Пролог

АЛМАЗНЫЙ ВЕНЕЦ ИЗ ЗВЕЗД

I

Темнота... беспредельная, мягкая тьма обволакивает ее, окружает, оберегает, словно любящие руки матери. И она – дитя в этих руках...
Небытие уступает место бытию – ибо она уже способна ощущать материнское тепло темноты. А потом она ощущает себя. Небытие кончается. Она пробуждается.
Больше нет заботливых рук, оберегающих ее от любой беды. На нее обрушивается огромный, непонятный, пугающий мир, в котором она может надеяться ныне лишь на себя. И ей – слабой, едва пробудившейся – страшно встретиться лицом к лицу с этим миром. Она дрожит и ищет защиты – но в материнские объятия возврата нет.
Но рядом она ощущает другую силу, не похожую на заботу матери – и всё же родную. Она тянется к этой силе, ища у нее помощи, и чувствует, что получила помощь и что сама стала опорой этой силе. Потом она назовет эту силу – брат.
Робко, ощупью они познают мир, замирая от страха. Они крепко держатся за руки и не смеют разжать их, боясь остаться в одиночестве. Тьма по-прежнему окружает их, но теперь она наполнена странными запахами и звуками – потом они узнают, что это аромат цветов, шелест травы, пение волн.
И мир, полный звуков и запахов, мир, где есть мягкая трава, прохладный ветер, придающая силы вода – этот мир всё меньше пугает их, всё меньше кажется чуждым и враждебным.
И тогда она, превозмогая страх, открывает глаза. И видит темно-синий свод неба с мириадами блистающих звезд на нем.
"Эле!" – восклицает она, обращаясь к брату.
"Эле..." – повторяет он, точно эхо.
Первое слово сказано. Так начиналась жизнь.
 
Шершавость коры деревьев и мягкость трав, плеск воды и дуновение ветра – всему этому еще не было имен в их языке, имен, выразимых словами. Слов не было – но были ощущения, эмоции, чувства, которые брат и сестра передавали друг другу беззвучно, живя единою душою. Пройдут годы, века, Эпохи, возникнет древнейший язык эльдаров, а из него – множество других, но на каком бы языке эльда ни говорил, к какому бы народу ни принадлежал – он никогда не разучится владеть безмолвной речью, где нет слов, а есть только чувства, идущие не от разума к разуму, но от сердца к сердцу. И всякий эльда в минуту душевного волнения будет переходить на безмолвную речь.
И вот так – безмолвно – дали брат и сестра имена друг другу. Века спустя, когда появилась речь, они стали зваться этими словами, но сами имена возникли прежде звучания.
Туманный. Хисиэ.
Прекрасная, словно белый благоухающий цветок. Нисиломэ.
 
Они ходили, держась за руки, и ведали движение жизненных сил всего вокруг. Когда они были голодны, то точно знали, какие ягоды и коренья съедобны, а какие – нет; когда им становилось холодно, они безотчетно собирали свою волю – и кучка веток загоралась неярким серебристо-голубым огнем.
Весь мир вокруг был живым – и потому они не удивились, когда увидели идущих им навстречу таких же, как они сами.
 
Брат и сестра никогда не узнали, отчего получилось так, что все прочие эльдары столь многому учились у них двоих – то ли действительно Хисиэ и Нисиломэ проснулись прежде прочих, как утверждали потом легенды, то ли слишком глубоко чувствовали они Силу Жизни, и оттого могли и умели более других эльдар.
В чем была причина – им было неважно. Они просто делились всем, что им было понятно.
 
Время шло – и они встречали всё больше подобных им. Брат и сестра всё дальше уходили от мест, где пробудились сами, – уходили, ибо знали, что там, в дали, они найдут тех, кому будет нужна их помощь. Они шли, и встречали пробужденных, и учили их.
И вот однажды они увидели спящих. И она склонялась над каждым из них, и бережно дотрагивалась своей волей до его дремлющего сознания, и ласково будила.
Менестрели потом будут петь, что Нисиломэ говорила спящим "время Пробуждения пришло" – "Утулиэн Койрэ", и что один из них взял тогда это слово – "Койрэ" – себе именем. Так будут утверждать сказители, и будут далеки от истины, ибо не было у Пробудившихся этих слов в языке в то время, когда еще не все воспряли. Что же до имени Койрэ, то он взял его себе много, много позже того часа, когда его коснулась воля Нисиломэ и он открыл глаза, и увидел над собою ее лицо.
И он навсегда запомнил волну ее силы, пробуждающей его к жизни, и когда нашел слова для этих чувств, то взял себе их именем.
 
Волокна растений послушно сминались пальцами и переплетались, превращаясь в самые первые ткани, острые сколы камней становились инструментами для обработки дерева – и появлялась первая утварь. Чем дальше уходили Пробудившиеся из-под власти безначального сна, чем больше узнавали они мир, тем больше самых разных вещей им становилось нужно. И пока одни из воспрявших, словно и не пробуждались, пребывали в сладкой грезе наяву, другие, напротив, посвящали всё время придумыванию новых вещей и улучшению прежних. Таких называли кудесниками,^* ибо всем другим казалась чудом их способность создавать нечто из почти ничего.
Многое было создано Пробудившимися, но не было среди их творений ничего, что могло бы служить оружием: убивать ради еды им было не нужно, ибо земля давала им пищу в изобилии, а о необходимости защиты они не ведали.
"Защита", "страх", "угроза" – этим понятиям не было не то что слов, не было никаких эмоций, хоть как-то с ними связанных. Пробужденные не ведали, что в мире есть опасность.