Книга вторая. Пленник судьбы
 |
Глава 5. Путь к смерти Он пробует петь – но срывается голос в дыму, Он хочет найти их и вместе вернуться обратно, Но он не сумеет спасти ни подругу, ни брата – Поскольку любви, как всегда, не достанет ему. Ханна 1 Когда я снова почувствовал, что на меня устремлен взгляд палантира, я был готов к этому.Я опять, в который раз, словно встал перед зеркалом. Только отражался в этом зеркале я-вчерашний. Былой. Тот, кто был, и кого больше не будет никогда. Я смотрюсь в самого себя – смотрюсь в свое творение, в собственную силу... с которой я-сегодняшний имею так мало общего. Каким я был наивным мальчишкой, когда в Амане полагал, что иду против воли Валар! Я был тогда звук от звука их Музыки, я был такой же частью Амана, как всё в нем – от горделивой Таниквэтиль до цветка в садах Ваны. Я был частью Амана и бунтовать против него мог не больше, чем сердце может выскочить из груди. Часть не может порвать с целым, даже если пытается... Полагая себя бунтарем, ища свой (и только свой!) путь к свободе, я нес в себе Музыку Амана. Ее. Только ее. Различия были, но настолько малые... сейчас, после веков в Ангбанде, мне нужно усилие, чтобы отыскать их. Когда же начался мой мятеж? Нет, это была не дружба с Мелькором. Видя в нем брата, я тратил все силы, чтобы объяснить ему, как прекрасен Валинор (н-да, считая себя бунтарем... ох, и бунтарь был...). Мелькор не мог – да и не пытался – сказать мне ничего, что изменило бы мой мир. Нас объединяло нечто гораздо более важное, чем споры о том, хороши или плохи Владыки Амана... Началось это позже. Отец, сыновья... Их молчание. Косые взгляды. Нахмуренные брови. Осуждение моей дружбы с Мелькором. Сначала – безмолвное. Потом... Они – и неверие Манвэ в мой успех. Неверие в то, что я сумею дать Мелькору возможность действительно войти в наш мир. Не знаю, могло ли это мне удаться, – но все так целеустремленно не верили, что перестал верить и я. И остался с тем, кого назвал братом. Кто назвал братом меня. Кто спас мне жизнь, наконец. Да, Маэдрос, да. Ты и твои братья сделали всё, чтобы я ушел к Мелькору. Чтобы ушел в Ангбанд. Чтобы стал частью Ангбанда. Только сделали вы это не тогда, когда оставили меня один на один против балрогов, а много, много раньше. Еще до изгнания в Форменос. ...Я чувствую прикосновение силы палантира – и смотрю на себя прежнего. Каким я был. Каким я уже никогда не стану. 2 Память… слово Воплощенных.Память – это то, чего уже нет. Оно было – и кончилось. Только память осталась. Я чтил Ауле, но не любил его. Я был ему верен – это правда. Я старался следовать его идеям, воплощать его замыслы. У меня плохо получалось: то скала не там вылезет, то вместо гранита пойдет туф… Но если я ошибался (по меркам Ауле) чаще прочих, то и усерден был больше всех. Так что мастерство мое хвалили неоднократно. И всё-таки Ауле больше ценил во мне верность, чем искусство. Поэтому, когда мы все ощутили, что с нашими творениями что-то происходит – там, в Эндорэ, где хозяйничает Восставший, то Ауле послал туда именно Аулендила. Меня. Я увидел, как Мелькор перепевает наши горы. Перепевает – даже не по-своему. Если бы он заменял нашу систему своей, я бы это понял. Но в его Песни не было никакого заранее намеченного плана. Наш стройный рисунок горных хребтов оказывался смят, смешан… где-то изменен, где-то оставлен… я не понимал, чего хочет Восставший. В его отсутствии системы было что-то… я не мог понять, чем мне нравится эта переделка. Я не таился, и Восставший обратился ко мне: – Давай, попробуем вместе! – словно он не знал о том, что я служу Ауле. А не слышать этого он не мог… Я опешил: – Я не могу… меня послали сюда… – Следить за мной?! – он расхохотался, и от его смеха горные обвалы сотрясли Арду. – Ну так следи! Смотри! Я стал смотреть. Я видел Силу, гордую собой и прекрасную в своей мощи, я видел Волю, всевластную и не подчиняющуюся никому, я видел Порыв, перед которым отступили все четырнадцать Владык, я видел – Свободу. Свободу от какой бы то ни было системы, свободу воплощения любого замысла, свободу, где меня не заставят менять туф на гранит и стесывать лишнюю скалу… Это было прекрасно. И я ушел вместе с Мелькором. Моим первым – тогда единственным – другом. Мы вместе трудились в Утумно, творя подземную цитадель. Я узнал других майар – ушедшего от Нэссы Тильда, покинувшего Манвэ Анкаса, оставивших Яванну Ирбина и Вьяр, разочаровавшихся в Ирмо Талло и Глаура. Таринвитис и Дарг всегда были с Мелькором. Позже меня пришли только Хенола с Ронноу. Но возведение Утумно было начато задолго до меня, и мне было мало – участвовать в завершении трудов других. Я хотел сотворить нечто сам. Один – от начала до конца. Мелькор одобрил мой замысел, и я ушел на ледяные пустоши. Здесь я запел. Я пел – и горы вонзали свои клыки в небо; я пел – и земля взбухала нарывами гейзеров, я пел – и моя Песнь застывала крепчайшим камнем, обретая облик Цитадели, неколебимой, незыблемой – и покорной творцу. Я шел по пустым залам, коридорам, покоям, доводя их до совершенства и готовя в подарок тот – Тильду, этот – Тарис… В Тронный зал я вошел напоследок. Впрочем, трона тогда не было – я не мог найти зримого воплощения своим думам о величии Мелькора. Странный замысел возник у меня… Ангбанд был завершен – весь, кроме Тронного, но о последней недоделке не знал никто. Я позвал Мелькора принять мой подарок. Я показал ему Тангородрим, горы, крепость – он был доволен. Да я и сам гордился работой. Потом мы вошли в огромный зал, где не было ни капли света. – Зажги огонь, Властелин, – попросил я его. – Что ты от меня хочешь? – улыбнулся Мелькор. – Под нами – огненное чрево Тангородрима. Выпусти огонь. Мелькор скинул облик и рассек камень так, словно это был древесный лист. Протуберанцы пламени рванулись ввысь. И в черноте зала, медленно обретая плоть, возник каменный трон на высоких ступенях… 3 Мерзавец! Он не оценил мой водопад!Я так мечтал исправить эти горы – да если бы не мое желание изменить этот пейзаж, Феанор бы едва ли узнал о том, как Унголианта тянула из меня силы! …или узнал бы, но потом, позже. Как только я почувствовал, что этой твари больше нет, я немедленно занялся водопадом: поднял горы, сделал резче линии, убрал весь этот хаос камней. Строго, ясно, продуманно. Я хотел помириться с Первым Помощником – а то между нами рос молчаливый разлад. Я именно его позвал первым полюбоваться моим новым творением. Негодяй, он даже осмелился похвалить – сухо, по обязанности. Лживо. Феанор хоть прямо сказал, что ему новый вид не нравится. Тоже ничего в подлинной красоте не понимает – но хоть честен. 4 – Здравствуй, Тиндил!Увидев своего былого друга среди нолдор, привезших мастерам еду, Мори просиял. Все эти века он не забывал о своем старшем товарище, с кем они вместе попали в плен. Более того, он отлично знал, что тот предпочел возиться с землей, а не трудиться в пещерах. Мори даже много раз хотел навестить его. Хотел… только вот… то Феанора одного нельзя оставлять, то за мастерами глаз да глаз нужен, то самому работать хочется… Недосуг было. Зато теперь – встретились. – Ну, Тиндил? Ты что молчишь? Ты не узнал меня? Искренняя улыбка. Искреннее удивление. В ответ – равнодушный взгляд становится холодным. – Узнал. Недоумение. Удивление. И чуть – обида: – Ты что? Ведь мы когда-то были друзьями. Ты помнишь – нас вместе взяли в плен… Мори осекается. Да, конечно, когда-то он был пленным. Он это помнит. Только вот… Юноша невольно по-новому смотрит на Тиндила и оглядывает самого себя. Ещё издали увидев пришедших земледельцев, Ученик Мастера быстрым взглядом окинул их одежду и отметил: “Добротная. Всё в порядке”. Конечно, беспокоиться было не о чем: холщовые штаны и рубаха не изношены, сапоги хорошие. А свою одежду Мори привык оценивать на фоне феаноровой. То есть – считать скромной, сдержанной: и туника до колен не доходит, и шитый откидной рукав – той же длины, и орнамент из камней – не шире пальца. И тут он посмотрел на себя глазами Тиндила. Шелк рубахи и замша туники, расшитой камнями, – против холстины. А ведь в плен попали вместе… Тиндил молчит – словно ожидая, когда Ученик Мастера его отпустит. – Тиндил, послушай, но я же не виноват! Мастер сам выбрал меня! Тот молчит. – Тиндил, да что ты так смотришь, как будто я – тюремщик?! Ведь я же Мори, твой друг! Холодный ответ: – Среди моих друзей имя Мори не носит ни один. – Ну, ладно, не “Мори”. Уголек. Какая разница?! – Никакой, – спокойный, безучастный тон. – Для того, кто черен душой, нет никакой разницы, назовут. 5 Я вздрогнул, как от пощечины.Да как он смеет?! Он, червь земляной, жизнь которого в моих руках, он, кого я хотел поднять до себя, – как смеет он так говорить со мной?! Да я его… вон, орки глазищами сверкают, им давно хочется над кем из нолдор покуражиться… Я сам испугался своих мыслей. Я сам испугался власти, которой обладаю. Которая незаметно пришла мне в руки. Но я же не хотел! Я не хотел такой власти, я не хотел этой ссоры с другом… бывшим другом. А он – он ждет. Ждет, похоже, вспышки моей ярости. Зачем?! Зачем ему нужно, чтобы я отдал его на расправу оркам?! Чтобы доказать мне мою собственную черноту? Тиндил, за что? Что я сделал тебе дурного? За что ты ненавидишь меня? Я же закрываю вас, дурачье гордое, от орков. Пусть я жёсток и даже жесток – я жизнь вам спасаю! А ты меня презираешь… 6 Мори почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы.Он забыл, зачем сейчас спустился к пленным, забыл обо всех делах, ещё утром казавшихся ему важными, – и он бросился прочь, по коридорам, лестницам, вверх, вверх… Двери едва ли не сами распахнулись ему навстречу; он влетел в кабинет, сел за стол, где лежали приготовленные к работе камни. Узор прожилок… да, он говорит о многом. О том, что внутри. Он внятно говорит, стоит ли расщепить камень, распилить – или оставить целым. Узор – он словно руку тебе протягивает. Руку, за которую можно уцепиться. Камень красив – но он хочет стать лучше. Он хочет раскрыть свою душу. И он внятно дает понять мастеру, как освободить дремлющее внутри совершенство. Распил. Шлифовка. Следующий. Здесь – отбить. Отшлифовать. Следующий. Шлифовка. Надпилить. Шлифовка. Следующий… Камень не предаст. Если ты вкладываешь в него душу – камень станет истинно прекрасен. – Камень не предает, – сказал Феанор, в упор глядя на Мори. Тот поднял голову. Когда он влетел в кабинет, за окном было светло. А сейчас – по стенам горят светильники, и два зажжены на столе. Раньше их не было здесь. Значит, их поставил Феанор. Для него. Поставил молча, чтобы не отрывать. Мори закусил губу: Мастер позаботился о нем, а он, прячась в работе от своего гнева, даже не заметил этого. Феанор сел напротив, спросил, словно продолжая разговор: – Так что у тебя стряслось, Мори? – У меня? – У тебя. Ты никогда не работал – так. И вряд ли для тебя эти камни – прекраснее всего, что может быть в жизни. Скорее – ты прячешься за работой. И я спрашиваю: от чего? – Я… я встретил друга… бывшего друга… То есть… друга по той, по прежней жизни. – Ясно. Тишина. Только трещит слишком длинный фитиль в одном из светильников. – Государь! – Мори схватил его руку. – Ведь это несправедливо! Ведь мы им жизнь спасаем. А они… – Мори, – Феанор накрыл его руку своей, – я ещё в той, прежней жизни дошел до грани мира. Мой дух покинул Арду и смог вернуться. Я добыл силиму. Я создал Сильмарили. Я соединил Тьму и Свет, жизнь и смерть в Венце. Я создал больше, чем было под силу Валарам. Но даже я не могу сделать мир – справедливым. – Но это ведь… – Малыш, это – жизнь. Не мне и уж тем более не тебе изменить её. Просто пойми: тебе могут простить дерзость. Тебе могут простить зло. Но добра – тебе не простят. Так создан мир. – Государь, я не верю тебе! Не желаю верить. – Не верь, – пожал плечами Феанор. – Не верь, если не хочешь. Это ничего не изменит. Просто запомни, малыш: на добро тебе ответят страхом и ненавистью. Если повезет – отчуждением, и только им. Вот камень, – Феанор перекатил в ладони несколько сегодняшних работ ученика, – он тебе на заботу ответит красотой. Да ты и сам это видишь. – Но я не могу так! – Мори вскочил. – Я не могу закрыться от эльдар и в этих камнях видеть единственных своих друзей! – Малыш, ты ещё очень молод, – Феанор встал, подошел, потрепал Мори по густым черным кудрям. – Верь, если верится. Но помни: выход из любой беды – вот он. Только он. Мастер указал на рабочий стол. 7 Значит, есть “мы” и есть “они”!До сего дня я наивно полагал, что все мы – “мы”. Ошибался. Тогда кто – “мы”? Я, Государь, – и? И всё? Или ещё – Властелин? Точно ли он не хочет войны – или просто согласен с Государем? Не знаю. Всё прочее – “они”. Им всё равно, что делаем “мы”. Заботься мы о них или терзай – нет разницы: “мы” для “них” будем палачами. Ат-тлично! Я запомню. Государь добр. Государь чувствует вину перед ними. Ну и… есть она, что уж лгать. Но я-то не виновен! Только вот они считают меня в числе тюремщиков. далее |
|