12

Я поднял глаза к небу. Это было невозможно, но это – было.
На миг мне показалось, что я – в Форменосе и смотрю на юг. А оттуда льется серебряный Свет Тельпериона.
Но я в Эндорэ и смотрю на запад. А Свет – есть.
Свет не призрак, не морок. Он медленно поднимается. Уже появляются тени.
Реальностью становится то, что было желаннее и вожделеннее самых безумных грез.
Древа не мертвы. Их Свет не сгинул. Он пришел в Эндорэ.
Запрокинув голову, я смотрел на небо. И увидел ладью, полную серебряного Света, как Сильмарили полны Светом Древ.
Не сгинули! Не погибли!
Я плакал от счастья и не стыдился своих слез.
Значит, я был прав. Значит, Валар смогли и без Сильмарилов возродить Древа. Значит, я был прав, отказав всем Валарам в Алмазах.
Свет Сильмарилов я отдал Людям. Не Мелькору – им. И – случилось что-то, отчего Валар возродили Свет Тельпериона не для Амана, но для всех. Свет изначальный, хранимый Алмазами, и Свет возрожденный равно будут доступны атани.
Слезы катились по моим щекам. Я не мог – да и не хотел – их сдерживать.
Долгие годы я ненавидел себя за свой отказ Яванне. Да, мои слова тогда не меняли ничего – Сильмарили уже были похищены. Но знать, что ты сам, своей рукой, обрекаешь окончательной и бесповоротной гибели самое святое…
Не окончательной.
Не гибели.
Живое серебро льется с неба.
Я готов пить его, как воду в жару. И я пью его – кожей, глазами, сердцем. Душой.

13

…И тогда я обернулся.
Мы все – всё наше истаявшее, измученное, изверившееся воинство – мы все разом обернулись на запад, когда серебряные отсветы легли на торосы впереди нас.
С запада к нам шел Свет погибшего Тельпериона, и каждому казалось, что верный друг пришел ему на помощь, и заледеневшая в жилах кровь вновь становится горячей, и лишившееся было смысла стремление на восток вновь обретает подлинную цель, и лед становится не страшен, и отвесные утесы уже не кажутся отвесными.
А серебряный Свет был всё ярче, он бежал впереди нас, указуя кратчайший путь в лабиринте, который доселе был непроходимым.
Мы лезли по ледяным горам вверх и скатывались вниз. Мы в кровь срывали ногти на подъеме и едва не ломали кости на спуске. Но мы не замечали этого, опьяненные серебряным сиянием, льющимся на нас, как вода льется в горло умирающему.
Этим Светом мы возрождались.
– Земля…
Мой отец, идущий впереди, едва выдохнул это слово, но всё наше воинство его услышало.
Под нами – впервые за несчитанные годы – была земля.
Не лед.

14

– Ты полагаешь это поводом для радости? – холодно спросил Мелькор, остановившись перед Пламенным и скрестив на груди руки.
Тот опустил взгляд, стыдясь того, что его слабость обнаружена. Смахнул слезы со щек, устало выдохнул, спокойно поглядел Мелькору в глаза.
– А чего ты от меня хочешь? – тихо спросил Феанор. – Чтобы я стал смотреть на мир твоими глазами? Нет, ты действительно этого хочешь от меня?
– Как ты считаешь, что это было? – Мелькор прищурился, глаза жестко блеснули.
– Что ты смотришь на меня так, будто это дело моих рук? Я знаю об этом не больше твоего.
В негромком голосе Феанора был укор. Не возмущение, не протест, не желание оправдаться, а именно укор.
– Можешь мне не верить... – он снова вздохнул и отвернулся.
Гнев Мелькора погас мгновенно. Осталась усталость и какая-то странная пустота в душе.
– Прости, – Темный Вала легко коснулся плеча Феанора. – Я знаю, что это не твоя вина.
Отошел в сторону, уселся на землю, привалившись спиной к дереву, опустил ресницы.
Феанор молчал, сцепив пальцы. Ему нечего было сказать Мелькору. Впервые за эти годы – нечего. Он не мог утешить друга, потому что... всё и так ясно.
Что уж тут говорить...

15

Что уж тут говорить.
Ничего ведь, в сущности, не изменилось.
"Я не могу воевать против Валар. Манвэ, Ауле и Оромэ учили меня, и я не враг им".
Мне так хотелось забыть эти слова. Забыть, как я стоял у ворот Форменоса, ошеломленный, не в силах поверить в твое предательство. Забыть о том, что произошло после.
И я забыл – потому что страстно желал этого. Мы оба желали. Можно построить мост над пропастью, и если не глядеть вниз, так легко поверить, что звенящей бездны внизу – нет. Нет, потому что ты не видишь ее и не хочешь видеть.
Только вот бездна от этого никуда не исчезнет.
Что же теперь, Феанор? Начнись снова война, чью сторону примешь ты? О нет, ты, конечно, не станешь биться против друга. И против бывших учителей не станешь. Ты тихо отойдешь в сторону и будешь наблюдать, как мы кромсаем друг друга и мир, созданный нашей Музыкой. Как мы сами разрушаем то, что составляет смысл нашего существования.
Тебя Валар учили, а я пел с ними, Феанор. Мне знакома каждая нотка их мелодий. Я пел с ними и я любил их. И взаимная ненависть наша – лишь эхо былой любви. Я не могу не сражаться с ними: это значило бы – убить свою Тему. Я не могу простить им уничтожение Утумно и свой плен, они же мне – гибель Аламаруна и Древ. Но и вычеркнуть из памяти то, чем мы были в Начале, я не могу. И они – не смогут. Впрочем, ты-то как раз способен понять. Ты, прошедший Альквалондэ и Лосгар. Мы воистину братья с тобой, Феанор.
Не-ет, ты не предатель. Ты просто – иной, друг мой. Тебе нет нужды выбирать, да ты и не сможешь выбрать. Тебе ведь равно близки обе Темы, Пламенный. Оттого ты и смог сделать Венец. Оттого ты сейчас здесь.
Я был несправедлив к тебе. Очень уж трудно смириться с тем, что не враг ты врагам моим. Что ты никогда не будешь одним из тех, кто поет со мною. Но я принимаю тебя таким, каков ты есть, и больше не усомнюсь в тебе.
Я верю тебе, Феанор.
– Феанор…
Я поднялся, шагнул было к Пламенному, но застыл на месте, глядя на северо-запад. Серебряная ладья в небе дернулась и резко метнулась в сторону. Мои майар вступили в бой.

16

17

Они сами не знали, откуда взялись силы. Позабытые, превращенные было в плащи, знамена натягивались на немногие сохранившиеся копья, рога один за другим возвращали себе голос, оружие начинало блестеть заново.
Воинство становилось действительно воинством.
Женщины, до того шедшие рядом с мужьями, не задумываясь, сами отходили назад. Мальчишки, за время Похода превратившиеся в подростков, искали свое место в строю, прося отцов поделиться оружием.
Путь по земле был ничуть не легче пути по Льду – торосы сменились обледенелым камнем, ветры и метели били в лицо с прежней яростью. Но назло ветру, наперекор морозу пели рога, заставляя доселе безмолвные камни вздрагивать, отталкивать от себя эхо нолдорских песней.
Песней о мести за Короля, переставшей быть полузабытым символом и вновь превратившейся в цель. В ближайшую задачу бойцов.
Тилион придерживал свою ладью над ними, и нолдор радостными кликами приветствовали серебряный Свет. Свет возродившийся и – возродивший их.
Семь раз проплыл Тилион над ними. Ничтожный срок. Но за это время воинство нолдор окончательно вырвалось из тисков Льда.
Перед ними был Белерианд.
Перед ними был Ангбанд.
Враг был рядом, и встреча с ним была сейчас желаннее, чем бывает встреча с другом. Впрочем, в Эндорэ друзьям было взяться неоткуда.
Финголфин приказал трубить вызов: ярость войска была такова, что они были способны биться прямо с марша.
Но Ангбанд молчал. Безучастный к вызовам, безучастный к насмешкам.
Воинство повернуло на юг: надо было становиться лагерем.
Над Белериандом поднималось Солнце. Первый восход – красный, как кровь будущих битв.

далее