|
Танцплощадка В ролях: Карантир – Тильберт (он же Кар) Сам Морифинвэ бывал здесь редко: ему не так часто хотелось танцевать –– он предпочитал одиночество. Да и сегодня он пришел сюда по делу. Появление сына Феанаро не могло пройти незамеченным. Несколько совсем юных девушек замерли, восторженно и с нескрываемым любопытством глядя в его сторону. Те, кто пришел сюда с любимым или действительно ради танцев, тех не отвлекло бы даже появление его отца. Да что там Пламенного – приди сюда сам Манвэ, разве это заставит влюбленных отвести глаза друг от друга?! Разве это взволнует танцовщицу, для которой вихрь стремительных движений – такое же счастье, как для мастера – переплетение серебра в орнаменте? Но девочки, еще не понявшие своих чувств, – для них приход принца нолдор стал важнее всего. – А ты видишь, какие у него дощечки? Такие тонкие... откуда только... – А зачем? – Он рисовать будет, да? – Нас рисовать? – Меня?! Я сейчас подойду к нему... – Ага, станет он с тобой разговаривать. – Станет! Карнистир не слышал их. Он сидел, до времени прикрыв глаза, дожидаясь, пока разум и сердце освободятся. Он еще никогда не пытался делать наброски таким образом – пытаясь несколькими взмахами уголька поймать движение. Не пытался, но быстро понял, что ни один известный материал, из тех, что использовали эльфы Амана, не подойдет для его работы. Воск будет откалываться кусками, под резкими взмахами стилоса, песок слишком податлив и также не годится. Тонкие легкие дощечки подходили для его цели более всего. Карнистир почувствовал, что в его душе натягивается знакомая "струна". Он придумал это сравнение, когда однажды увидел, как Макалаурэ настраивал арфу – медленно, любовно оглаживая струны, как брат, склонившись к грифу, ворожил над какими-то ему одному слышимыми полутонами. И на следующий день, склоняясь над новой работой, Морифинвэ почувствовал свою "струну". Ее тоже нужно было "настроить" – до нужной высоты. И тогда в руках горела любая работа. – При-инц... – одна девушка осторожненько подошла к нему, – а ты кого рисовать будешь? Прочие жались в стороне, словно стайка пичужек. Или – словно слишком тесно посаженные цветы. Мастер вздрогнул. Вопроса он не услышал, понял лишь то, что обратились к нему. – Что? – растеряно произнес он, стремясь скрыть досаду. В такие моменты он жалел, что родился принцем – укрыться от ненужного ему внимания не было никакой возможности. Девушка была полна самой чистой, еще совсем детской восторженности: – Ты пришел рисовать нас? Рисовать, как мы танцуем? Темный прищурился. "Ах вот оно в чем дело!" – Ну, допустим, – довольно холодно признал он. Морифинвэ бесконечно уважал способность того же Маэдроса говорить с кем угодно мягко и уважительно, но сам этим счастливым даром явно не обладал. – Ой... – выдохнула девчушка и отбежала к своим подругам, словно испуганный котенок. До Карнистира донесся шепот, слишком взволнованный, чтобы быть тихим: – ...вроде своего отца... лучше не подходить ...и что такого ему сказала? Карнистир на миг закрыл глаза и закусил губу, чтобы не расхохотаться. Так ему еще никто не льстил – "вроде своего отца" – это надо же! Когда же он посмотрел в сторону девушек, "грозного" взгляда не вышло, как он ни старался. Наоборот, Морифинвэ чувствовал, как против его воли губы складываются в немного насмешливую, но в целом доброжелательную улыбку. "Принц, да как бы тобой не начали пугать детей – ровно как прежде Черным Всадником!" – весело подумал он. – Я что, правда такой страшный? – негромко, чуть прищурив глаза, спросил он, явно обращаясь к той девочке, которую перед этим успел спугнуть. Только что напуганная, она не решилась подойти снова, но робко улыбнулась ему. – Жаль, что я напугал тебя, дитя, это вышло против моего желания. Извини, – Морифинвэ чуть наклонил голову при последнем слове, и даже сам удивился, насколько легко оказалось произнести это тому, кто вообще крайне редко просил прощения за что бы то ни было. Теперь он смотрел уже не только на ту девочку, что отважилась с ним заговорить – мастер внимательно, хоть и быстро, вглядывался в лица, обращенные к нему. Это было похоже на то, как он, бывало, перебирал в руках неграненые камни. – Я действительно пришел сюда рисовать, – признал наконец Темный, вновь опуская взгляд к своей работе. Казалось, мастер не прочь рассказать о своем деле здесь и больше, но... как говорить об этом тем, кто испуганно стоит поодаль? Да и будет ли им интересно? Внимание сына Феанаро определенно льстило юным танцовщицам. Или, точнее – радовало. Так растение тянет свои листья к свету и теплу. "Листьями" в этом "цветнике" было творчество. Язык движений. Способность поступью, поворотом головы, взмахом руки выразить настроение, чувство, мысль – и даже то, что сама юная плясунья еще не понимает. – Ты будешь рисовать нас? Или наши танцы? – спросила самая смелая. Карнистир вновь поднял взгляд. – Скорее, все же танцы, – задумчиво произнес он. – Знаешь, мне никогда прежде не приходила в голову мысль нарисовать движение, – теперь он говорил скорее для себя, чем для слушательниц, размышлял вслух, и лицо его приняло мечтательное, даже немного печальное выражение. – Я видел что-то подобное у других мастеров, но... – принц вздрогнул, словно очнувшись – над площадью проплыла первая трель флейты: высокая и протяжная. В установившейся тишине прозвенели струны арфы: – Танцуйте, дети, – приглашающе взмахнул рукой мастер, – а я буду рисовать. Ваш танец. Твой, – его глаза встретились с взглядом совсем еще маленькой девочки, пришедшей сюда, кажется, со старшей сестрой. – Или твой, – застенчивая хрупкая девушка смущенно опустила глаза. – Или твой, – и русоволосая дева под его взглядом невольно вскинула подбородок, словно принимая вызов. ...Одно дело – танцевать для себя, и совсем другое – танцевать для тех, кто смотрит. Как и в любом творчестве – делать для себя или в подарок. Настоящий мастер расстарается для другого – но юный, неопытный, пытаясь быть серьезным, способен всё испортить. Эти девушки еще не стали мастерами. Они очень старались. Очень-очень. Так что движения одних становились скованными, других – нарочитыми, третьих – вычурными... из них исчезла естественная грация, чистая радость. Карнистир не спешил. Ему самому было это слишком знакомо – и ощущение того, что за тобой наблюдает внимательный, взыскательный взор, и то, как нежданная неловкость сковывает и тело, и разум, когда чувствуешь, что на тебя смотрят, взвешивая и оценивая твои действия. Сам он перешагнул через это еще в годы ученичества – он даже чуть улыбнулся, вспомнив, как это произошло. И насмешливо пожал плечами, перехватив взгляд одной из девочек, дескать, рисовать, пока, нечего. Темный умел выжидать. И знал, что своего добьется. Но танец всё больше захватывал юных плясуний – тех, для кого он был таким же мастерством, как для Морьо – его работа с камнем и металлом. И вот – они уже не стараются для черноволосого гостя, а творят танец – даже не для себя, а для этой музыки, для света, разлитого вокруг, для радости, поднимающей их. Хрупкая невысокая дева с черными волосами. Ее движения резки, словно излом крыла птицы. Она и похожа на птицу – ворон? чайка? Она рассекает воздух стремительным движением руки, она пробежкой рассекает хоровод подруг, она рисунком своего танца рассекает напев музыки. Несколько штрихов торопливо ложится на гладкую поверхность дерева – фиксируя положение рук, поворот головы, полузаметное движение. Нет, не то, не то, не то – слишком "легкая", слишком. Не то. Хотя и она прекрасна, но не то... Златокудрая, высокая, статная танцовщица плывет мимо сына Феанаро. Ее танец спокоен и полон уверенности – она привычна к похвалам и сознание собственного совершенства отчасти портит ее прекрасные движения. Эту мастер не удостоил даже взгляда. Пусть танцует – она танцует для себя, но ведь она совершенно не меняется. Ее можно рисовать и в движении, и когда она присядет на край фонтана – это не изменит ровным счетом ничего. Карнистир начинал понемногу сердиться. "Зря я сюда пришел, – с трудом подавляя вздох (а может и зевок?), подумал Темный, – Для одних это развлечение, для этой, – его неодобрительный взгляд метнулся в сторону красавицы, – только способ показать себя". Эскизов на гладкой поверхности стало чуть больше, но ни один из них пока не годился. Мимо Карнистира прошла еще одна девушка – темноволосая нолдиэ в просторном светло-сером платье. Кажется, она только сейчас появилась здесь. Она неодобрительно глядела на мастера: пришел, косо смотрит на плясуний, весь танец им смешал – сразу видно, что они все до одной красуются для него! "Кто он такой, чтобы девочки из-за него теряли голову?! – точеные брови незнакомки свелись к переносице. – Ну, сын Феанаро, ну и что? Говорят, неплохой мастер, но сомневаюсь, что тебя бы заметили, не будь ты сыном прославленного отца!" Больше всего ей хотелось заставить Карнистира уйти – но она понимала, что не найдет ни повода прогнать его, ни слов для этого. Не говорить же, в самом деле, "ты мешаешь нам танцевать"?! Он ответит: "я молча сижу и не мешаю никому". Глупо выйдет. А значит, есть только один способ отвлечь девочек от него. Незнакомка дождалась новой мелодии – и вошла в круг. Карнистир почувствовал, что ее танец был вызовом. Вызовом ему. В ней была особенная грация, невозможная для этих юных барышень. На вид их ровесница, девушка в сером, едва начав танцевать, стала казаться старше – она вела танец, направляя и собирая движения всех в единый рисунок, словно живую мозаику творила. Не самая легкая в движении и не самая гибкая, она успешно заменяла стремительность отточенностью каждой позы: малышки могли пройти полный круг за то время, когда она просто опускала поднятую руку. Но как опускала! Пела каждая мышца, движения плеча, спины, шеи были полны сдержанной силой, наполнявшей тело девушки от пальцев босых ног до гордо поднятой головы. Мастер с трудом сдержал себя, чтобы не приподняться навстречу новой танцовщице, понимая, что позволив себе нечто подобное сразу станет похож на пса, учуявшего в воздухе что-то необычное. "Вот это да!" – уголь, до этого беспокойно летавший над дощечкой замер. И почти тут же заметался со скоростью почти фантастической. Уголек раскрошился в пальцах едва ли не в пыль – и Карнистир отшвырнул остатки почти с раздражением, но и разозлиться не успел, почти не заметив, как схватил еще один кусок матовой черноты. Но все же, даже увлекшись, успел заметить, как одна из девочек внезапно остановилась и, резко повернувшись, почти убежала с площади... Впрочем, кроме Морьо и ринувшейся за девочкой подруги, на это событие, похоже, никто не обратил внимания. Музыка смолкла и все разбрелись к краям площади. Несколько особо любопытных барышень попытались взглянуть на наброски Карнистира... Дева в сером подошла к сыну Феанаро и спросила, не удостоив его даже приветствием: – Что же такое ты сказал им, принц, что они все потеряли голову? Чем ты их так растревожил? Айвиэль убежала едва не в слезах, ты этого добивался?! Карнистир задумчиво положил еще несколько линий, придавая последнему наброску некую иллюзию завершенности. – Прежде всего, доброго тебе дня, – спокойно и чуть насмешливо отозвался он, встречаясь наконец взглядом с глазами девушки. И тут же вернулся к своим наброскам. Выложил поверх изрисованной чистую дощечку. – Я сказал, – две линии уверенно легли из под руки, – что буду, – уголек вновь запорхал над гладкой поверхностью, – рисовать, – речь принца оставалась подчеркнуто неторопливой, – их танец, – Темный неожиданно резко вскинул голову и весь неуловимо переменился от выражения лица до интонаций голоса. – А вот ты мне скажи, Серебряная, почему ты решила, что я добивался слез этого ребенка? И почему решила, что девочка расплакалась из-за меня? И, интересно, что ты мне скажешь, если мне вздумается сейчас заявить, что я добивался именно этого? Только что расслабленный, почти ленивый, теперь он казался грозовым облаком в предчувствии молнии. – Ты умеешь видеть, – спокойно ответила она, – и смешно было бы отрицать это. Но и другие умеют видеть. И я вижу, что ты был причиной слез наивной девочки. И вижу, что это не вызывает у тебя не только раскаянья, но и сожаления. Ты ослеплен собой, сын Феанаро! В гневе она была великолепна. – Возможно, ты права. А возможно, нет. Ты уверена, что можешь читать меня также легко, как этих детей? – Карнистир пожал плечами, теперь он, казалось, снова расслабился. Она ответила негромко, без гнева: – Уйди, я прошу тебя. Если ты хочешь рисовать их – рисуй, но не отвлекай. И не тревожь. Принц насмешливо улыбнулся. – И что же я должен сделать, чтобы не тревожить их? Посоветуй, сделай одолжение. Насмешка разбилась о ее спокойствие как волна о скалу: – Не привлекать к себе столько внимания. Или оставаться в стороне, незамеченным – слишком трудно для тебя? Карнистир скривился. – Любопытно. Тогда скажи, что я должен делать, чтобы не привлекать внимания? И что я по-твоему делаю, чтобы его привлечь? – Я сомневаюсь в том, – она иронично улыбнулась, – что усесться на самом заметном месте – это верный способ не привлекать к себе внимания. "Я уселся на самом заметном месте?" – Карнистир немного растерялся и понадеялся только, что выражение лица его не выдает. Место, где он устроился в результате, выбиралось не из соображений заметности, а просто потому, что с него легко просматривалась вся площадь. – То есть ты полагаешь, что я уселся здесь, желая, чтобы меня заметили, так? – Я просила тебя уйти. Если ты не услышал мою просьбу – я повторяю ее. Говорить мне с тобой не о чем. Девушка в сером развернулась и пошла прочь. – Зато мне есть о чем говорить с тобой, – словно стальные прутья охватили запястье плясуньи – и принц развернул девушку к себе, мало заботясь о том, что вот теперь на них смотрит едва ли не вся площадь. – Ты обвиняешь меня – не приводя доказательств. Ты "просишь" меня убраться подальше тоном хозяйки, словно это место принадлежит тебе, – Карнистир говорил медленно и тихо. Так тихо, что его слова слышала только та, которой они были предназначены. Так спокойно, что находиться рядом с ним казалось почти невыносимым, как невыносимо сидеть под замершей на краю обрыва глыбой, колеблемой даже ветром. – Если ты обвиняешь – умей доказать. Если доказать не можешь – молчи. Если заговорила – отвечай за сказанное. До конца. В противном случае любое обвинение – это подлость. Голос Темного почти перешел в шепот, схожий с шепотом надвигающейся волны. – Ты очень смел, – ее губы сложились в тонкую насмешливую улыбку. – Очень любезен. Очень деликатен. Когда я приду в твою мастерскую, я буду вести себя так же учтиво. Ее голос был негромок. Над площадью повисла тишина. Все смотрели на эту пару, замершую лицом к лицу, локоть к локтю. Это было похоже на начало какого-нибудь танца... а Перворожденный сказал бы – на начало схватки. И вдруг тишину разрезал тонкий девичий голос: – Принц, отпусти Айвидис! Ей же больно! – Эта площадь в той же степени твоя мастерская, в какой и моя. Так что, в общем то, наша взаимная учтивость... стоит друг друга, – отозвался Темный. Усмехнулся. – Тебе действительно больно, леди Айвидис? Извини, если так. Карнистир не выпустил руки девушки, но захват ослаб. Со стороны это было мало заметно, но чувствовалось, что высвободиться она теперь могла в любой момент. Она освободила руку – больше, чтобы показать испуганным юным плясуньям, что ее никто не держит. Кое-кто из смотревших на них облегченно выдохнул. Айвидис проговорила очень тихо: – Мне больно, да. Больно потому, что теперь уже мы с тобой испортили им сегодняшние танцы. Боюсь, невозвратно. И моя вина в этом не меньше твоей. Неужели ты действительно не видишь, что натворил? Неужели не чувствуешь? Карнистир полуприкрыл глаза. Вздохнул, почти устало. – "Моя вина не меньше твоей" – и тут же "неужели ты не видишь, что натворил". Так я натворил – или мы? – Я сказала тебе всё, что хотела. Прощай, – она пошла прочь. К Айвидис тотчас подбежала стайка молоденьких девушек, взволнованных, что-то испуганно говорящих. Карнистир ощутил какую-то безмерную, почти невероятную усталость. "Нда, ей удалось меня достать, – мысль была чужая, и Морьо поспешил прогнать ее. – И как же мы любим думать о других плохо, словно сами от этого становимся лучше". "Меня будут осуждать за то, что я – это я", – вспомнилось вдруг. “Небо бескрайнее, отец, как ты живешь? Так – всю жизнь? Когда каждый шаг торопятся истолковать – почему сделал так, а не иначе – и всегда не в твою пользу? Ты ярче их – значит, стараешься выделиться. Ты талантливее их – значит, ты тщеславен. Ты не начинаешь, дрожа, оправдываться, когда они выдвигают тебе обвинения – а значит, ты высокомерен. И я – тоже стараюсь выделиться, я тщеславен и высокомерен, уже просто потому, что родился твоим сыном”. Карнистир не торопясь собирал принадлежности для рисования – и только тот, кто знал его хорошо, мог понять, что принц с трудом сдерживается... И когда смущенный всем увиденным музыкант осторожно тронул струны лютни, сын Феанаро нашел взглядом Айвидис и пошел через площадь, через взгляды, как через нити, почти ощущая усилие, с которым их приходилось разрывать. – Пойдемте танцевать. Ничего страшного не... – донеслось до принца. Айвидис осеклась. Она почувствовала, как волна испуга опять пронеслась над площадью. Девушка обернулась – и встретилась с Карнистиром глазами. Зардевшаяся от волнения, настороженная и гордо вздевшая голову, она была сейчас прекрасна опасной красотой хищника, готового в схватке отстаивать свои владения. Темный принял насмешливо-небрежный вид – и неожиданно для большинства наблюдателей склонился в поклоне, протягивая руку Айвидис. Отбросил упавшие было на лицо пряди и, глядя на деву, улыбнулся: – Леди, я... вызываю тебя на танец. И замер – в поклоне. – Вызываешь? – улыбнулась она. – Обычно приглашают. Она протянула руку к его руке, но не коснулась. Так, рядом, но не вместе они вышли на середину. Айвидис провела в воздухе кистью, как бы говоря: "Начинай, твой ход – первый". Первый, значит первый. Морифинвэ ощутил некоторую неуверенность. Легко сказать "вызываю", но для нее танец примерно то же, что для него металл. А вот он-то как раз танцевать не мастер. Но... "Я все же мастер". Карнистир замер на пару тактов, напряженно вслушиваясь в перебор струн, в медленную мелодию флейты. И расправил плечи. Посмотрел в глаза девушке, протянул к ней руку и медленно пошел вокруг в такт музыке. В мелодии – рокочущей, как шум прибоя, и странно прекрасной – захотелось раствориться. Руки, с которыми он сперва не знал что и делать, начали движение сами. Казалось, Карнистир рассказывает что-то, какую-то давнюю, завораживающую воображение историю. "Зачем ему это нужно?!" Айвидис ответила Карнистиру движением плеч – локтей – кистей... словно волна стекла, волна напряжения, готового прорваться... "Зачем он это затеял?! Из него танцор... он же не хочет опозориться! Он не привык выражать языком танца свои мысли!" Обходящий ее Карнистир оказался у нее за спиной, она резко развернулась к нему – волосы взлетели крыльями птицы и тотчас опали. "Зачем?! Или он решил почувствовать танец вот так – как со скал в море прыгают? Безумец! Неужели он, не умея говорить языком танца, надеется выразить в нем себя – с первого раза?!" Она опять ответила ему медленным изгибом рук, напряженных так, что пальцы чуть подрагивали. Это походило... больше всего это походило на попытку подманить птицу – вот-вот, кажется, она сядет на руку, вцепившись в палец острыми коготками, но тут же отскакивает, замирает и смотрит на тебя. Внимательно. Настороженно. Недоверчиво. Темный ждал. "Ну, давай же. Тебе же невыносимо стоять на месте, даже я уже вижу. Танцуй, не думай про меня". И взмахнув руками сделал движение навстречу – словно и правда отпускал в небо стремительную птицу. Не ответить на это было невозможно. Мелодия, словно отвечая порыву Карнистира, убыстрилась – или это музыканты творили музыку, глядя на танцоров? Айвидис сорвалась с места. Дева-Птица по имени, она сейчас действительно летала по площади, заполняя своим танцем ее всю. А ее непрошенный партнер не отставал от нее – порой казалось, что он почти повторяет ее движения, но все же у него они были другими – чуть более "тяжелыми" и, конечно, не такими выверенными, но дело было не в этом. Темный танцевал именно с ней – не следуя ей, но и не пытаясь пока менять ее рисунок, а только помогая этому рисунку родиться. Карнистир с трудом поспевал за танцовщицей, но его тело уже думало за него. Иногда он, едва успевая удивиться, ловил себя на том, что угадал следующее движение Айвидис и ответил на него одновременно с самим жестом. Он то оказывался рядом с ней, повинуясь какому-то неясному побуждению, то отступал назад, оставляя ее словно бы в полном одиночестве, предоставляя эту часть узора ткать без него. Танцевать с этим Феанарионом было... странно. Словно играть пальцами с языками пламени, стремительно проводя рукой сквозь огонь, так что тот просто не успевает обжечь. Он не был похож ни на одного из эльдар, с которыми Айвидис становилась в пару. Умеет он танцевать или нет – это стало просто неважно. Он умел нечто большее, чем искусно владеть собственным телом, – он делал незримое зримым. Звуки, чувства – танцем. Айвидис отпустила себя. Разум одной из лучших танцовщиц уступил место безумному порыву, когда уже неважно, красиво или нет совершаемое движение, когда не важна ни музыка, ни те, кто смотрит на танец, а есть лишь чувство против чувства, претворяемые в движения. Чувство против чувства. Или, быть, может, чувство вместе с чувством? Когда музыка, взвившись в последний раз, оборвалась, у Темного на мгновение закружилась голова. Переход от звука к тишине и от движения к покою оказался для него, пожалуй, слишком резким. Говорить пока не хотелось – он медленно поклонился Айвидис и приглашающе протянул ей руку. Тишина, показавшаяся было почти оглушающей, мягко растаяла в говоре, шелесте шагов, журчании воды в фонтане. Она взяла его за руку – слегка поддержать. Айвидис по себе знала, как бывает после танца, в который выплескиваешь всего себя. – Ты молодец, – тихо сказала она. – Я не ожидала, что ты настолько готов отдавать себя музыке и движению. Почему ты не занялся танцами так серьезно, как своими металлами? – Почему? – Карнистир, казалось, задумался. – Не знаю. Меня никогда не тянуло к этому... Видишь, я ведь и сейчас гораздо больше следовал, чем направлял, рисунок вела ты – я только дополнял его. С металлом все по-другому – и с камнями тоже. Я только смотрю на них, а в голове уже с десяток вариантов того, что можно сделать. Ведь и ты, когда танец только начинается, видишь множество путей, по которому он может пойти, так? И выбираешь тот, который полагаешь единственно... верным... даже не верным – просто между тем, каким твой танец мог бы быть, и каким он становится, есть большая разница. Разница между предчувствием творения и самим творением. У мастера – настоящего мастера – предчувствие есть всегда, без него он и мастером, пожалуй, не станет. Так вот – у меня никогда прежде не было предчувствия танца или музыки. – Видеть танец наперед? – удивилась Айвидис. – Нет, я никогда его не вижу. Я просто живу в нем. Карнистир склонил голову на бок. – Интересно. Значит, у тебя все совсем не так... Не существует единого "способа", и наши помыслы движутся разными дорогами – это я знал всегда, но вот насколько то "как", зависит от того, в чем мы воплощаем наши мысли? Извини, я, наверное, непонятно говорю, – он улыбнулся и мотнул головой. – Погоди. То есть ты, мастер по металлу, должен видеть результат заранее, да? Иначе ты не сможешь творить. А в танце... нет, не так. Ты вообще не размышляешь – ты творишь здесь и сейчас, нет ни до, ни после. И ведь твой металл будет жить века, а мой танец – он исчезает каждое мгновение... Эти двое сейчас говорили друг с другом так, будто были знакомы многие годы. Словно и не было их ссоры только что. – Вот именно это мне и интересно, – кивнул Темный. – Всегда ли так, как ты говоришь? И как я предполагаю. А что если есть такой танцор, который видит весь танец заранее, да еще и не один вариант? Или такой мастер по металлу, который плетет кружево из серебра или золота так, словно дышит, когда оно рождается одновременно под его руками и в его сознании? – Не знаю. Я думаю... – но Айвидис не договорила. Она вдруг вскрикнула, испуганно и потому резко: – Вы что делаете?! Перестаньте! Кто позволил?! Оказалось, несколько самых любопытных юниц принялись перебирать изрисованные Карнистиром дощечки. Им так хотелось посмотреть! "Вот это да! – восторгу Карнистира не было предела, – Она меня защищает!" Может потому ему было совершенно все равно, влезли эти девчушки куда не следует, или нет – негодование Айвидис по этому поводу того стоило. – Не волнуйся, все в порядке, – Морифинвэ шагнул к девочкам и спокойно забрал у них эскизы. – Так не делается, – тихо и строго сказал он. – Я не сержусь, но другой мастер может на вас серьезно обидеться. В таких случаях надо, самое малое, попросить разрешения. Все, – и со вздохом обернулся к Айвидис: – Знаешь, мне, видимо, лучше уйти. Хочу я этого или нет, но мое присутствие как то странно на них действует. До встречи, – принц несколько церемонно поклонился. |
|
39Интернет магазин натуральной косметики- натуральная био косметика .49