моего… э-э… товарища.
– Перри? Странное имя.
– С вашего позволения, сударь, – заговорил Перри, которому ужасно хотелось побеседовать с этим человеком самому, а не слушать разговор отца, – меня зовут Передур. Отец говорит, что вычитал это имя в какой-то старой книге…
– Верно, – кивнул человек в капюшоне. – Это был герой одного из сказаний людей¹.
– Ох, сударь, – вступил в разговор Мышекорь-старший, – вот вы, по всему видать, человек образованный, смеяться над моим парнем не станете. А я уж и не рад, что так его назвал. Задразнили его в свое время…
– Жаль, – голос незнакомца был полон искренним участием. – "Дур" на языке эльфов означает "верный", и не стоило бы смеяться над таким корнем в слове.
– Только в имени Пелендура означает он именно дурь! – сгоряча сказал русоволосый.
– Уймись! – шрамолицый, до того спокойно куривший, гневно сверкнул глазами. – Хватит это вспоминать.
– Анардил, – обернулся человек в капюшоне к русоволому, – Пелендур был по-своему прав. Он ведь был не один. Он говорил от имени многих.
– Но вы не должны были подчиняться им! – хоббиты вдруг поняли, что Анардил едва ли ни доросток по их счету. Просто война поторопилась превратить юношу в мужа.
– Анардил, прав я был или нет, – мягко ответил незнакомец, – это уже неважно. Уже поздно думать об этом.
– Сударь, – встрял в разговор Улти, робеющий от собственной дерзости, – да неужто этот Пелендур посмел обидеть вас?!
– Обидеть! – зло хмыкнул Анардил. – Мягко сказано. Он посмел отнять…
– Анардил! – голос шрамолицего был негромок, но он словно плетью хлестнул. – Прекрати. Не время и не место.
Человек в капюшоне отвернулся к огню. Недавно расправленные плечи обреченно ссутулились. Хоббитам вдруг стало жаль его – почему? за что?
– Сударь, – воскликнул Улти, – кто такой этот Пелендур, что за беду он вам принес?
Незнакомец отложил трубку, сцепил руки (перчаток он не снимал), провел большими пальцами по лбу, помолчал. Потом ответил:
– Пелендур был прав хотя бы тем, что говорил не от самого себя, а от многих. Я мог тогда поставить на своем… – хоббитам показалось, что он отвечает не им, а – себе? судьбе? – Я мог собрать своих… друзей и решить дело силой. Но я бы тогда перестал быть собой. Впрочем, – он обвел хоббитов взглядом (они почувствовали это, даром что его лицо оставалось в тени), – вам всё это мало интересно.
– Кто вы, сударь? – участливо спросил Дрого Мышекорь.
– Ну… – не сразу ответил тот, – называй меня Бродягой. Никакого другого имени мне уже не осталось.
Что-то пронзительно-щемящее было в этом тихом усталом голосе, в этом отказе от имени. Дрого почувствовал, что к его глазам подступили слезы.
– Вот мы с вами, сударь Бродяга… – он запнулся на таком странном сочетании слов и перебил сам себя, извиняясь: – Непривычно звучит, ну да вы сами сказали вас так называть… Так вот, мы с вами вроде за одним столом сидим, одно пиво пьем, а, как посмотреть, так и не здесь вы. А где-то совсем в другом мире, где и солнце с луной другие. Ежели вы понимаете, про что я толкую.
– Другие? – Бродяга снова откинулся на спинку стула, взял трубку, раскурил, выпустил кольцо дыма. – Ты говоришь – Солнце и Луна. У нас говорят – Анар и Исиль. Для эльдар это – майэ Ариэн и майа Тилион. А есть те, кто видит на небе последний лист Тельпериона и последний плод Лаурелина. Пожалуй, все мы и впрямь живем в разных мирах…
И – словно окно распахнулось. Окно в незнакомый, неведомый и такой желанный мир, где звучит древняя речь, где пол небу в чудесных ладьях, сверкающих ярче любых самоцветов, вечно плывут…
– Вы, сударь, должно быть, и эльфов видели? – не утерпел Улти.
– Видел… – по голосу Бродяги было слышно, что он улыбается.
– А… какие они? – прошептал юный хоббит.
– Они? Их время уходит. Они всё больше отдаляются от людей. Времена, Эпохи идут мимо – а они остаются в прошлом. Шаг к ним – это шаг назад.
– А вы… вы знаете дорогу к ним? – прошептал потрясенный Улти.
– Знаю, – просто ответил Бродяга.
– Расскажите…
– Видишь ли… Я не могу тебе расказать, мой юный друг. Я могу назвать места, я могу подробно описать тропинки – но всего этого мало. Чтобы эльдары впустили тебя, ты должен точно знать, зачем ты к ним идешь. Одно любопытство не откроет дверей перед тобой…
Этот человек вдруг понял, что почти дословно повторяет слова одного из эльфийских владык. Вот ведь – шутка судьбы!
Опечаленный Улти замолк, но тут в разговор ринулся Перри:
– А скажите, сударь, раз вы так хорошо эльфов знаете: почему они вас, людей, не любят? Почему они сплошь и рядом не хотели вам помочь? Ведь могли!
Бродяга вздохнул.
– Ну представь, мой юный друг. Вот ты живешь в своей норке. И вдруг к тебе вламываюсь, например, я. Сегодняшний, а точнее – завтрашний. Голодный и усталый. И я начинаю требовать (именно требовать!), чтобы ты немедленно выложил передо мною всё, что ни есть у тебя в кладовке. И кричу при этом, что ты – сыт, а я – голоден. Ну? Что ты сделаешь?
– Я… – Перри замялся.
– Вот, друг мой хоббит. Не знаешь ты, что делать. Надо бы прогнать нахала, а жалко. И я тебе скажу, что сделали эльфы. Они закрылись от незванных гостей. Те их просто не находят.
– Понятно…
Дрого молчал. Ему мало было дела до эльфов, его по сердцу резанули слова Бродяги: "Я завтрашний, голодный и усталый". Спокойные, лишенные эмоций слова. Будничные.
– Сударь! – решительно сказал почтеннейший господин Мышекорь. – Вы… вот что… вы берите у меня табаку столько, сколько вам надобно. А денег я с вас не возьму!
В ответе Бродяги звучала ласковая улыбка:
– Не проторгуешься ли так, добрый хоббит? Если всякому отдавать…
– Вы не "всякий"! – господин Мышекорь аж вскочил. – И вы это знаете лучше моего! И не стоит учить меня торговать: я в этих делах кручусь столко, сколько вы на свете живете!
Анардил кусал губы, чтобы не расхохотаться, невозмутимый шрамолицый улыбнулся, и Бродяга, безуспешно стараясь сдержаться, всё же залился звонким, чистым смехом.
– Однако, господин Мышекорь, – сказал Бродяга, успокоившись, – сейчас не то время, чтобы быть щедрым. Так что отдать табак даром я вам не позволю. Правда, я не умею торговаться, особенно с теми, кто сбавляет цену, а не поднимает ее; но всё же я предложу вам выход.
Хоббит молчал, не смея перебить. Хотя возразить хотелось.
– Итак, – тихий голос Бродяги звучал настойчивостью, – мы вам заплатим. Поверьте, денег у нас достаточно, и я бы предпочел, чтобы вместо этих золотых у нас было побольше того, что на них не купишь… – он вздохнул. – Мы заплатим, но – по довоенным ценам. Это, надеюсь, вас устроит?
– С вами невозможно спорить, сударь, – развел руками Мышекорь.
– И еще вот что, – Бродяга нахмурился. – Я знаю: купцы не любят ночных сделок…
– Сударь, да мне при вас любая ночь днем покажется! По рукам, сударь! – Дрого протянул Бродяге свою ладонь.
Тот встал, вздохнул, посмотрел на руку хоббита, на свои руки – и медленно снял перчатки. Они ударили по рукам, хоббит – с шиком, а человек – неумело; и тут господин Мышекорь увидел то, что Бродяга совершенно правильно прятал.
На его мизинце блистал перстень. Торговец табаком не слишком разбирался в драгоценностях, но тут было видно любому: множество маленьких камней, из которых был набран рисунок, словно жили своей жизнью; в них было что-то такое, что бывает… вот именно – только в живом.
Проследив взгляд хоббита, Бродяга медленно кивнул: дескать, всё ты понимаешь правльно – и про камни, и про то, почему я прячу перстень.
– Хозяин! – позвал Бродяга Подсолнуха. – А налей-ка нам всем пива. Угощу я добрых хоббитов напоследок.
– Сей миг, господин мой, – отвечал трактирщик и быстро побежал сам наполнять всем кружки пивом. Ставя на стол очередные две пинты, он спрсил у Бродяги: – Ежели позволите, то и я с вами посижу.
– Конечно, друг мой Подсолнух. Я буду рад.
– Угу! – кивнул счастливый трактирщик и умчался за новой парой пинт.
– Если вы хотите второй раз поужинать, – чуть усмехнувшись, сказал Бродяга хоббитам, – я угощу вас.
Те дружно покачали головами: им было не до еды.
Оглядев общую залу (к которой он во время разговора сидел спиной), Дрого Мышекорь отметил, что сам Подсолнух и пара его слуг ненавязчиво отправили всех гостей спать – кого тут же, в трактире, кого по домам. И проделано это было так тихо, незаметно…
Сейчас, кроме их семерых, включая Подсолнуха, здесь никого не было. "Стал-быть, Подсолнух не первый раз принимает Бродягу со товарищи. Интересно…".
Водрузив на стол пинту для себя, Подсолнух обратился к Бродяге:
– Может, сударь, вы всё-таки заночуете? Тихо вроде всё, а вам отдых будет ой как нелишним. Сынок, вон, ваш – совсем умаялся. А вы на чем держитесь? Да на гордости одной!
– Нет, друг мой Подсолнух, – тихо и печально ответил Бродяга. – Мы уведем в полночь. Как намеревались.
– Ну так хоть поужинайте нормально. Я, ей-ей, всё мигом разогрею!
– И снова: нет. Нас ждет скачка. Ты предлагаешь мчаться галопом на сытый желудок?
– Ох… – махнул рукой трактирщик.
Все семеро, словно по команде, уткнулись в кружки с пивом. Пиво здесь всегда было восхитительным – темное, душистое, забористое. Недавняя война заставила Подсолнуха опуститься до того, чтобы пиво разбавлять, – но то, что он налил сейчас, было не хуже довоенного.
Поразмыслив над кружкой, Подсолнух решился опять переубедить Бродягу:
– А с чего вы так спешите? Ведь вы сами, сударь, говорили: нет за вами погони!
– Когда она будет, – неожиданно вступил в разговор шрамолицый, – бежать от нее будет поздно. Поверь.
– Если бы за мной была погоня, я бы ни за что нет остановился в твоем трактире, Подсолнух, – очень серьезно сказал Бродяга. – Ты понимаешь, что будет с тобой, если меня застанут здесь?
Трактирщик судорожно сглотнул.
– Вот поэтому мы не задержимся до утра. Рисковать тобой, мой добрый друг, я не имею права. А господин Мышекорь с ребятами будут молчать об этой встрече, ведь так?
Дрого ответил не сразу.
– Совсем молчать вряд ли получится, сударь… Но когда нас спросят, с кем мы болтали полночи, мы честно ответим: с Бродягой.
– Вот и прекрасно.
Человек в капюшоне снова набил трубку, закурил.
Перри не выдержал. Того, что он услышал, было более чем достаточно…
– Простите меня, сударь, за прямоту. Может, нельзя об этом спрашивать, а только…
– Я слушаю, мой юный друг, – кивнул Бродяга.
– Я так понимаю, что все вы – из разбитой армии Короля.
– Ну… – Бродяга чуть усмехнулся, – в общем, ты прав.
– Тогда скажите: неужели теперь все наши земли будут под властью Ангмара?
Неожиданно ответил шрамолицый. Его глаза пылами гневом, а голос, охрипший от боевых команд, сейчас внушал трепет больший, чем если бы этот воин кричал. Но он говорил тихо:
– Никогда Ангмару не утвердиться в Арноре! Да, наше войско разбито, да, мы сейчас бежим, но Ангмару не воспользоваться плодами своей победы! Эта земля не пустит сюда Короля-Чародея! Нас во время битвы скрутили злые чары – и мы были разгромлены. Но эта земля, Земля Королей, сама станет для Чародея тем кошмаром, каким был для нас он!
– И волки будут выть на развалинах Аннуминаса и Форноста, – сказал человек в капюшоне, глядя в огонь.
– Я предпочту волков ангмарцам, – тяжело проговорил шрамолицый.
– Я тоже, – в тон отвечал человек в капюшоне.
Все семеро молчали. В очаге негромко гудел огонь, то одно, то другое полено принималось трещать.
– Налей-ка нам еще, друг Подсолнух, – сказал Бродяга. – Уж больно хорошее у тебя пиво. Нам такого еще долго не пивать… если вообще доведется.
– Я бы вам его с собой дал…
Трое воинов невесело рассмеялись.
– И куда мы его денем? – поинтересовался шрамолицый.
– Кони будут катить бочку впререди себя. Ногами толкать, – язвительно пояснил Арандил.
– Перестаньте, – укоризненно сказал Бродяга. – Нет, друг мой Подсолнух, это невозможно. Выпьем тут, – он хмыкнул, – сколько влезет. Кстати, учти, я угощаю хоббитов и плачу за весь ужин.
– Что-о-о?! – трактирщик буквально налился гневом – так, что стал казаться выше и шире, упёр руки в боки и поглядел на Бродягу, словно перед ним был воришка-поваренок. – Это что же вы, господин мой, меня совсем без совести, что ли, считаете? Это вы думаете, что я вам в такую-то ночь позволю заплатить?! Да за что же вы обижаете меня так?! Да разве вам Подсолнух что худое хоть раз сделал? – от гнева трактирщик перешел едва ни к слезам.
Бродяга встал, положил ладонь ему на плечо:
– Друг мой, среди жителей Арнора не много тех, кому я доверяю; и первый из них – ты. Но совесть есть не только у тебя. Я говорил господину Мышекорю, скажу и тебе: сейчас не время для щедрости. Вам тоже надо жить, вам надо кормить семьи.
Трактирщик ухмыльнулся:
– Да я думаю, мы господином Мышекорем, как заметим рожу поотвратнее, так и вдерем с нее втридогора. По нынешним ценам! Не волнуйтесь за нас, господин мой. Мы не проторгуемся.
Господин Мышекорь царственно кивнул и огладил свой весьма почтенный живот в весьма дорогом жилете.
– Убедил! – рассмеялся Бродяга. – Ладно, будь по-твоему. Хорошо, я хоть сумел заплатить тебе за припасы в дорогу.
"Тоже, небось, по довоенным ценам", – подумал Мышекорь.
– Поставил бы ты мне сразу пару кружек, что ли, – сказал Подсолнуху шрамолицый. – Ты меня знаешь – я много пью. И давай-ка я тебе заплачу. Я – не он, меня даром пивом наливать нечего.
– И этот туда же! – от обиды Подсолнух едва соображал, что он говорит. – Да я тебя, хмыря хмурого, век даром поить готов! Да лучше бы я разорился на пиве тебе, бочка бездонная, чем думать, что вы в последний раз у меня сидите!
От такой речи шрамолицый приподнял бровь, его глаза, всегда чуть прищуренные, превратились едва ни в щелки.
– Много я слышал в жизни о себе всякого… – медленно начал он, и Подсолнух с ужасом понял, кому он всё это наговорил…
– по-разному меня называли… – Бродяга и Анардил напряглись, готовые, в случае чего, повиснуть у друга на плечах…
– но так меня никто… – тут Подсолнух осознал, что стол, разделяющий их, не преграда для опытного бойца…
– никогда… – трое хоббитов оцепенели, не понимая, что сейчас случится…
– не хвалил!
– Уф!.. – одновременно выдохнули шесть глоток.
– Нголмег, ну и напугал же ты нас… – устало сказал Бродяга.
– Вы что? – не понял шрамолицый, – вы действительно решили…
– Что вы, сударь, разрубите меня сейчас пополам вместе со столом, – еще дрожа, отвечал Подсолнух.
– Дожил… – горько хмыкнул воин.
– Нголмег, успокойся. – Бродяга накрыл его руку своей. – Просто сейчас все мы напряжены, как боевые тетивы. Не надо, не злись.
– Пейте, сударь, – Подсолнух поставил перед ним пиво. – И я с вами рядышком посижу, вместе пить будем.
– Бочка, говоришь, бездонная? – скривился в усмешке шрамолицый. – Это ты правильно говоришь. Сколько в жизни ни пил – никогда пьяным не был, – он сделал пару добрых глотков. – А хотел бы я напиться, друг Подсолнух, – он снова глотнул, – ох, как бы я хотел напиться… Вчерную, вдрызг, вдрабадан… так, чтобы небо с землей смешалось, чтобы свалиться под стол и не думать, не чувствовать, не знать, что мы – разбиты, что мы – беглецы и бродяги… эх… – он осушил кружку и принялся за следующую. Подсолнух смотрел на него с жалостью. – Да что там… не будет забытья, и в полночь я выйду к коням, и свежий ветер враз выдует из моей головы весь тот пьяный бред, который я несу сейчас, – он снова сделал большой глоток, – и будет дорога, и бегство, бегство от себя, Подсолнух, бегство в никуда…
– Пейте, сударь. Я еще налью. Может, полегчает вам…
– Он спас нас всех, – тихо сказал человек в капюшоне. – Он со своим отрядом ударил врагу во фланг и сдерживал до тех пор, пока Король не ушел. Мы все в долгу перед ним…
Подсолнух осторожно поставил перед шрамолицым еще пару кружек.
– Спасибо, – прихрипел воин. – Давай выпьем, Подсолнух… выпьем за то, чтобы мы смогли вернуться и чтобы я однажды напился пьян – у тебя в трактире.
– Охотно, сударь, – совершенно серьезно отвечал тот. – За ваше возвращение.
Они стукнули кружками.
– Душа… душа болит… – простонал шрамолицый.
Трактирщик незаметно забрал у него пустую пинту, пододвинул полную.
Хоббитам было жутко смотреть, как могучий воин отчаянно пытается напиться. Надо было заговорить… о чем угодно.
Улти опередил прочих.
– Сударь, – обратился он к Бродяге, – ведь вы много где бывали. Так вы, должно быть, и Гондор видели?
Дрого, услышав это, едва ни отвесил щенку подзатыльник за бестактность, но вовремя понял, что наивный Улти просто до сих пор…
– Видел… – опустив голову, отвечал человек в капюшоне.
– Расскажите, а? – восторженно прошептал Улти. – Ведь, наверное, нет ничего прекраснее Белого Города с семью стенами, и широкого Андуина, и криков чаек, летящих от моря…
– Мой юный друг, – ласково усмехнулся Бродяга, – всё, о чем ты меня спрашиваешь, ты уже рассказал сам. Да, я видел Белый Город, и его семь стен, и широкий Андуин. Они прекрасны. Но я не знаю ничего лучше, – он зажмурился, – вересковых пустошей Арнора, его пологих холмов, между которыми петляют малютки-речки, его заросших озерок, холодных туманов по осени, пушистого зимнего снега и филигранных рисунков инея; я не знаю народа, столь же мудрого и спокойного, как коренные арнорцы – потомки нуменорцев, сохранившие спокойствие без отчуждения, мудрость без высокомерия, гордость без презрения. Юг… юг забывает свое прошлое, там расцветают чванство и спесь; не везде, конечно, но…
– Так вот в чем дело! – вырвалось у Перри.
– В чем, дружок? – обернулся к нему Бродяга.
– Ну, вы же знаете эту историю с Королем…
Господин Мышекорь аж крякнул: такой недогадливости от собственного сына он не ожидал. Ладно – Улти, ему в жизни только табачные грядки и видеть, но Перри-то! будущий купец… ох…
Дрого виновато посмотрел на Бродягу. Тот стоял у камина, облокотясь на его полку. Почувствовав всё то, что почтенный хоббит не решался сказать вслух, он вздохнул и медленно снял капюшон.
Лицо у него было самое обыкновеное. Усталое лицо немолодого воина. Худые щеки, ввалившиеся глаза. Темные волосы в беспорядке. Веера морщинок в углах глаз – скорее от частой стрельбы из лука, чем от привычки улыбаться… хотя… судя по его нынешному ласковому тону, когда-то он мог улыбаться часто.
– Та история с Королем… – медленно проговоил он. – Ты, мой юный друг, хочешь знать, почему Гондор не принял его? Что ж… я попытаюсь объяснить.
"Кому объяснить-то хочешь? – подумал Мышекорь. – Перри? Себе?"
– Наш народ, народ потомков нуменорцев, – тихо начал Бродяга, – это давно уже не народ. В нем нет единства. Есть те, кто просто существует. Безразлично, бездумно. И Мрак, что становится всё сильнее, легко завладевает ими. Память Нуменора, честь Гондора, судьба Арнора – ничто для них. Напыщенные, глупые слова, не более. Они смеются над теми, кто произносит такое. Впрочем, почти никто теперь такое и не произносит…
Он отвернулся к огню, стал греть руки, словно ему было холодно.
– Впрочем, – продолжил он, ни к кому не обращаясь, – есть и другие. Действительно наследники славного прошлого. Они хранят и преумножают традиции. Но все они… – он покачал головой, обвел взглядом слушающих. – Говорят, в годы затмения Нуменора там строились очень красивые гробницы. Охотно в это верю. И нынешние хранители славного прошлого – они творят то же. Они верны традиции настолько, что любое новшество ненавидят и пытаются не допустить. Для них нет сегодняшнего дня. Нет живых людей. И мало того – каждый из них именно себя считает истинным продолжателем. Они не в силах договоиться между собой; а уж с кем-то извне… – он горько усмехнулся.
Хоббиты внимательно слушали. Анардил сидел, сжав кулаки. Лишь шрамолицый, пытающийся напиться, казался безучастным.
– Гондор самодостаточен, – тихо говорил Бродяга. – Он верен традиции на словах, не более. А Эарнил… удачливый полководец кололевских кровей. Добыв победу в бою, он имел полное право претендовать на корону.
– Он не имел этого права! – крикнул Анардил. – Он нарушил закон и знает это! Он узурпатор!
Бродяга прикрыл глаза.
– Малыш… – укоризненно сказал он Анардилу, – не кричи. Весь трактир перебудишь. Эарнил – не узурпатор. Он просто гондорец. Гондор хочет гондорца на троне.
– Хватит его защищать! – шрамолицый оторвался от очередной кружки. – Он обещал войско нам в помощь. Ну, и где это войско?
– Обещанного три года ждут, – язвительно усмехнулся Бродяга. – Прошел один, и тот неполный.
– Как же так… – прошептал Перри. – Разве у Арнора и Гондора не общий враг?
– Арнор… Хорошо тебе говорить, дружок. Арнора давно нет. Есть… точнее, были Архедан, Кардолан и Рудаур, вечно соперничавшие между собой. Король пытался говорить о необходимости объединиться, заклинал картинами будущих бедствий… тщетно. Каждыый был сам за себя. Был.
Шрамолицый встал. Его взгляд оказался совершенно трезвым, разве что стал более человечным. Воин подошел к Бродяге, положил руку ему на плечо:
– Король был последним мечтателем в этом мире. Король отчаянно верил в то, что разум возобладает над себялюбием, а правое дело победит потому, что оно – правое.
– И Король потерпел поражение. Сперва от своих. Потом от врагов. – Бродяга жестко подвел итог.
– Неужели ничего нельзя изменить? – прошептал Улти. – Неужели всё то, что пишут в книгах о дворе Аннуминаса, останется только в книгах?
– А что пишут? – спросил Бродяга.
– Ну… огромная библиотека, празднества, турниры, состязания менестрелей… эльфы, запросто приходящие говорить о вечном… неужели всего этого больше не будет?! Я так мечтал хоть день прожить в этом.
– Малыш, – горько отвечал Бродяга, – мы проиграли войну. Всё кончено. Наша армия рассеяна и прячется крохотными отрядами, в тайне чуть ли ни друг от друга. Правда, Гондор еще живет – но ведь до Гондора ты не доберешься.
– И… ничего нельзя изменить?
– Малыш, – снова усмехнулся Бродяга, – тебе сказать правду или то, что ты хочешь услышать?
– Лучше молчите… – Улти едва ни плакал.
Бродяга какое-то время действительно молчал, потом сел за стол, допил пиво, обратился к соратникам:
– Нголмег, пожалуй, пора будить Аранарха и остальных. Анардил, будь добр, рассчитайся с господином Мышекорем, а заодно оседлай коней.
Дрого вместе с Анардилом вышли во двор, хоббит принес аккуратный тючок табаку, протянул воину.
– Не ищите свободной сумы, сударь. Забирайте так. Приторочите уж как-нибудь. Коня покрепче найдете.
Юноша отсчитал золото.Господин Мышекорь проверил, вернул одну монету.
– Лишняя, сударь. Я довоенные цены знаю, вам меня не обмануть.
– Там, куда мы едем, нам золото будет без пользы, – хмуро ответил Анардил.
– Не до конца же дней вы там сидеть будете. Не спорьте, забирайте назад.
Анардил послушно взял.
Оба помолчали. Они думали об одном, и Дрого надеялся сдержаться.
Не удалось.
– Почему, по-че-му вы допустили это?! – он шептал, но его голос казался криком. – Где были вы все? Где были ваши мечи?! Вон они у вас какие, каждый дороже этого трактира стоит! – Мышекорь понял, что сказал не то, сплюнул с досады.
– Где были мы, ты спрашиваешь? – глухо ответил Анардил. – С ним мы были.
Воин не обиделся на гневные слова и говорил спокойно:
– Понимаешь, меч хорош против того, кто нападает. А что делать с тем, кто бездействует? Чем покарать того, кому безразлично всё, кроме самого себя? Врага можно убить, а как одолеть равнодушие?
– Простите меня, дурака, – потупился Дрого.
– Не за что, – улыбнулся Анардил. Потом посмотрел на свой меч. – Так выговорите, он стоит дороже этого трактира? Откуда вы разбираетесь в ценах на оружие, почтенный хоббит?
– А я в них и не разбираюсь, – хмыкнул Мышекорь. – Луки мы делаем сами, другое оружие у нас не в чести. А вот в узорах разбираться – это каждый кузнец должен, ежели он, конечно, возит товар дальше соседского огорода. Меча я вашего не вижу, сударь. Рукоять вижу, – он хитро прищурился. – Эльфийский узор, эльфийская работа. С человечьей не спутать, как гнома с хоббитом. Эльфы, как известно, торговли не ведут, дарят – раз в столетие, если не реже. Сколько веков вашему мечу, сударь? – он пытливо взглянул на воина.
Тот задумался.
– Ну-у… точно не знаю… он прадедов, но подаренный или наследный… Господин Мышекорь, вашим познаниям нет цены!
– Это верно, – степенно кивнул купец. – Чем дольше торгую, тем лучше знаю: не всё покупается за деньги. И… вот что, сударь: ежели надумаете возвращаться, ежели понадобится вам лишняя пара глаз, помните: Дрого Мышекорь много где ездит.
– Спасибо, – поклонился Анардил. – Скажите ему это сами. А я пойду седлать коней.
В это время из трактира вышло с десяток воинов. Первым шел хмурый юноша, донельзя похожий… Хоббит поклонился им и прошмыгнул внутрь.
– Ну как, – обратился к нему Бродяга (он снова был в капюшоне и перчатках), – Анардил попытался вас надуть?
– А как же! – расплылся в улыбке господин Мышекорь.
– Не удалось?
– Разумеется!
Перри с Улти дружно хмыкнули, Бродяга и Подсолнух улыбнулись. Шрамолицый, стоящий у дверей, был невозмутим.
– Я хочу вам сказать, госу… господин мой, – чуть робея, заговорил Дрого, – ежели чего… вы вполне можете…
– Да, услуги всей хоббитской разведки мне уже предложили. И отряд лучников тоже. – Бродяга говорил это без тени иронии. – Друзья мои, я всем сердцем благодарен вам, но мой ответ: нет. Бессмысленно начинать войну, не видя возможности победить. А я этой возможности не вижу. И рисковать вами – не буду.
Он встал.
– Сейчас мне остается лишь одно: скрыться. Исчезнуть, чтобы не тронули вас. Всех вас. Эти земли. Большего я для вас, увы, сделать не могу.
В дверях появился Анардил:
– Кони готовы.
Бродяга кивнул.
– Прощайте, друзья мои. Спасибо за то, что посидели со мной этой ночью. Господин Мышекорь, я искренне рад знакомству с вами.
Хоббиты неумело поклонились.
– Мой добрый Подсолнух…
Трактирщик подошел и, глядя ему в глаза, сказал тихо и серьезно:
– Благословите, господин мой.
– Ты смеешься? – горько скривился Бродяга. – Что значит теперь мое слово? Я теперь никто! Беглец!
– Для меня вы были и остаетесь… – под взглядом шрамолицего Подсолнух вздрогнул, осёкся.
– Хорошо, – медленно сказал Бродяга, снял правую перчатку, положил руку Подсолнуху на голову и произнес, вкладывая душу в старые, известные слова: – Да пребудет с тобой милость Валар и Единого, мой добрый друг. – Помолчав, добавил: – и да будет твоя удача больше моей.
Он опустил руку, Подсолнух схватил ее, припал к ней губами. Из его глаз текли слезы.
Бродяга молча одел перчатку, пошел к двери.
Улти не выдержал:
– Государь, но ведь вы же вернетесь?! Ведь правда – вернетесь?!
Арведуи посмотрел на него, вздохнул и ничего не ответил.
 

9-18 декабря 2002

1 Примечание одного доцента одного университета: Передур – имя валлийского (уэльского) героя сборника легенд "Мабиногион", прообраза французского Персеваля и немецкого Парцифаля. Кем был Персиваль/Парцифаль, полагаю, объяснять не нужно.