Баркова А.Л.
Отличительные черты архаических героев в эпических традициях разных народов Корни эпоса уходят в глубь мифологического мышления – эпос обобщает историческое прошлое народа языком мифа [Мелетинский 1976, с. 269], мифологический сюжет оказывается своеобразной канвой, предшествуя историческому событию [Бабурин, Левингтон, с. 232], воспроизведение мифологической схемы для эпоса важнее точного отображения исторических фактов [Левингтон, с. 333]. Источником эпоса В.Я. Пропп считает шаманский миф [Пропп 1976,с. 299-301] – повествование об инициатическом странствовании шамана в ином мире и его браке с хозяйкой стихий – прародительницей всего сущего. Герой шаманского мифа "заведомо не является рядовым членом коллектива: он либо герой, наделенный выдающимися способностями, либо противопоставленный герою неудачник" [Березкин, с. 15], герой – "предок, учредитель рода и обычаев" [Пропп 1986, с. 355]. Иначе говоря, эпический герой восходит к образу первопредка, который может объединять в себе тотемического прародителя и культурного героя [Мелетинский 1976, с. 208-209; Мелетинский 1977, с. 37]. Круг основных деяний первопредка связан с миростроением, созданием современного облика мира, добыванием для людей природных и культурных благ. Эти черты переходят затем к герою архаического эпоса. Этот герой, подобно первопредку, предстает добытчиком культурных благ, либо полученных в подарок (нарт Сослан получает дары от дуагов – благих богов, – и эти дары достаются всему нартскому народу [Нартские сказания, с. 77-81]), либо похищая их (Вяйнемейнен похищает Сампо [Калевала, с. 474-485], нарт Сосруко – божественный напиток [Мелетинский 1977, с. 36-37], либо отвоевывая (Сослан [Мелетинский 1976, с. 273]); он раздает имена и судьбу всему живому и неживому (умирающий Сослан [Нартские сказания, с. 177-188]), наконец, его типичной чертой является очистка земли от чудовищ, носящая иногда космогонический характер (Гесэр превращает поверженные чудовища в золото, серебро, женьшень [Жуковская, с. 111-116]) или же собственно героический (подвиги Беовульфа, нарта Батазара [Нарты, с. 282-286], Сигурда-Зигфрида [Старшая Эдда, с. 279-281; Роговой Зигфрид, с. 279, 291-293], многих греческих и индийских героев). В архаическом эпосе герою будут свойственны многие и даже все перечисленные характеристики: таков, например, Вяйнемейнен. Сверхъестественность деяний архаического героя – первопредка есть одно из проявлений его анормальности – несоответствия нормам человеческой жизни. На раннем этапе развития мифологии анормальность в любом ее проявлении есть достоинство первопредка и образов, восходящих к нему [Гуревич 1979, с. 84], она вполне объяснима: "мифические первопредки вели себя часто не по правилам, так как правила только создавались в результате их жизнедеятельности" [Мелетинский 1976, с. 222]. Анормальны не только поступки первопредка, но и его внешность (ирландский Кухулин [Михайлова, с. 120]), возраст (нарт Сосруко помнил начало мира – он был тогда мужем зрелых лет [Мелетинский 1976, с. 270]); одной из опознавательных черт первопредка является его одиночество, сиротство: в наиболее древних случаях само имя героя переводится как "одинокий" (якутский Эр-Соготох [Мелетинский 1976, с. 272], калмыцкий Джангар [Кичиков, с. 213-214]), не имеют отца прародители сасунских богатырей Санасар и Багдасар, сиротами растут Мгер-Старший и Давид [Давид Сасунский]. Иногда в текстах встречается противоречие: герой называет себя сиротой и тут же указываются его родители (Джангар [Джангар, с. 17], Сигурд [Старшая Эдда, с. 279]). Архаический герой часто имеет черты предка, вернувшегося к жизни, - это его быстрое, иногда мгновенное, взросление [Пропп 1976, с. 237-240]; примеры см.: [Давид Сасунский, с. 51; Мелетинский 1976, с. 307; Джангар, с. 17-18; Нюргун Боотур Стремительный, с. 17, 28; Роговой Зигфрид, с. 227-228], иными словами, герой рождается сразу взрослым и сразу же берется за дело освобождения, его рождение есть прямой ответ на наступление беды [Пропп 1976, с. 223]. Появление на свет героя так или иначе связано с огнем: наиболее древняя форма представлений сохранилась у тюрок, считавших, что душа-зародыш падала через дымовое отверстие юрты в очаг и богиней очага помещалась в лоно женщины [Потапов,с. 35-36], ср. монгольское предание о зачатии Алан-Гоа (прабабка Чингиза) от светловолосого солнечного человека, проникшего к ней через дымовое отверстие [Сокровенное сказание монголов, с. 14]; у оседлых народов герой – вернувшийся предок рождением своим связан с печью [Пропп 1976, с. 217] – местом захоронения праха предков [Пропп 1976, с. 221], этот мотив представлен не только в русской сказке, но и в эпосе – сидение Ильи Муромца на печи и мгновенное обретение им силы по слову странников. Герой – вернувшийся предок есть тем самым герой из иного мира (поскольку иной мир – в том числе и мир мертвых). С развитием мифологии иной мир может превратиться в мир богов, и тогда главный герой эпоса оказывается богом или полубогом, пришедшим к людям, дабы помочь им. Древнейшим вариантом нисхождения небожителя на землю является просто спуск с неба без земного рождения (якутский Нюргун [Нюргун Боотур Стремительный]); самой архаической формой рождения божества среди людей следует признать рождение из камня (Сослан-Сосруко [Нарты, с. 25; Нартские сказания, с. 71]), а более поздней – аватару, т.е. воплощение бога в теле человека, так что герой имеет и божественных, и земных родителей (Рама, Кришна и др. аватары Вишну [Эрман, Темкин, с. 38-40], Гесэр [Гесэр, с. 118-128]), в дальнейшем только один из родителей – бог или богиня (большинство греческих героев, в индийском эпосе – Пандавы и Карна; отголоском божественного происхождения можно считать вскармливание героя богиней (албанский Муйи [Албанские сказания, с. 12] и другие балканские герои). Герой-полубог, ведущий свое происхождение из иного мира, всегда обладает даром магической неуязвимости (оборотной стороной которой иногда является магическая уязвимость (Ахилл)). Вероятно, этот мотив следует связать с древнейшими представлениями о каменнотелых богатырях и о горах, как одной из форм иного мира [Березкин, с. 13]. В таком случае мы можем выстроить цепочку типологической преемственности образов. Наиболее древен скандинавский великан Хрунгнир, весь состоящий из камня и не имеющий равных себе по силе [Буслаев, с. 228], ему близок и русский Святогор, затем Сослан-Сосруко, чье имя означает "Сын Камня" [Нарты, с. 26], приминающий телом землю [Нарты, с. 43]; с появлением железа каменнотелость сменяется железнотелостью – тело Нюргуна описывается и как каменное, и как железное [Нюргун Боотур Стремительный, с. 17, 71], булатно-стальной нарт Батрадз [Нартские сказания, с. 257]; в дальнейшем железной остается лишь часть тела героя – железные руки бурятских небожителей [Гесэр, с. 80], железные ноги Тлепша [Нарты, с. 319]; постепенно неуязвимость переходит на броню – промежуточной формой являются золотой панцирь и серьги, вросшие в тело Карны [Махабхарата, с. 110], затем просто несокрушимость брони [Гесэр, с. 156], показателем этого может быть отскакивающее и тупящееся о броню оружие [Былины, №5]. Другим развитием мотива железнотелости может быть приобретенная неуязвимость – Ахилл, Зигфрид; причем образ рогового панциря Зигфрида есть воспоминание о "нечеловечности" тела героя, в случае с Ахиллом нуязвимость мыслится более абстрактно. Реликтом полностью забытой каменнотелости как таковой служит пренебрежение ранами (в бурятском эпосе Гесэр и чудовище отрывают от тела друг друга огромные куски мяса, но не замечают этого [Гесэр, с. 158-160], в "Махабхарате" цари получают страшнейшие раны, от которых оправляются удивительно быстро). В ряд этих несокрушимых героев становится и Илья Муромец, которому "смерть на бою не писана". Гора, камень опознается как символ силы [Буслаев, с. 43], и именно силы богатырской [Мкртчян, с. 6], откуда очевидна сверхчеловечность силы каменнотелого героя (в русском эпосе – Илья Муромец, имеющий многие черты архаического богатыря, в одиночку одолевает войско, причем архаическим же оружием: дубиной или трупом врага; ср. аналогичный мотив в армянском эпосе [Давид Сасунский, с. 231, 323]). Вообще архаического героя отличает избыточность во всем (см. выше об анормальности): силе, росте, возрасте, крепости сна, обжорстве, эротизме и т.п. Для архаического эпоса поединок героя с великаном – кто съест больше – нормальное явление [Нарты, с. 183], (сила армянских витязей измеряется объемом съеденной пищи [Давид Сасунский]), но в эпосе классическом обжорство – признак отрицательного героя и уже не считается показателем богатырства (Былина "Илья и Идолище" [Былины, № 118]). Герой классического эпоса – уже не полубог, а человек, воплощение моральных норм или же чисто человеческих качеств [Шталь; Буслаев, с. 20-21]; к этому времени совершился переворот в человеческом сознании – утрачена логика оборотничества, мифология гармонизируется и рационализируется [Лосев, с. 369-373], иной мир и герои, принадлежащие к нему, начинают восприниматься преимущественно негативно. Хозяева иного мира в большинстве своем приобретают роль враждебных чудовищ [Пропп 1955, с. 33, 41], в образах некоторых врагов высмеивается идеал архаического богатыря (Идолище). Что касается главного героя эпоса, то многие черты архаики в его образе нивелируются (в сцене с Идолищем Илья, воплощающий тип архаического богатыря, ведет себя как человек, а не исполин, высмеивая безмерное обжорство врага). И все же конфликт между старым и новым – неразрешим: архаический герой в классическом (термин Е.М. Мелетинского) эпосе неизбежно гибнет (Сигурд, Ахилл, Карна и т.д.). Другой формой проявления этого конфликта является общемировой сюжет ссоры эпического государя с лучшим из витязей (Ахилл и Агамемнон, Сид и Альфонс, Илья Муромец и Владимир и т.д.). Универсальность этого мотива объясняется особенностями древнего мышления: любое отступление от стандарта (даже в лучшую сторону) подлежит наказанию [Гуревич 1984, с. 201], доблестью является сходство с другими [Гуревич 1984, с. 215]. Однако корни мотива неприятия лучшего из героев уходят едва ли не в доэпические предания – в страх перед анормальным, сверхъестественно сильным и не знающим моральных законов героем шаманского мифа – первопредком. Библиография Албанские сказания – Старинные албанские сказания. М.: Худ. лит., 1971 Бабурин, Левингтон – Бабурин А.К., Левингтон Г.А. К проблеме "у этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов" // Фольклор и этнография. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л.: Наука, 1984 |
39Узнай сейчас джинсы женские каталог .