Жарко пылал огонь тайной кузни Форменоса, где трудились Феанор и Махтан и куда знали доступ лишь их сыновья и самые надежные сподвижники. Там, первыми из эльдаров, сковали Феанор и Махтан два меча. Никто не наставлял их в этом труде, лишь безмерная мудрость и искусство Феанора - воплощения Эанар - вела их. Так явились в Арде славнейшие из эльфийских мечей - Наромбар, Пламя Судьбы, что был широк и тяжел, под стать рукам Феанора, и Анданк, Длинный Клык, что был уже и длиннее, по руке Махтану. Не одну эпоху сражали эти мечи тех, кто служил Врагу, и многое об их судьбе и судьбе их владельцев повествуется в "Саге о Звездном Камне".
Много иного доброго оружия было отковано в кузницах Форменоса. Там, за стенами Северной Твердыни, обучал Феанор своих сыновей и сподвижников искусству боя, но сам он, не обученный никем, много превосходил всех. Однако не только в Форменосе обучались витязи нолдоров - тайно ото всех открывал им воинское искусство Великий Охотник Оромэ, радуясь, что руками его учеников будут уничтожены стаи лиходейских тварей, терзающих Срединные Земли. Более других сыновей Феанора учились у Оромэ те, кого потом назвали Темной Троицей - Келегорм, Карантир и Куруфин, однако Карантир и Куруфин, хоть и были искуснейшими бойцами, охотнее проводили время у Ауле, Келегорм же был душой и телом предан Охотнику и горячо любим им. Столь же сильно любил Оромэ еще двух своих учеников, родичей Келегорма - Курутано, сына Махтана, и Келебринмайта - бойцов грозных, бесстрашных перед лицом врага, но благородных и умеющих обуздывать свой гнев. Не таков был Карантир Кователь, позднее названный Мрачным, говоривший, что сочтет врагом всякого, кто не разделит его убеждений, хотя бы даже и по недостаточной осведомленности. Слова эти еще в Валиноре оттолкнули от Карантира Курутано, и, по счастью для обоих, пути их в Средиземье разошлись.
Не только оружейному и военному искусству обучались те, кто собирался уйти вместе с Феанором, но и умению править кораблями. Ибо, хотя и договорился Феанор с Ольвэ Алквалондским, что тэлери перевезут его воинство в Эндорэ (тем легче состоялся этот договор, что в числе спутников Феанора были все четыре сына Финарфина и Эарвен, дочери Ольвэ), всё же владыка Форменоса не слишком был уверен в надежности слова народа Ульмо, и недоверчивость его не была излишней. Вскоре сам Феанор и его сыновья управляли кораблями так, словно всю жизнь провели на палубе, однако обучались они втайне от Ольвэ, который не ведал, что ныне не слишком нуждаются нолдоры в помощи его народа.
Мыслил Феанор, что по Срединным Землям разойдутся нолдоры многими отрядами, и позаботился о том, чтобы можно было быстро передать весть от одного отряда другому, и посему в мастерских Форменоса были созданы палантиры. Сколько их было числом - нам неведомо: эльфийские хроники повествуют о семи камнях, отданных потом Людям Запада, "Сага о Звездном Камне" - о восьмом, погибшем в конце Первой Эпохи на Востоке; и говорят еще, что палантиров было пятнадцать.

Зрил Моргот, что Феанор всё больше уходит из-под власти его речей, что не станет сын Мириэли тем мечом, что желал Моргот обрушить на Валаров, что, напротив, владыка Форменоса, создавший мечи против лиха Эндорэ, сумеет уничтожить те плоды деяний владыки Утумно, которые уцелели в сражениях с воинством Амана. Ненависть и бессильная ярость жгли сердце Моргота при мысли, что принц нолдоров действительно сумел пойти против и Света, и Мрака, что неприятие Валаров не сделало Феанора союзником Моргота. Но он оставался для Моргота неуязвим, ибо надежно скрыты от посторонних глаз были тропы, ведущие в Форменос. Однако в силе Феанора была и его слабость, ибо он, находящийся далеко от дворцов Тириона, не мог предотвратить бед, всё более сетью опутывающих Дом Финвэ...

* * *

Что было ведомо Финголфину о происходившем в Форменосе? Почти ничего - и всё же слишком много: что день ото дня замыслы Феанора всё более становятся реальностью.
- Где твои сыновья? - гневно спросил Финголфин у Финарфина. Молчание того было слишком красноречивым ответом.
- Почему ты позволил им уйти?!
- Они так жаждут увидеть новые земли. Я был не в силах им запретить.
- Тебе следовало сказать мне. Я бы запретил. У меня достаточно для этого и силы, и прав.
- Да, брат. У тебя достаточно и силы, и прав. Именно поэтому я ничего не сказал тебе. Я - ты знаешь - всегда останусь здесь, а они...- Финарфин тяжело вздохнул и не закончил фразу.
Финголфину вспомнилось, как к нему пришли Фингон и Тургон. Тургон молчал, но всем своим видом показывал, что он согласен с каждым словом брата. А Фингон говорил! От сердца, страстно, пламенно!.. "Да, пламенно... Повторяя выученные им наизусть речи Феанора!!". Фингон говорил о призвании народа нолдоров, о заботе об Эндорэ, о продолжении дела Валаров, наделивших красотой Средиземье, о необходимости уничтожить недобитых слуг Мелькора, о передаче знаний синдарам и еще о многом и многом. Об одном лишь ни слова ни сказал Фингон - о том, что Маэдрос, старший сын Феанора - его ближайший друг, давая тем самым понять отцу, что не узы дружбы, а зов сердца влечет его к форменосцам. Финголфин тогда ответил им:
- Вы можете идти. Но с первым вашим шагом вы перестанете быть моими сыновьями.
Они молча поклонились ему и остались в Тирионе.

Финголфин несколько раз пытался говорить с отцом, но Финвэ уходил от ответа или же произносил одну и ту же фразу: "Он волен выбирать". Сын Индис еще не решался переубеждать отца. Потом до него стали доходить слухи, что разговоры о пути в Эндорэ - лишь маскировка истинных намерений Феанора: изгнать братьев из Тириона и принудить Финвэ отдать трон. От этих слухов Финголфин отмахнулся с горькой усмешкой: "Если бы! Тогда всё было бы так просто!.."
Но Форменос был далек, и опасность деяний Феанора еще не стала явью; бОльшую беду Финголфин видел в Тирионе. Имя этой беде было - Моргот. Финголфин пытался отвратить нолдоров от советов Валара, но чаще всего в ответ слышал рассказы о том, сколь мудры и полезны наставления раскаявшегося в лихих делах. Моргот не раз искал разговора с Финголфином, но тот не желал его слушать.
Могущество Валаров не безмерно, однако велико. Хоть Моргот и не знал дороги в Форменос, стало ведомо ему о создании Наромбара и Анданка, ибо столь могучая сила была заключена в этих мечах, что не могло это остаться не замеченным тем, кто следит внимательно. И Моргот, торжествуя в душе, понес весть о форменосском оружии Финголфину.
"Разве твоя нелюбовь к нему - тайна? Разве ты не пытался препятствовать его замыслам? Он кует оружие против тебя!"
- Я не верю! Ты обманываешь меня! Ты не был в Форменосе и не можешь знать намерений Феанора, ты не можешь знать, против кого он сделал мечи!
"Да, я не был в Форменосе. И всё же я знаю об оружии. Финголфин, выбирай: если ты не веришь мне, то ты не веришь ни одному моему слову, если же что-то в моих речах кажется тебе правдой..."
- Будь проклята твоя правда! Будь проклят брат, предавший брата и отца!..
Так - единственный раз в жизни - слушал Финголфин речи Моргота, и это ускорило и без того неотвратимые распри.

Теперь Финголфин, уверенный в своей правоте и виновности Феанора, заговорил с Финвэ так, как до того ни один из нолдоров не смел говорить с отцом. Он теперь не увещевал, но требовал, не просил, но приказывал. "Феанор - предатель! Ты должен пресечь его тайные козни! Если ты по-прежнему верен Валарам, ты обязан остановить его, пока это возможно!" Финвэ, знавший, что Финголфин неправ и что переубедить его невозможно, делал вид, что не слышит ни речей сына, ни его тона.

Известия о незатихающих ссорах в Тирионе пришли в Форменос, и Феанор поспешил к Финвэ. Шел он тайно, ибо не хотел встречаться с Финголфином, не переговорив прежде с отцом.
Финвэ поведал ему о речах Финголфина.
- Как смеет он так говорить с тобой, отец! Или он забыл о законах нолдоров? Я напомню их ему!..
- Не делай этого. Не надо лишних ссор. Ты всё равно ничего не объяснишь ему.
- Но он оскорбляет тебя!
- Он обвиняет тебя - это опасней.
- Ты же знаешь, что его слова - ложь.
- Да, знаю. Но знаю и то, что в его ложь очень легко поверить, если захотеть.
- Что же мне делать? Как искупить грех, в котором не виновен?
И Финвэ ответил:
- Сделай мечи ему и его сыновьям. Может быть, такой подарок его успокоит.

Жарко пылал огонь тайной кузни Форменоса. Гулким эхом разносились по окрестным горам удары тяжелого молота. Феанор ковал Рингиль - меч для Финголфина - и другие мечи - для Финарфина, для сыновей Финголфина, для их товарищей. И в такт ударам молота билась в его мыслях первая в жизни мольба: "О Валары! Если Вы действительно милосердны, если действительно Ваше благо есть благо Арды, то пусть это оружие станет залогом не вражды, но мира. Ради Неугасимого Огня, о Валары, остановите моего брата!"
Мольба пошедшего против воли Валаров не может быть услышана.

Дар был вручен и принят, и клевета, казалось, была забыта. Но если ты хоть раз почувствовал другого виновным и себя правым, то остановиться в желании обвинять - невозможно. Взяв в руки Рингиль, Финголфин понял, что Моргот солгал и Феанор не угрожает ему лично, но осталась измена брата Валарам...

* * *

Феанор размышлял в одиночестве. Перед его мысленным взором лежало Эндорэ, о котором он знал теперь больше, чем иные из синдаров. Глядя в палантир, он видел огромные леса и изгибы рек, твердыни гор и заболоченные низины и надо всем этим - россыпь звезд. Сумрачна и страшна жизнь в Эндорэ. В лесу всякий куст кажется зверем, а зверь - так часто! - темным камнем. Как не похоже это поистине забытое богами место на сияющий нетленным светом Аман! ...Так велика ли и впрямь забота Валаров об Арде, если они создали свет только для себя, отказав в нем тем, кто не смог или не захотел пойти к ним в подданные? Кто из Валар не забыл об Эндорэ? - Оромэ и Ульмо, да и те почти тайно заботятся о Покинутых Землях, не ведающих о Свете Древ.
Но ведь Свет Амана может быть туда принесен! Ведь сияют им два Сильмарила. А если сделать Третий? - во много раз ярче и сильнее двух первых, чтобы он озарил и согрел Эндорэ. Верно, на все Срединные Земли его силы не хватит, но всё же это будет больше, чем мерцание звезд.
И Феанор поспешил в Валмар - создать величайшее из своих творений, приведшее его к гибели. Ибо как воплощение Огня Эа он мог создать светило, но как эльдар не был вправе делать то, что, по замыслам Илуватара, под силу лишь Валар. Создав же Третий Сильмарил, Сильмарил-Светило, Феанор преступил границы дозволенного ему Айнулиндалэ, и тем обрек на гибель себя и свое творение.

* * *

О том, что день ухода форменосцев в Эндорэ назначен и недалек, Финголфин узнал от Финарфина, которому не посмел не ответить на вопрос Аэгнор. От него же узнали оба сына Финвэ о том, что не менее четверти всех нолдоров готово уйти с Феанором. Финголфин понимал, что если он не остановит брата теперь - он не остановит его никогда, но как непросто уже сделать это! Надо либо принудить отца ( а это нелегко, ибо придется говорить с ним не так, как почтительный нолдор должен говорить с отцом, но как племянник Ингвэ Владычного вправе укорять нерадивого вассала Ингвэ), либо надо донести обо всем в Валмар. Но всё существо Финголфина восставало против этого: донос - отвратителен, да и великий стыд - признаться в своей неспособности искоренить распрю в собственном доме. Закрыть глаза на приготовления Феанора Финголфин не мог, а потому предпочел поговорить с отцом.
Финвэ можно назвать чрезмерно мягким и слабым духом. Верно, стремление к Свету и покою привело его однажды в Аман, и он не желал с тех пор себе иной доли, нежели лицезрение Света Древ. Но Финвэ был мудр и проницателен. Не только любовь к Мириэли, перенесенная на ее сына, заставляла Финвэ не противиться стремлениям владыки Форменоса, но и согласие в душе, что возвращение в Эндорэ - судьба народа нолдоров. Потому и не желал слышать Финвэ речи Финголфина.
Теперь же, зная о скором уходе нолдоров и понимая, что Финголфин не обойдет его молчанием, Финвэ призвал Феанора из Форменоса в Тирион. В душе повелитель нолдоров молил об одном: чтобы сын Индис не потребовал решительного разговора раньше, чем прибудет Феанор.

Финголфин настойчиво попросил, а точнее, повелел отцу созвать двор. Финвэ подчинился, но не спешил. "Успей приехать! Успей, иначе тебя осудят за глаза!" - мысленно повторял он, внешне оставаясь равнодушным.
Все были на своих местах. Медлить более было невозможно. Феанора не было.
Вперед вышел Финголфин и заговорил:
- Король нолдоров!
"Даже отцом не назвал... Феанор, где же ты?"
- Нам ведомо, что когда-то ты раньше прочих эльфов внял призыву Валаров и повел нолдоров в Аман. Тогда ты знал, что Валары - и никто другой - даруют нашему народу благо. Тогда ты был их верным слугою.
"Слугою..."
- И если теперь измена не здесь, не в сердце Тириона, и если ты по-прежнему верный подданный Валарам, то ты обязан своей королевской властью, которая пока еще есть у тебя...
"Что значит твое "пока", Финголфин?"
- Ты обязан своей королевской властью пресечь то, что всякий, кто верен Валар, назовет не иначе, как мятежом! Ты обязан...
- Не смей! - раздался громкий голос с порога.
В дверях стоял Феанор. И таким гневом пылало его лицо, столько силы было в нем, высоком и широкоплечем, что дворцовые двери казались тесны для него. Он вошел в зал, встал перед Финголфином и повторил:
- Не смей так разговаривать с отцом! Я здесь, я перед тобой, я готов дать тебе отчет о своих делах (видно, с недавних пор у нолдоров должен старший отчитываться перед младшим), - он усмехнулся, - но разговаривать так с отцом ты не смей! Не будь ты моим братом, - рука Феанора непроизвольно опустилась на рукоять меча, - я по-иному напомнил бы тебе о нолдорской почтительности к старшим.
Финголфин внезапно почувствовал, что Феанор прав. Он почувствовал слабость под коленями, он понял, что готов до земли склониться перед братом и перед отцом и молить у них прощения за свою преступную дерзость. Но слишком силен духом был Финголфин, не последний из сынов нолдорского народа, слишком крепка была его вера в непогрешимость Валар, слишком утвердился он в мысли о виновности Феанора. И он смог овладеть собой, и смог посмотреть брату в глаза, и он взялся за рукоять меча, собираясь поклясться на мече, что сознание высшего долга заставляет переступит законы сыновней почтительности...
Увидев, что Финголфин взялся за меч, Феанор выхватил Наромбар из ножен. Финголфин побледнел - от неожиданности, не от страха; первой мыслью его было крикнуть: "Остановись, брат!" - но тут же ему вспомнились и речи Моргота, и многие слухи... "Значит, всё правда!" - молнией пронеслось в сознании Финголфина, и он выхватил Рингиль. Финвэ не успел их остановить.
Кто из эльдаров владел мечом лучше Феанора, многие годы готовившего себя к походу, и потому упражнявшегося ежедневно? Он был уверен в том, что брат взялся за меч первым, и потому считал себя лишь обороняющимся. Он не хотел крови брата, и ему понадобилось всего несколько ударов, чтобы Рингиль выпал из руки Финголфина. И тогда Феанор приставил острие Наромбара к груди сына Индис и произнес:
- Смотри, брат: твой язык остер, но этот меч острее. Если ты еще хоть раз посмеешь так разговаривать с отцом - я не посмотрю, что ты мой брат.
С этими словами Феанор вышел.

Финголфин стоял как в тумане. Он не видел, что Финвэ поспешил следом за Феанором, что зал постепенно пустеет, он не слышал слов, обращенных к нему... Он не мог оправиться от безмерного ужаса, безмерного горя и вечного позора. Нет, он испугался не того, что Феанор убьет его безоружного...
Уж лучше он убил! Лучше смерть, чем позор на века! Ведь все видели (о Валары, все видели!), с какой легкостью он выбил меч из рук, с какой легкостью играл жизнью брата. Как же быть теперь? Финголфин вспоминал свою речь - он так высоко метил, и таким позором всё кончилось! Как же после этого глядеть нолдорам в глаза? О Валары, как?!

* * *

* * *

Феанор и Финвэ стояли на башне Миндона. Серебристым светом сиял фонарь эльфийского маяка, в небе мерцали звезды, западные склоны Пелоров были озарены Светом Древ, восточные же - темны. Взгляды владык Тириона и Форменоса были обращены к не видному даже отсюда Эндорэ.
- Что ты наделал, Феанор...
- Я лишь покарал его чудовищную дерзость. Всякий достойный сын на моем месте поступил бы так же.
- Да, и я благодарен тебе. И всё же - лучше бы ты этого не делал. Ведь ты - не "всякий", сын мой. За тобой идут нолдоры. Что будет теперь с твоим походом? Ведь ни ты, ни я не знаем, где сейчас Финголфин, перед кем он во всем винит тебя.
- Он не посмеет обвинить старшего брата.
- Я надеюсь, что он не посмеет обвинить того, кто старше его и прав, - сказал Финвэ, кладя руку на плечо Феанора.
- Государь Финвэ! Принц Феанор! Прибыл срочный гонец из Валмара.

Круг Судеб был безмолвен. И в этой тишине словно капли воды, падающие на каменные плиты, звучали слова Мандоса.
- Отвечай, нолдо: говорил ли ты о том, что Валары держат ваш народ в Амане насильно, в рабстве?
Феанор молчал.
- Против кого выковал ты мечи? Против кого собрал войска? Отвечай.
Феанор молчал.
- Ты обучал войска тайно. От кого и почему ты таился? Мы ждем ответа.
Ответом было молчание.
- Желал ли ты стать повелителем земель на Востоке? Говорил ли ты, что не признаёшь и не признаешь над собой владычество Манвэ?
- Феанор, здесь ждут правды. Молчание погубит тебя! - воскликнул Оромэ. Больше никак не решился он проявить свое участие.
Феанор продолжал молчать, глядя перед собой невидящими глазами.
...Слова приговора доносились до его слуха лишь отдельными фразами. "Пошедший против Валар..." "к изгнанию..." "любое выступление из Форменоса будет считаться..." "обнаживший меч против брата..." "пока брат не простит его..."
Феанор увидел перед собой бледное-бледное лицо Финголфина, услышал, как тот произнес срывающимся голосом:
- Я готов простить своего брата.
- Ты готов простить... - медленно повторил Феанор и посмотрел Финголфину прямо в глаза. Финголфин не выдержал этого взгляда: в нем не было ненависти, но лишь безмерная боль, боль не за собственное унижение, а за народ, которому Финголфин желал только блага и которого привел к великим бедам.
- Так ты готов простить меня... - снова повторил Феанор.
Финголфин закусил губу и отвернулся. Он был в отчаянии: он снова чувствовал, что натворил что-то ужасное, что прав брат, что сам он стал не только нарушителем законов рода, но и презренным клеветником, хотя и невольно. Но изменить уже ничего нельзя... Да и надо ли что-либо менять? Разве могут Валар осудить без вины?!
- Мы не хотим карать излишне строго, - продолжал Мандос. - Вина Феанора всем известна, и своим молчанием он только подтвердил ее. Но многие из тех, что сейчас в Форменосе, ошибкою пошли за ним. Валары забудут о заблуждениях тех, кто поспешит к ним за прощением!

* * *

Форменос сильно опустел - более половины бывших там нолдоров поспешило отречься от Феанора, и в числе первых - сыновья Финарфина. "Я не осуждаю их, - говорил Феанор Махтану, - и не назову их испугавшимися. Просто они не пошли против воли своего отца".
Вместе с Феанором в Северную Твердыню пришел Финвэ. "Я ухожу с тем, - сказал он Финголфину, - кто доказал, что он истинно сын; я буду с тем народом, кто истинно верен своему вождю. Если хочешь - правь остальными."
Однажды в Форменос тайно явился Оромэ.
"Я не смог защитить тебя..."
"Я не нуждался в защите."
"Умерь свой гнев. Еще не всё потеряно. Пройдет время - и ты сможешь уйти. Но надо запастись терпением - ждать тебе придется гораздо дольше, нежели двенадцать лет."
И Феанор внял совету Валара и внешне смирился. Он согласился ждать. Но ждать в бездействии - невозможно. И вот над тайными тропами и горными кузницами Форменоса были возведены мощные стены и высокие башни - гордым и неприступным городом стала Северная Твердыня.
Тайная тропа вела в ее сокровищницу. Там, среди бесчисленных драгоценностей, созданных руками Феанора, хранились в хрустальном ларце Сильмарили. И свет их, отражаясь от бесчисленных граней хрусталя, дивно озарял всё вокруг, когда доставали хрустальный ларец из гранитного, берегшего свет Сильмарилов от чуждых глаз. Часто спускался в сокровищницу Финвэ и любовался вечно дорогим ему Светом Древ, сиявшим из творений преданнейшего его сына.

Уйдя в изгнание, Феанор сильно изменился. Он еще более посуровел, помрачнел, меньше времени стал проводить в кузнице и больше - в оружейной. Всё чаще рядом с ним замечали не Маэдроса и Маглора, как прежде, а Карантира Кователя, и Келебринмайта, и его старшего брата Малмайта. Они почти не разговаривали, ибо юноши не смели первыми обратиться к владыке Форменоса, а он молчал. Всё время они проводили в упражнениях с оружием, так что скоро почти никто не мог сравниться с этими учениками Феанора в воинском искусстве.
И вот форменосцы стали замечать небывалое - Феанора, сидящего подолгу без дела. К нему боялись подойти в такие часы. Но боялись напрасно: если в душе владыки Форменоса кипела ярость - он брал в руки Наромбар, в эти же часы он размышлял.
Размышлял о том, что ложь обернулась правдой, что обвинения Мандоса стали его собственными мыслями.
Когда-то он говорил о продолжении дела Валар - украшать и совершенствовать мир. В былое время он недоумённо спрашивал себя: отчего Валарами забыто Средиземье? Тогда он не слишком пытался это понять; не находил он ответа и сейчас, но твердо знал лишь одно: его желание принести в Эндорэ Свет и знания - это и есть противление воле Валар, за которое он осужден.
Он никогда не говорил о рабстве. Он не говорил о нем и теперь: ибо для оставшихся с ним в Форменосе и без слов очевидно, что именно послушными рабами хотят видеть нолдоров Валар.
Он никогда не хотел противиться Манвэ, никогда не стремился уйти из-под его владычества. Теперь - в заточении - он этого страстно желает.

Таким застал его Моргот, надеявшийся, что ныне руками Валаров сделано то, чего сам Моргот безуспешно добивался столь долго - Феанор стал врагом Валмара. И Моргот прибыл к вратам Форменоса и велел проводить его к Феанору; однако сын Мириэли вышел к воротам сам.
- Убедился ли ты в благости Валар, о сын Финвэ?
- Вполне, - спокойно ответил Феанор.
- Убедился ли ты в их заботе об Арде?
- О да. Но меня еще никто не убедил в твоей заботе об Арде.
- Напрасно ты не доверяешь мне. Разве не передавал я искусства нолдорам? Разве не был тебе всегда лучшим другом? Разве не готов я помочь тебе сейчас, когда все отвернулись от тебя?
Услышав последние слова, Феанор, до того усмехавшийся, встрепенулся:
- Помочь? Чем ты можешь мне помочь? Ведь я в изгнании волей Валмара.
- О сын Финвэ, не обманывай себя. Ты не в изгнании, ты в заточении. Я же готов открыть тебе путь к свободе. О чем мечтал ты - нести разум и порядок в Эндорэ, стать для синдаров наставником и мудрым владыкой? К этому же стремлюсь и я. Ты оскорблен Валар. Ужели ты забудешь это и по-прежнему будешь их подданным? Я знаю: гордый Феанор не позабудет оскорбления, пока не смоет его. Так вот, я предлагаю тебе месть: бежим сейчас со мной в Эндорэ, и там объединим могущество сильнейшего из Валар и искусство лучшего из эльдаров. Подумай, что мы сможем создать вместе, Феанор! Аман поблекнет перед Эндорэ, где будем царить мы с тобой.
- Мы с тобой? - усмехнулся владыка Форменоса. - Мало мне верится, что на Срединных Землях будет два правителя.
- Ты зря не доверяешь мне. Ты же не потребуешь власти над майарами и раукарами - так же, как я не потребую власти над эльдарами. О Феанор, подумай: ты сможешь объединить воплощение своей мечты и месть - сколь унизим мы Валмар, сделав Срединные Земли прекрасными!
- Что ж, я готов согласиться, - промолвил Феанор. - Твои слова не похожи на ложь и созвучны моим мыслям. Как мы переправимся в Эндорэ?
- Мне не составит труда перенести тебя.
- Я спрашиваю не о себе, а о форменосцах.
- О сын Финвэ, забудь о них. Или мало подданных тебя ждет в Эндорэ, что ты не хочешь расстаться с этой горсткой?
- Они мне не подданные, - нахмурился Феанор. - Это мои сыновья, мои родичи и мои друзья.
- Я повторяю, забудь о них. Тот, кто хочет стать великим государем, должен уметь отказываться от малого. А если ты так уж не хочешь их терять, то подожди немного - когда мы вернемся на Аман с войском....
- Вот ты и проговорился! - воскликнул Феанор и глаза его полыхнули гневом. - Да, я оскорблен Валар, я почти ненавижу их, но никогда! никогда, слышишь! не поведу я войска ни против Валар, ни против их созданий - разве что против тебя, сеящий смерть с доброй улыбкой на устах. А теперь уходи прочь и поспеши, ибо хотя здесь, у врат Форменоса, ты - мой гость и для меня священен, клянусь Тайным Пламенем, отныне ты мой враг, и, когда мы встретимся вновь, ты узнаешь, остро ли отточен Наромбар.
- Много слов сказано тобою, сын Финвэ, - жестко проговорил Моргот, - и я запомню их. А на прощание хочу предупредить тебя: лучше охраняй свою сокровищницу, ибо ведомо мне, что кое-кто из Валар желает завладеть Сильмарилами.
С этими словами Моргот скрылся.

Обо всём поведал Феанор Финвэ и сделал вид, что не заметил гонца, отправленного Финвэ в Валмар с предупреждением о намерениях Моргота.

* * *

Зрил Владыка Манвэ, что хотя бунт Феанора пресечен, однако корни его не выжжены, что и вдали от Форменоса дерзают нолдоры обсуждать, справедливы ли решения Валмара и заслуженно ли наказан Феанор. Всем сердцем преданный Валарам Финголфин не позволял громко звучать подобным речам - не сделать большее было не в его силах.
И тогда Владыка Манвэ, чтобы навсегда покончить с подобными речами, решил объявить народу нолдоров прощение, и в знак примирения с ними устроить небывалый праздник в Валмаре, дабы ослепить там глаза нолдоров величием и могуществом Валар.
В Форменос приглашение повез сам Эонвэ. Представ перед Феанором, долго говорил он о том, что Владыка Арды милостив, что он готов простить сыну Финвэ его проступки и забыть их, даже не дожидаясь исхода двенадцати лет, что изгнание забыто и что Феанора приглашают в Валмар на празднество.
- Сердце мое изранено, - отвечал сын Мириэли. - До празднеств ли мне?
- Но сам владыка Манвэ приглашает тебя.
- Если я действительно прощен и волен распоряжаться собой, мой ответ - я не приду.
- В таком случае он приказывает тебе явиться.
Тогда Феанор рассмеялся; горечь и злоба была в его смехе:
- Я не сомневался в прощении Манвэ!
И он явился в Валмар в темных одеждах изгнанника, но темнее одеяний был его лик: не разгладить было складки на его челе, не развести сомкнутые над переносьем черные брови. Вторично осужден он был вытерпеть унижение и оскорбление перед всеми народами Амана, и боль терзала его душу, и от боли прикрывал он глаза; но если вдруг поднимал он взгляд, то видевшие его пугались - такой огонь гнева пылал во взоре владыки Форменоса.
В Валмаре царили красота и радость: блистали дивной красою ваниар, словно Свет Древ отразился в их облике, исполненные невиданного прежде совершенства предстали майар, ослепительны были в своем могуществе Валар, но всех затмевали Владыки Арды - Манвэ и Варда, и еще больше красоты и величия придавали им короны, сделанные руками Феанора. Смущены и потрясены были этим великолепием нолдоры. И бесчисленные хоры ваниар сладкозвучнейшими голосами пели славу Валар, и в дивном танце кружились майар перед троном Манвэ и Варды, и, казалось, сама природа славит Владык Арды.
И глядя на это, Феанор усмехался: "Высоко же ставит меня Манвэ, если столько трудов тратит на унижение одного эльдара. Весь Аман созвал он, чтобы доказать мне, что ныне никто моих стремлений не разделяет. Ради меня одного он устраивает такое зрелище! Да, поистине, высоко меня ставит Владыка Амана!" - и рука сына Мириэли привычно искала рукоять Наромбара, но меча не было с ним - ведь на празднество оружия не берут.
Феанор стоял в стороне ото всех. Он не хотел подходить к нолдорам, не хотел видеть стыдливо потупленные глаза многих и многих из них. "Что ж, они выбрали верноподданническое бессилие..." - думал он.

Финголфин искал примирения с Феанором, и тому были причины. Казалось, сын Финвэ достиг всего: он не изменил своей верности Валар, он доказал ее на деле - стало быть, совесть его должна быть чиста; он стал теперь (пусть на время) королем нолдоров, о чем не смел и мечтать. Ему бы быть счастливу - а на душе камнем лежит сознание страшной вины. Снять этот камень можно только получив прощение от Феанора.
И перед троном Манвэ Финголфин сказал Феанору:
- Простим друг другу наши взаимные обиды. Я предаю забвению обнаженный тобою меч.
Владыка Форменоса молча посмотрел на него, думая: "У тебя, первым обнажившего меч против старшего брата, хватает дерзости предать его забвению?"
- Забудем всё то, что нас разделяло, - продолжал Финголфин. - Вспомним, что мы - братья, сыновья одного отца, и да не разделит нас впредь ничто! Да будем мы всегда вместе - и в радости, и в печали, - с этими словами он протянул Феанору руку.
Феанор по праву видел в Финголфине более чем в Валар, причину своего изгнания и запрета Похода. Но он вспомнил слова Оромэ: "Смирись хотя бы внешне, и тогда еще не всё потеряно!" Он молча пожал руку Финголфина.

* * *

Планы Моргота были разрушены: все, в ком он желал бы видеть союзников, ныне его враги - нолдоры устрашены участью Феанора и не пойдут теперь против Валар, а сам Феанор... О, он оказался слишком догадлив и еще поплатится за это!
Нового союзника Моргот обрел в Унголианте из Вечных Теней Аватара. Лютый враг Света, безначально и беспрестанно ткала она покровы, что вбирали в себя весь Свет, какой ни находили. И, вбирающая в себя Свет, была она невидимой. Моргот же, равно ненавидя ныне Валар и Феанора, желал уничтожить лучшие из их творений, несущие Свет Амана - Древа и Сильмарили.
И они поспешили в Валмар, она - желая утолить свою извечную жажду, он - свою месть. И покров Унголианты скрыл их от глаз стражей Амана.
Велики были силы, что скопил Моргот для часа мщения за разгром своих владений и за века унижения. Разрушающая ипостась Эанар, от создания Мира Сущего превосходил он могуществом всех Валар, и не было еще это могущество растрачено, еще сила его не уничтожила самоё себя. И силой этой сковал он сердца всех, кто был тогда в Валмаре, пронизывающим холодом, и на мгновение оцепенели все - и малые, и великие. И достаточно было Унголианте этого мгновения, чтобы вобрать в себя весь Свет Древ и отравить сердцевину им своим покровом. И, свершив это, исчезли они с Эзеллохара, и спали со всех чары Мелькора, но, пораженные внезапно наставшей Ночью, все не сразу смогли очнуться и осознать, что же произошло.
И пока еще они в ослеплении были неподвижны, Унголианта вобрала в себя и Озера Варды, и иной свет, бывший в Валмаре. И Ночь стала поистине непроницаемой, и взгляд не мог различить даже звезды, мерцавшие в небе.
Едва очнувшись, узрел Оромэ, что свершенное - дело рук Мелькора, и поспешил в погоню, и настиг его. Но покров Унголианты надежно укрывал Черного Врага, и Оромэ вновь показалось, что он ослеп и лишились силы его длани. Когда же он очнулся и вместе с Тулкасом бросился на поиски снова, то искали они бесплодно.

Свет Древ отдал Моргот Унголианте, но Сильмарили желал забрать себе, и потому покинул свою спутницу и помчался в Форменос. Безмерна была мудрость и искусство Валара, не много усилий ему понадобилось, чтобы окружить себя покровом, подобным покрову Унголианты. Незримым прибыл он в Форменос; смеясь в душе, миновал стражу и устремился на поиски сокровищницы.
Немало прошло времени, прежде чем ступил Моргот на тайную тропу. И вот он вошел в сокровищницу, и сбросил покров незримости. И вздрогнул, увидев Моргота, Финвэ, всегда бывший подле Сильмарилов. Одним движением руки поверг его Моргот, и, торжествуя, подошел к ларцу с Сияющими Камнями. Но больно стало его глазам от блеска Третьего Сильмарила, созданного для того, чтобы разгонять Мрак. И поспешил Моргот захлопнуть оба ларца, и с бесценной добычей помчался прочь. Но хоть и был он невидим, форменосцы почувствовали близость Врага, и поспешили осмотреть всё, и, войдя в сокровищницу, узрели, что государь Финвэ мертв, а Сильмарили сгинули.
Унголианта же, увидев Моргота с добычей, сказала:
- Отдай мне этот Свет, ибо жажда моя не утолена.
И Моргот, надеясь обмануть ее, ответил:
- Ступай в Форменос. Там ты найдешь много подобного.
И когда его союзница поспешила в Северную Твердыню, Моргот, довольный, что избавился от нее, устремился в Эндорэ.
Но не мог он и помыслить, что столь могущественны Сильмарили, что Третий столь нестерпимо жарким пламенем будет жечь его руку, хотя и заключен он в хрустальный ларец, а тот - в гранитный. И вопль боли Моргота эхом отозвался от скал Ламмота, и, услышав его, в гневе примчалась потерявшая его было Унголианта. Ибо, хотя она и насытилась сокровищами Форменоса, встретили ее воины Феанора мечами и, не видя ее, всё же разили, причиняя мучительную боль. И она набросилась на Моргота, предавшего ее, но бежала, когда захлестнули ее огненные бичи балрогов.

* * *

Объят тьмою был Эзеллохар и лишь приглушенные безысходные рыдания раздавались в наступившей тишине. Финголфин был в ужасе - не мыслил он, что возможно погубить прекраснейшее из творений Валар; а Феанор не мог избавиться от мысли, что свершилась праведная месть: Валар дважды отказали в Свете Амана Срединным Землям - сначала отгородившись Пелорами, потом не допустив туда Свет Сильмарилов - и вот теперь они лишены Света сами. Феанор был единственным в Валмаре, кем не овладело отчаянье, и он внимательным взором скользил по лицам окружавших его (ранее он много времени проводил на восточных склонах Пелоров, и ему хватало света звезд, чтобы видеть ясно).
И раздался глас Манвэ:
- Проклятие свершившим это! Отныне пусть не ждет милосердия Враг. Час придет - и настигнет его праведный гнев Валар.
И он обратился к Яванне:
- Возможно ли исправить содеянное?
И отвечала Королева Земли:
- Велико мое горе, и рыданиями прерывается мой голос. Не в силах я спеть сейчас так, как пела, когда творила Древа. Не в силах я сейчас исправить содеянное, потом же будет поздно.
И вскричал Тулкас:
- Ужели навеки нас ждет мрак?! О Варда и Яванна, ужели вы позволите торжествовать Врагу?
И молвила Варда:
- Сражены Древа, но Свет Их жив в Сильмарилах.
И тихо сказала Яванна:
- Этим Светом смогла бы я возродить Древа.
- Феанор сын Финвэ, - возгласил Владыка Манвэ, - если не умерла в твоем сердце любовь к Аману, если не решил ты предать свой народ - то не поскупишься ты на дар, хоть он и велик. Отвечай: отдашь ли ты Сильмарили?
Задай Манвэ свой вопрос другими словами, мгновенно бы ответил Феанор, что ничего не получат от него Валары, теперь же он задумался, и задумался надолго. Да, ненависть к Валар переполняла его, но не мог он безучастно слушать плач эльдаров. Он мечтал принести Свет Амана синдарам - но ведь куда горше потерять Свет, зревши его, нежели жить во тьме, о Свете не ведая. Так не поступиться ли гордостью, не отдать ли Сильмарили? Ведь он знал, что возможно расщепить Камни.
Но, если это сделать, то действительно ли будут возрождены Древа? Сыну Мириэли было хорошо ведомо, что не только Светом Амана, но и пламенем его души сияют Камни, что лишь в Первом (самом слабом!) Свет Древ почти не изменен. Так значит, отдай он Сильмарили, Древа станут иными, и вечно скорбеть будут в Валмаре о прежнем Свете. Неужто Валар не понимают этого? - о нет, они мудры. Так не задумано ли ими новое унижение, самое безжалостное изо всех? И кого имел в виду Моргот, когда предупреждал его о Валаре, вожделеющим Сильмарили? Феанор тогда счел, что Моргот говорил о себе, но теперь усомнился в этом.
И ненависть к Валар вспыхнула в нем с новой силой, и он сказал:
- Нет, по своей воле никогда я не отдам вам Сильмарили.
Подобно грому прозвучали над Эзеллохаром негромкие слова Феанора. Никто не ждал от него такого ответа.
И подошел к нему Ауле, и заговорил:
- Опомнись, нолдо. Сейчас не время сводить старые счеты. Сколько бы ты не претерпел - ты не вправе расплачиваться судьбой невинных.
Но Феанор молчал. В другое время он ответил бы Ауле, он объяснил бы ему свой отказ - но не здесь, не на Эзеллохаре.
И вскричал Тулкас:
- Как смеешь ты, нолдо, отказывать Яванне? Не ею ли сотворен Свет, ныне столь жадно хранимый тобою?
Феанор молчал. Гул голосов вокруг него всё нарастал, но он их не слышал. Он думал: "Только бы изгнали! О Неугасимый Огонь, пусть даже проклянут, но только бы изгнали из Амана! Ведь тогда - свобода, тогда свершатся мечты. Только бы изгнали!"

И вдруг в Ночи раздавался топот копыт, и трое всадников проскакали через толпу столь стремительно, что она едва успела податься в стороны. Подъехав к Феанору, они спешились и низко склонились перед ним. В первом из них Феанор узнал Курутано, сына Махтана.
- Мужайся, Государь...
Было странно и почти страшно видеть, как называют государем, как низко склоняются форменосцы перед тем, кто только что дерзнул вызвать на себя гнев всего Амана. Если их не растерзали еще, то причиной была лишь безмерная дерзость Курутано, подчеркнуто не замечавшего никого, кроме владыки Форменоса; дерзость, от которой не могли опомниться.
- Мы привезли тебе страшные вести. Мужайся, государь нолдоров.
- "Государь нолдоров"? - Феанор схватил Курутано за плечи. - Что с моим отцом?
Сын Махтана был бледен, бледен как никогда, и Феанор знал, что эта бледность скрывает не страх, но безмерную ярость.
Курутано, глядя прямо в глаза Государю, отвечал:
- Твой отец убит.
- Кем? - сдавленно спросил Феанор.
- Мелькором. Им же похищены Сильмарили.
При этих словах сына Махтана горестные рыдания вновь зазвучали над Эзеллохаром, ибо теперь сгинула последняя надежда на возрождение Древ. Феанор и Курутано, стоя в круге плачуших, не слышали их рыданий.
- И потом другой враг, неведомый и невидимый, разграбил сокровищницу. Наши мечи не могли его убить, и он бежал, - закончив говорить, Курутано отступил на шаг и поклонился, давая тем самым понять, что вести исчерпаны.
Феанор прикрыл глаза, ибо не мог он допустить, чтобы его горе видели здесь, на Эзеллохаре. "Убийцы! - думал он. - Собратья Моргота, такие же враги, такие же убийцы, как и он! Будь проклят Моргот, лишь это имя заслуживающий отныне! Будь проклят приказ Манвэ!" - Феанору было ведомо, что, будь он тогда в Форменосе, не смог бы Враг пробраться в Северную Твердыню незамеченным, и не устоял бы он против Света Третьего Сильмарила, превращающегося в грозное оружие в руках Феанора. По праву называл он Моргота, Манвэ и Финголфина убийцами своего отца.
И он покинул Эзеллохар, и никто не посмел заступить ему дорогу. И души нолдоров объял страх, ибо они знали, что в гневе своем не ведает Феанор ни остановки, ни пощады.

далее