Пожилая женщина села рядом со мной на скамейку, с которой я наблюдал за ребенком, играющим на площадке, и сказала:

- Здравствуйте. Я что хотела сказать: я уже и свечу отлила, и рубашку вышила. А пирог завтра буду печь.

Я автоматически ответил "Спасибо", и только потом, поняв, что мне сказали, стал присматриваться к женщине. Может, она из тех, кому не с кем поговорить? Бывает. Я осторожно спросил:

- Может, я могу чем-то помочь?

- Да нет, спасибо, конечно, да только я почти все уже сделала. Ты, главное, жене не говори. Она будет волноваться. Да и вообще, я всегда считала, что доброе дело надо делать скрытно. Ну, по возможности, конечно. Если ты не вернешься, всякое случается, я ей объясню. И детям тоже. Должны же они знать, какой у них отец. А если вернешься, то и хорошо.

- А куда я отправлюсь? - спросил я, чтобы поддержать разговор. Ну хочется человеку поговорить, почему же не подыграть ему. Хотя про себя я уже прикидывал, что если она увяжется за нами, когда мы пойдем домой, то.. ну, тогда и буду решать.

- Да ты что, не знаешь, что ли? Точно ведь, не знаешь! - женщина смотрела на меня. - Что ж никто тебе не сказал, а? Кто твой старший?

- Я сам себе старший, - ответил я.

- А где обряды проводишь? Тоже сам?

- Какие обряды?

- Ну лес-то твой где? Где омелу срезаешь?

- Я вообще про нее только в книгах читал. А чем я ее должен срезать? Золотым серпом, что ли? Как друиды?

- Да хоть перочинным ножиком! Давай по порядку. Ты зимой о чем-то богов просил? Просимое получил? Вспоминается что-то?

И я вспомнил: гололед на дороге, огромный трейлер, едущий слева и впереди от меня заносит, и он складывается, перекрывая мою полосу и полосу справа, и я кручу руль и что-то шепчу, а жена тоже что-то молчит, а дети на заднем сиденьи визжат от восторга. И я выкручиваю-таки руль, и нас выносит на обочину, а трейлер едет юзом по пустому шоссе. Что я тогда шептал, интересно? Не помню.

- Вспомнил, было что-то, правда? Ну вот, а теперь приходится платить, услуга за услугу. Почему она услышала тебя, вот что интересно. Наверно, понравился, может, во сне повстречала тебя и приглядывала с тех пор. Ты сны видишь?

- Вижу. Вот прямо сейчас и вижу.

- Ну раз шутишь, значит, поверил. Так не беспокойся, все будет в порядке. Я сама за тобой приду, проводить, раз у тебя никого нет.

- Это что, розыгрыш такой?

- Не поверил, значит. Доказательств требовать будешь? Смотри, не понравиться могут доказательства, и услугу тоже другую потребуют. Думай, Тим. До завтрашней ночи думай.

- Откуда Вы мое имя знаете? Кто Вас подослал?

- Я тебе сказала, кто. И имя твое она мне сказала, а то что же я на рубашке-то вышью. До завтра, - сказала женщина, поднимаясь со скамейки, и добавила, - Тим.

Вот это меня и доконало. Ну как она могла узнать имя, которым я назывался в Интернете, имя, которое я подобрал, как я считал, по одному принципу - короткое и непохожее на реальное. И которое стало мне ближе, чем настоящее. Я бы даже сказал, что оно и стало моим настоящим именем - или именем настоящего меня. И его не знал никто в реале, кроме жены. А она бы ни за что не стала сообщать его другим, потому что не любила соприкосновения реальной и ЖЖ-форумной жизни.

К завтрашнему вечеру я уже был почти уверен, что все это шутка. Или розыгрыш. Если я пойду, меня обсмеют выше крыши, и дело кончится многолетним подтруниванием - как я поверил друидам. А если не пойду? Не пойду, конечно. Ложась спать, я тщательно проверил замки на дверях, закрыл окна, несмотря на духоту, и включил кондиционер. Не буду я им облегчать их идиотские шутки. Пусть потрудятся, может, отстанут. И лег спать. И проснулся, а у кровати в темноте стояла знакомая женщина.

- Пошли, - сказала она тем не-голосом, каким обычно говорят у постели только что заснувшего ребенка. И я встал и пошел, а что мне оставалось делать? Препираться с ней, рискуя разбудить жену? Мы спустились на первый этаж, где горел ночник, освещая лестницу. На полу лежало два свертка. Женщина подняла один из них и дала мне:

- Одевайся.

В свертке оказались штаны и длинная вышитая рубашка из темно-красного материала, а еще сандалии. Я переоделся. Женщина подобрала второй сверток, в котором что-то булькало и протянула мне:

- Держи. Пошли.

Мы вышли через заднюю дверь и спустились в овраг за домом. Прошли вдоль берега туда, где заросли были пореже и у берега качалась лодка.

- Залезай, пирог можешь положить пока на дно, только не наступи на него. Когда попадешь в подземелье, скажи "зажгись", свеча загорится. Когда приплывешь к пристани, не забудь взять пирог с собой. Может, держи его лучше на коленях.

- А что я там буду делать?

- Ну откуда мне знать? - удивилась женщина. - Может, свечку держать, может, воду подносить. Плыви, Тим, - и она оттолкнула лодку.

Я всегда считал, что эта речушка не глубже ванны, а лазить в нее, учитывая экологическую обстановку, мне и в голову не приходило. Я вспомнил, что дальше по течению, после моста, были камни, а потом - вообще какое-то болото, упиравшееся в плотину, непонятно зачем построенную. На камнях меня и встретят эти шутники, подумал я, и мы посмеемся. Пока мне это нравилось. Когда еще выпадет такая возможность. До камней я не доплыл. Под мостом лодка свернула к бетонной опоре и заплыла в полукруглый туннель. Вот тут я понял, что шутка была очень странной. Не было этого тоннеля, когда мы гуляли по оврагу. Я торопливо сказал:

- Зажгись, - и оказался в сказке. Темно-красные стены сияли в свете свечи радужными отблесками, вода была уже не мутно-серой, а густо-синей, а далеко впереди из-за поворота сияло золотистое зарево. Сразу за поворотом открылась пещера, освещенная золотистыми светильниками под высоким потолком, а на причале стояли двое в одинаковой темно-зеленой одежде. Они молча помогли мне выбраться из лодки, забрали у меня свечу, и мы вместе пошли к воротам в стене пещеры. Пирог, завязанный в платок, я нес в руках.

- Пирог-то для тебя, - вдруг сказал один из провожатых. - Нам Кейлин объяснила, что ты ничего не знаешь, так смотри, не ешь ничего, кроме этого пирога, и не пей. Запомнил?

- Да, - ответил я, входя в ворота. Тогда заговорил другой:

- Повелительница сказала, чтобы ты нарисовал ей картину. Какую хочешь, - и повторил с нажимом, - какую ты сам хочешь.

Я был готов к чему угодно: помыть пол, починить табуретку, написать программу ... мда, фантазии у меня явно не хватило. И главное, я не умел рисовать. В школе я исправно получал четверки, рисуя стандартные пейзажи, стаканы и шары. Лица и фигуры мне уже удавались хуже. Чем старше я становился, тем сильнее мне хотелось научиться рисовать так, чтобы на бумаге ожили мои фантазии. Однако разрыв между тем, что я видел, закрывая глаза, и тем, что получалось на бумаге, становился с годами все больше, пока я не забросил попытки вообще. Я немного начал рисовать снова, когда появились дети, но то, что у меня получалось, было все так же далеко от того, что мне было нужно. Второй наблюдал за мной, и когда я уже был готов признаться, что не умею рисовать, он покачал пальцем, и я ничего не сказал.

- У тебя будет столько времени, сколько надо, - улыбнулся он. - Помни, ничего не ешь и не пей, кроме того, что ты принес с собой. Пойдем, мы покажем тебе, где твоя мастерская.

Мастерская была что надо. Десятки новых кистей и баночек акрилика, шпатели, гели и прочая подручная химия, карандаши, бумага, холсты разных размеров и форм. Мольберт, пара стульев, огромный стол, компьютер с планшетом, сканером на А1 и принтером размером с Фольксваген-"жучок", цифровой фотоаппарат, лампы на всех стенах. И просто огромное количество всякой всячины - от замысловатых бутылок до экзотических цветов, от ворохов тканей сотен оттенков до хрустальных бокалов. Я почувствовал себя совсем плохо. Провожатые стояли в дверях, пока я оглядывался, и на лицах у них была готовность доставить все, что мне вздумается потребовать: живого тигра или корону Российской Империи. Когда они убедились, что мне вроде ничего не нужно, один просто повернулся и вышел, а второй остался топтаться у двери. Я вздохнул и сказал:

- Может, Вы останетесь здесь? Или Вам надо идти?

- Если можно, я бы остался. Если Вы уверены, что я Вам не помешаю, - я чуть не засмеялся. Как будто можно помешать делать то, что я и так не умею.

- Оставайтесь, конечно, - я надеялся, что его присутствие как-то поможет мне собраться с мыслями. Я взял В6, лист бумаги и, присев к столу, принялся что-то черкать. Он вытянул шею, стараясь разглядеть.

- Возьмите стул, пожалуйста, - сказал я. Он пробормотал: "Сейчас, минутку", выскочил из комнаты и вернулся с еще одним стулом. Мы сидели у стола вместе, а я все еще не мог придумать, что же я буду рисовать.

- Ой, я понял, - вдруг воскликнул он, глядя на мои каракули. - Это "Князь Тишины", да? Я помню, Вы его любите слушать, и однажды Вы его пытались рисовать, только... - он смутился.

- Только у меня не получилось, - сказал я, - как всегда. Я не умею рисовать, понимаете? Я не знаю, почему ваша повелительница мне сказала именно рисовать, но если Вы видели мои рисунки, Вы же знаете, что я не умею...

- Но она их тоже видела, - перебил меня он. - Она мне и показала их, только не то, что Вы нарисовали, а то, что Вы видели, понимаете? Она сказала, что она хочет и "Князя Тишины", и "Обещанную землю", и "Башню"... Ой, я не должен был Вам говорить, не обращайте внимания, Вы должны сами решать.

Но я уже решил: "Обещанная земля". Я увидел эту картину после того, как посмотрел "Джозефа и его разноцветную одежду". А конкретно, ее следовало смотреть, слушая "Close every door to me". Четыре силуэта в одном - от скорчившегося на земле в жалкий комок до коленопреклоненного с воздетыми вверх руками. И над каждым - звезда, от крохотного красного огонька до ослепительного солнечного пламени. Я не умел рисовать фигуры, но...

- Скажите, я могу попросить Вас о помощи? Мне нужно сделать четыре фотографии.

- Конечно, - обрадовался он. - Вы скажите, что надо.

И мы стали работать. Мы собрали из имеющегося барахла помост и по очереди забирались на него. Я показывал, что мне надо, потом слезал, он повторял мою позу, а я фотографировал, по десять, двадцать, тридцать снимков. Я постеснялся попросить его раздеться, но он понял сам и соорудил набедренную повязку из каких-то тряпок. Потом я сбросил все на комп, отобрал четыре самых подходящих снимка и принялся мудрить с фильтрами. Я уже не удивлялся ничему - ни тому, что здесь был Интернет, ни тому, что поиск сразу выдавал именно то, что мне нужно, в ответ на мои неграмотные запросы. Скоро - или не скоро? - был готов набросок. Я пустил его на печать сразу на холст, так меня несло. А мой помощник уже тащил подрамник нужного размера, скрепкосшиватель и нож. Мы натянули еще сырой от краски холст, установили его на мольберт, и он подмигнул:

- Сейчас он у нас высохнет!

По комнате промчался горячий ветерок, и холст действительно высох. А я уже накладывал краски на поднос, смешивая их так уверенно, как будто все время этим занимался. Я прошелся краской по силуэтам, делая их рельефнее, ярче, так, что они выступали из темноты, а потом смешал часть краски с формо-пастой и сделал звезды еще более выпуклыми. А потом сунул кисти и шпатель в банку с водой и обернулся к нему.

- Вот, - сказал я. - Вот.

Он смотрел на картину. На себя и на звезды. А за его спиной стояла женщина в белом и тоже смотрела. Потом она перевела взгляд на меня.

- Спасибо, Тим. Ты расплатился и можешь идти. Но если ты захочешь нарисовать мне еще что-то, - она улыбнулась, - мастерская будет ждать тебя. А Кейлин снова поможет тебе добраться сюда. Иди, скоро утро.