Книга третья. Клятва Мелькора
 |
9 Как, оказывается, я правильно решил прятаться. Если бы я явился к Ульфангу с волей Ангбанда, то хорошего бы вышло мало.Оказывается, за эти едва заметные десять? пятнадцать? лет Ульфанг превратился в старика. Нет, его уважают… я походил по их стойбищу, послушал - только вот слово Ульфанга теперь ничего не значит. И два старших сына его тоже - не вожди… то есть вожди, но для своих родов, не более. А правит вастаками - Ульдор. Я обратил внимание на него еще тогда. Зверь опасный. Красивый зверь, как прекрасен хищник по сравнению со скотиной, тупо жующей жвачку. А вообще я в том, кто властвует у вастаков, запутался безнадежно! Из всего, что сумел услышать, получается, что братья слушаются Ульдора, а Ульдор при этом делает вид, что слушается отца, хотя на самом деле наоборот, а еще у них есть какая-то хаса, а еще старейшины… Вот напридумывали! Ладно, это всё их людские хитрости. Я понял главное: реальная власть - у младшего сына Ульфанга, а уж кому он должен поклониться, прежде чем приказать всем вастакам исполнять его волю, - это забота Ульдора, не моя. Три дня я бродил по стойбищу, слушая, а на четвертый просто вошел в шатер Ульдора (красивый шатер, только пахнет плохо) - и дал вождю вастаков увидеть себя. 10 Ульдор схватился за оружие.- Ты не забыл меня, Ульдор, сын Ульфанга? - Повелитель Пленных выразительно приподнял бровь. - Н-н-нет… - проговорил вождь, овладевая собой. - Я помню тебя, посланец Пламенного. Ульдор поклонился, и Мори восхитил этот поклон: столько в нем было сдержанной гордости и достоинства. - Мой Государь шлет тебе свою волю. Настало время послужить ему. - Чьей службы он ждет: моей - или моего народа? - свел Ульдор черные брови. - В чем разница? - Если он приказывает мне - я повинуюсь немедленно. Если же его воля касается судьбы вастаков, то я должен собрать вождей и старейшин, прежде чем мы выслушаем тебя. - Сколько времени тебе понадобится, чтобы их собрать? - Завтра… нет, отец не успеет… послезавтра. Это возможно? - Вполне. - Я прошу тебя быть моим гостем до той поры. - Хорошо. - Как вастакам называть посланца Пламенного? При слове "посланец" Ульдор запнулся. - Мори. Или просто Черный. 11 Посланец, говоришь?Хорошо, я буду называть тебя так. Я приму твою игру… Черный. Еще тогда, при нашей первой встрече на Амон Эреб, я понял, кто ты. Этот прищур. Манера говорить. Непроизвольные жесты. Я их видел однажды. Я запомнил их до своего смертного часа. Мне не забыть того, кому мы, вастаки, поклялись в верности. Пусть он брал с нас клятву во имя Ангбанда, но давали мы ее - ему. Ты слишком на него похож. С каждой фразой ты выдаешь себя, сын Пламенного. Сын бога. 12 Я с удивлением обнаружил, что люди спят каждую ночь. До самого рассвета.Бедняги! Они почти не видят звезд. Только если темнеет рано. Эту ночь я провел в степи. Наедине с ночным ветром и звездами. Один - на многие лиги. Но нет… мне казалось, что нас - двое. Я чувствовал его присутствие. Он шел на полшага сзади. Безумие? Самообман? Пусть. Что угодно, лишь бы снова ощутить, что Государь - рядом, что он жив… даже если это только иллюзия. Не хочу возвращаться в реальность. Я рассказывал ему - взахлеб рассказывал о том, что было после его… смерти? ухода? Я говорил о Маэдросе, о приказе Мелькора, о том, чем мне не понравился этот приказ и как я намерен передать вастакам не совсем то, что услышал от Властелина Ангбанда… Мне казалось: он слушает меня. Иногда задает вопросы. Молчит - одобряюще. Самообман? Конечно… только так… А когда начало светать, мне послышалось, что Государь велит: "Возвращайся на стойбище. Беги! Не опоздай!" И я помчался. 13 - Что скажет Урызмаг?Старейшина ответил ритуальным хлопком: правая ладонь, ударив по левой, вырвалась вперед. Словно Урызмаг кинул вопрос в Ульдора. И этот вопрос прозвучал: - Ульдор верит, что это действительно сын Пламенного? Ульдор доверяет ему? - Кто способен обмануть нас? - ответный хлопок и ответный вопрос. Словно Ульдор отбил невидимый мяч. - Разве Древние, считающие нас слугами, не ведут себя иногда похоже? - хлопок. "Мяч" полетел в Ульдора. - Разве хоть один Древний знает о присяге, принесенной нами Пламенному? - хлопок. "Мяч" послан обратно. - Так Ульдор доверяет Черному? - ребро ладони Урызмага рассекло воздух. Две поднятые ладони в ответ: - Урызмаг прав. Ульдор испытает Черного. Выкатит Чашу Уацмонга. Урызмаг резко свел ладони для хлопка, но удержал, не ударил. Недоумение. Проигранный вопрос. - В чем испытание, Ульдор, сын Ульфанга? Вождь поднялся с гибкостью барса: - Урызмагу ответит Черный, сын Пламенного. Через день на рассвете. 14 Когда я подбежал к стойбищу, уже медленно поднималось солнце. И мне на миг показалось, что движутся два золотых круга, - один по небу, другой по земле.Это Ульдор катил золотую чашу. Я застыл. Не думал, что атани способны сотворить подобное! Чаша была Ульдору едва не по грудь. Исполинский кратер, наверное, был позолоченным, а не золотым, но это неважно. По его внешней стороне шли филигранно выполненные изображения зверей. Точность наблюдателя и смелое умение обобщать, доступное подлинному мастеру. Барсы стлались в прыжке или терзали оленей, а те с царственным безразличием не замечали зверей, повисших на их шеях. Рядом олени тоже мчались, или стояли, или лежали. Над ними парили орлы, распластав крылья; другие орлы сидели, ссутулясь и вытянув вперед изогнутые клювы. Ульдор, обнаженный по пояс, медленно катил исполинскую чашу, солнце медленно меняло цвет со рдяного на оглушительно-белый, а я смотрел на рисунки, перетекающие один в другой, и не замечал ничего вокруг. 15 Ульдор любил выкатывать чашу Уацмонга. Любил ее непомерную тяжесть, от которой тело покрывалось потом даже на рассветном холоде. Любил неистовство танца на ее краю. Любил смертельный риск этого танца.Чаша Уацмонга не была врагом. Но она могла убить. Убить слабого. Убить невнимательного. Как в бою. Она могла убить, и за это Ульдор любил ее. Так хищник уважает хищника. 16 Ульдор катил чашу, я следовал за ним в отдалении. Потом он остановился, толкнул ее, она встала.Вскорости пришло несколько человек, в которых я с удивлением узнал старейшин. Каждый из стариков нес кувшин вина; они наполнили чашу почти доверху. Меня они не заметили. Или притворились. Они ушли, и я остался один на пустой площади. Площадь для собраний - пусть это лишь утоптанная земля и несколько валунов. Можно ли мне пройти к чаше? Я понимал, что она - святыня народа. Я это просто слышал. От чаши шел поток такой мощи, какую излучали редкие творения народа нолдор. А ведь это была работа атани; спутать невозможно. Подойти к чаше? Нет? Впрочем, мне бы запретили - будь нельзя приближаться. Я медленно подошел к ней, присел, рассматривая рисунок вблизи. Это было искусство совершенно иного мира. Мира, где плоть значима не менее духа. Для нас форма созданного была лишь вместилищем сути, для атани форма обладала едва не главной ценностью. Мне захотелось погладить этих зверей, но я… я просто робел. Дело было не в запретах. Я боялся соприкоснуться с этой силой. Силой Смертных. Боялся - и хотел этого. Золото было теплым. То есть, конечно, оно было холодным - снаружи, но его наполняло внутреннее тепло. Жар пламени, жар дерзких сердец, жар буйного танца - смутные образы промелькнули передо мной, я не успел понять их. И я ошибся, думая, что чаша позолочена. Она была литой. О ее тяжести было страшно подумать. И я совсем не понимал, как вастаки сумели пройти сквозь многие земли, везя (катя?) ее с собой. А ей был явно не один век. Тем временем селение постепенно просыпалось, и мне стало неловко рассматривать чашу на глазах у всех. 17 О-э-эй, не ждал я такого!.. Раньше получил я первый ответ, чем ждал. Глядит Черный на чашу Уацмонга так, как на нее не смотрел ни один из Древних. Из тех, что называют себя нолдорами. Те либо равнодушны к ней, либо хвалят не иначе, чем мастер - работу ребенка.О-э-эй, Черный глядит иначе. Восхищен он. Внимание в его глазах. Уважение. Только ведь, по одежде судя, сам он - мастер не из последних даже среди Древних. Из лучших мастеров он. Редкостный даже по их меркам. Вот так-то… |
|