|
Л.Смеркович (Скади)
Послесловие Когда-то давным-давно, в 1992 году вышел «Властелин колец» в переводе Н. Григорьевой и В. Грушецкого, и настала большая радость для всех, кто уже несколько лет читал Толкина в вольном изложении А. Кистяковского и В. Муравьёва или в неизданном переводе А. Грузберга, или даже, если позволяло образование, в оригинале. Потому что в григорьевском «кирпиче» впервые были опубликованы на русском языке приложения к третьему тому. Я помню это ощущение жадного перелистывания страниц «Хроник королей и правителей» и «Хронологии Западных Земель» – наконец-то, мы заполним лакуны Второй и начала Третьей эпох, узнаем, как жили гномы, поймем, кто были предки Арагорна – ведь Арнор одна из самых коротких и загадочных страниц в эпосе Профессора. Но еще я помню разочарование от сухих, телеграфных строк летописей: «Конец Северного Княжества. Король-Чародей опустошает Архедайн и Рудаур… Король-Чародей разбит в битве при Форносте. На Севере его больше нет…» Сколько возникало новых вопросов! Как шли боевые действия во время Ангарских войн? Каким образом дунаданы выжили в лесах своей разоренной страны маленьким, почти уничтоженным народом, и умудрились сохранить культуру? Почему потерпел поражение и куда делся Ангмарец после Форноста? И вот сейчас, спустя почти 25 лет, я чувствую себя человеком, у которого сбылась давнишняя мечта. Потому что читаю страницы цикла Александры Барковой (Альвдис Н. Рутиэн) «Холодные камни Арнора». Да, я сама не раз перечитывала короткие заметки Приложений, и думала об этих историях, и даже иногда додумывала их, когда делала игры по Средиземью. Можно даже было бы поспорить с Альвдис и обличающе сказать, указуя перстом в родной профессорский текст: «А ведь это можно было бы понять и по-другому» или там: «А чисто с исторической точки зрения вот здесь натяжечка» или даже встать в позу Станиславского и возгласить: «Не верю! Чтобы такая куча людей добровольно терпела лишения и совершала подвиги? Вампир, не бывает!» Но у меня нет ни малейшего желания ничем подобным заниматься по одной простой причине. Потому что меня захватил текст «Холодных камней» и придираться к нему по мелочам – это глупо. От него такое ощущение, будто вернулся домой и не сейчас, а в то самое давным-давно, и опять сидишь на чердаке с потрепанным томиком, и это самое главное. А вот почему такое ощущение возникает, можно поразбираться, это вопрос интересный. Апокрифов по Профессору немало, все они спорные, разностильные, кому-то что-то нравится, кому-то нет. Разбирать и сопоставлять те из них, которые я читала, не буду, потому что я ни разу не литературовед (и скажу честно, не так много я их и в руках держала, четыре штуки могу назвать навскидку, не считая бессмертного стеба Леши Свиридова, который представляет собой совершенно отдельное литературное произведение редкого, вызывающего искренний смех, жанра). Скажу только, что текст Альвдис меня зацепил больше прочих. И вот почему. У меня случилась радость узнавания нескольких важных вещей, которые для меня в мире Толкина являются от него неотъемлемыми, основополагающими. Первая, пожалуй, самая сложная. Это мифологичность текста. Про нее лучше всего сказал мой коллега, Петр Шилов в статье «Слово о мифе и реальности или философская интерпретация текстов Дж.Р.Р.Толкина», позволю себе его процитировать: «Сугубо мифологический персонаж – Берен. И вроде бы Тристан, и Нибелунг, и Ланселот. Что-то такое есть. И любовная история тоже, явно не из женского романа: она увидела его и полюбила. Но вот в разговоре с Тинголом несгибаемый мифологический герой обнаруживает свою человеческую сущность. Причем без всяких намеков – ту самую человеческую сущность, которая составляет, конституирует, я бы сказал, человека. Тингол, в моей интерпретации, говорит Берену: ты никто, ты недостоин той женщины, рядом с которой находишься, и… (вот оно самое интересное!) …и ты сам об этом знаешь. А аргумент Берена, это не аргумент Тристана или Нибелунга, это необыкновенно человеческий ответ: да, недостоин, но я могу стать достойным. <…> И начинается история Берена-человека. Слова Тингола были обращены к человеку, а не к Тристану или Нибелунгу, он упирал не на принципы, не на традицию, а на его собственное, Берена, осознание, на человеческое осознание несовершенства. Этот прием, когда в мифологическом персонаже вдруг рождается человек, мне кажется удивительно точным, как раз в контексте девальвации героического в Европе между двумя мировыми войнами. Мифологическое есть то, что никак не сводимо к «мелко человеческому». У читателя не возникает вопроса о том, сколько баб в какой деревне было у Арагорна или Берена до и во время их встречи с большой любовью. Потому что это, в смысле «бабы в деревне» – невозможно в принципе. Но при этом проявление собственно человеческого делает эту историю живой, и что называется, цепляет» (Magister Ludy, № 8, 2005 г.). Понятно, что речь идет не только о бабах, «мелко человеческое» проявляется еще в куче вещей – сварах между друзьями и соратниками от усталости и дрянного настроения, естественной для человека зависти, жадности до приятных вещей, бескорыстной любви к самому себе на фоне не очень ценных ближних. И знаете, так хорошо и радостно было почитать текст, в котором всего этого «реализма» нет. Да, понятно, что в обычной жизни это бывает, даже чаще, чем нам бы этого хотелось. Но Средиземье ведь не обычная жизнь – это миф. Вторая вещь, за которую у меня постоянно цеплялся глаз, и которая в мире Толкина на мой взгляд чрезвычайно важна – это преемственность сюжетов и персонажей. У Профессора мир постоянно меняется, в каждой эпохе появляется что-то новое: новое зло, новые герои, этому еще неизвестном злу противостоящие, новые подвиги, немыслимые в прежние времена, даже новые вещи – физические, материальные – не было раньше никаких Колец, а Саурон взял и сковал их на пару с Келебримбором. Но при этом постоянно тянутся сквозные линии преемственности, бережное сохранение образцов, и все эти образцы имеют свои имена и свои судьбы. Так, Арагорн повторяет судьбу Берена, своего любимого героя древних сказаний, а Элронд – хотел он этого или нет, неизвестно и неважно – судьбу Тингола в истории с собственной дочерью. И Гондор наследует судьбу Нуменора так же, как Мордор – Ангбанда, и все эти линии судеб есть то, что связывает Арду на все века воедино. Когда про героя Альвдис другие ее герои говорят, что он похож на деда или на Феанора, и его судьба начинает приобретать черты тех, уже ставших прошлым, персонажей – для меня этот герой становится не альвдисовским, а толкиновским. Как будто встречаешь подросшего парня из семьи друзей – да, он конечно свой собственный, индивидуальный и неповторимый, но чем-то неуловимо похож на родителей. И наконец, третья вещь, которая в текстах Толкина никогда не говорится прямым текстом, но постоянно видна, и в «Холодных камнях» так же ненавязчиво просвечивает. В Средиземье живут не только люди, и это важно, этим отличается мир Профессора от бесчисленной однообразной фэнтезятины. В этом мире еще есть Валар, майар, эльфы, гномы, энты, хоббиты и еще всякие темные существа. И все они не люди совсем, то есть абсолютно. Их не-человечность проявляется во всем – в том, как они выглядят, как говорят, как поступают, находясь в таких же обстоятельствах, что и люди – иначе, не по-человечески. В куче книг есть претензия на такое же многообразие иных существ, но у других авторов получаются в лучшем случае люди с какой-то одной гипертрофированной чертой, этакая карикатура или анекдотическое представление о другом народе – чукчах, например, из советского юмора. А вот у Профессора получились не-люди, и у Альвдис они не потерялись. Я узнала в ее книге и эльфа, и хоббита, и слугу врага, и Бомбадила с Золотинкой, но самый яркий для меня пример – это гномы: «Твоя жена действительно серьезна больна, раз она отказывается от украшений». Так мог сказать только гном, человек до такого не додумается. И после этой небольшой проходной фразы вдруг становится понятно, почему человек не сумеет сделать украшение гномьей работы или их волшебную вещь – он никогда не сможет так относиться к металлу и камню, как гном. И подземные резные сразу палаты начинаешь представлять внутренним взглядом, и чувствуешь сложный ритм, выбиваемый сотнями гномьих ног, и слышишь тонкое звяканье мифрильных невесомых кольчуг… Все, что написано выше – это то, что я могу сказать «от головы», под чем я готова подписаться своим знанием и нашими с коллегами размышлениями о мире Толкина. Но есть еще одна важная вещь – от сердца. Когда я дочитывала последнюю главу «Корабль», мне хотелось плакать о князе Арведуи и его супруге Фириэль, и о тех эльфах, которые не смогли спасти их и себя после всех скитаний и треволнений. Но вместо того, чтобы реветь в экран, я села и написала вот что:
Этот холод стремится тебя пронизать до костей. |
