Сумерки (диптих)
Часть 1. Будет, что вспомнить (Альвдис Н. Рутиэн)

Сумрак. Серый сумрак над Белериандом. Тот час, о котором не знаешь, как и сказать: то ли слишком поздно, то ли более чем рано.
В этот час во всех землях – и в неведавших зла лесах Дориата, и в хищных ущельях Ангбанда, и на просторах Ард-Галена, и в нолдорских крепостях – везде только один хозяин, владыка, повелитель. И имя ему – Сумрачный ветер. В этот час в мире нет места ни Тьме, ни Свету, ни добру, ни злу… впрочем, каждый воитель мнит Добром себя, а Злом – своего врага. Но в этот час нет места битве, и потому Добро и Зло застыли неподвижно, втянув окровавленные когти и вложив клинки в ножны.
Мир, где властвует Сумрачный ветер, стал черно-белым. Ни ночной темени, ни красок дня. Лишь все оттенки серого. Говорят, таким видят мир звери – всегда.
– Хуан, правда, что вы видите мир черно-белым?
В ответ – урчание. То ли согласие: да, мы видим таким, то ли просто: всё равно, о чем говорить, лишь бы хоть на этот час забыть о войнах, ненависти, гневе.
Сумрачный ветер – самый безразличный из владык: он равно обратит в серое и блистающее серебро, и коричневую грязь, и жгуче-алый шелк. Сумрачный ветер – самый милосердный из владык: он никогда не прикажет “иди, убивай других, но прежде убей душу в самом себе”.
Сумрачный ветер по-хозяйски властно мнет кроны вековых деревьев, превращая лес в тяжело дышащее море. Серые валы крон накатываются один на другой – и отступают с хрипом и скрипом.
Лес? Море?
Прошлое? Будущее?
– Знаешь, Хуан, я всё чаще вспоминаю один разговор с Королем. Это было в детстве, еще до тебя… Мы напроказили тогда… неважно, как, а он нас призвал. Мы думали – разгневается, а он – улыбался. Так тихо, светло… ты же помнишь, как он умел улыбаться.
Урчание в ответ: да, помню.
– И он сказал мне тогда: ты хочешь свободы. Ты хочешь сносить все преграды на своем пути. Ты хочешь быть как горная река, которую не укротит ничто. …А я кусал губы и смотрел в пол, потому что он облекал в слова то, что я сам пытался выразить, но не мог.
Ветер. Сумрачный ветер, ни холодный, ни теплый.
– Тогда он сказал: ты видел берега горных рек. Есть ли на свете что-то прочнее их? Может ли горная река изменить свое русло? Может ли она снести те границы, что поставила себе – сама? И я ответил: нет. А Король продолжил: посмотри на равнинную реку – она легко меняет собственное течение, размывая свои берега. Но легко ли запрудить ее? Да, я сказал. Так помни, – продолжил Король, – чтобы стать горной рекой, у тебя должны быть несокрушимые берега. Те запреты, что ты возвел себе – сам.
Огромный волкодав медленно кивнул.
– Но, знаешь, Хуан, с той поры я видел немало горных рек. И я видел, как весной, когда тают снега высоко в горах, горная река может выплеснуться из своих берегов. Они останутся несокрушимы, просто их… их уже не хватает.
Молчание. Только ветер с хрипом сминает кроны.
– Да, это случается только в низовьях. Но ведь и я далеко ушел от своего истока…
Пес недовольно рычит, но говорящий словно не замечает этого.
– Что ты сделаешь тогда, Хуан? Отвернешься от меня? Или окажешь последнюю милость – сам перегрызешь мне горло?
Пес рычит гневно, так и слышится: “Прекрати говорить чушь, глупый мальчишка!”
– Сердись, сердись, – говорящий улыбается и треплет пса по загривку. – Сердись, так проще нам обоим. Проще сделать вид, что я ошибаюсь.
Молчание. Ветер.
– Давай постоим еще немного, Хуан. Хочу запомнить этот серый лес. Он как живой. Странно: ветер бушует, а у меня в душе покой… такого давно не было. Даже в Амане… тогда я всё мчался куда-то, торопился успеть еще и еще, обогнать самого себя, – он печально усмехается. – А сейчас… это как тишина в сердце урагана: кругом война, а мы с тобой стоим, смотрим на сумеречный лес, которому нет никакого дела ни до Моргота, ни до Клятвы… Есть что-то завораживающее в этом колыхании крон… век бы смотрел.
И ветер, словно вторя словам, тяжело выдыхает, сминая лес, как траву.
– Ведь это тоже сила, Хуан, и сила страшная. Но у нее нет врагов, и она не несет гибели. Как это странно… Знаешь, в Мандосе – если мне оставят память – я хотел бы вспоминать этот лес. До конца времен смотреть на него, не наяву – так в грезах.
Они стоят неподвижно. Долго.
Ветер.
…В эти короткие ночи светает не на востоке, а почти что на севере. Над Ангбандом разгорается рыжее зарево: жаль, что это всего лишь рассвет, а не пожар.
– Поражаюсь смелости Ариэн: восходить над твердыней Врага. Пойдем, Хуан, нас давно ждут.
Они спускаются вниз, к дружине.

Часть 2. Не хочу вспоминать (Ноло Т. Торлуин)

Мне давно пора домой.
А я стою и смотрю, как на том берегу ветер гнет вековые деревья.
Вправо–влево. Влево–вправо. И ветви стонут.
А у нас – тихо.
Как всегда.
Что смотришь, псина? Ты не похож на того, чье имя носишь. Тот был – сила и гнев предвечных, а ты – лишь собака. И от этого на душе спокойнее. Наигрался уже в чужие игры…
Пора. Там, в лесной чаще, ждет меня нестареющая любовь, что подобна звезде в ночи. В ее волосах запуталась весна, и соловьиные трели вторят нашим любовным стонам. До сих пор.
А я стою на зеленеющем берегу – и смотрю, как сгущаются сумерки.
Ненавижу это время, Хуан. По мне дак уж лучше либо тьма, либо свет. А так… все серое, словно пеплом покрытое. Ни друзей, ни врагов не разглядишь. А уж когда ветер начнет петь свою вечную грозную песню… за шумом листвы не услышишь ни рыка чудища, ни поступи вражеского отряда.
Что насторожился? Нет тут никого. И не будет.
Вечный покой – как награда за что?
Вот уж не знаю…
Они – те, кто держат в руках нити судьбы, – могут думать все, что угодно. А мне до них дела нет.
Я не служил им – я просто жил. Как мог. Как получалось.
А то, что получилось так, а не иначе – про то мудрым ведомо. Я ни при чем.
А ветер все стонет – словно плачет. Знаешь, псина, не так уж он и плох. На страже стоять трудно – зато хорошо прятаться. Подкрасться незаметно, словно ночь к земле, – и ударить. Стереть с лица земли врага. Чтобы хоть чуть-чуть почище стала, старая.
А то ведь не вздохнуть, не охнуть…
Ненавижу ветер. Холодный он. До костей пробирает. И костер не спасает.
Помнится, в первую ночь, как мы с королем выступили в поход, ветер такой же был. Сильный. Яростный. И идти за ним хотелось, как на привязи, – только вот ноги от усталости уже не держали.
Остальные бы дальше шли – да король заметил. И сказал, улыбаясь: “Отдыхаем”.
Так же легко, как корону свою отшвырнул.
Ты не знаешь, как он улыбался. А я – помню.
До сих пор помню.
Долг у меня перед ним – он мне жизнь спас. А отдать нельзя.
Даже после смерти – не встретимся.
Глаза у тебя добрые, Хуан. Преданные.
И кто это сказал, что собаки – обычные – неразумны?
Все они понимают. Просто молчат.
Старею я, память слабеет… а короля помню. И улыбку его. И кровь на руках моих – помню.
Прочь, ветер. Прочь. Не зови меня в новый поход.
Не зови.

1 июля 2006