– Мне скучно, бес.
– Изволь, Фауст, я рад развлечь тебя.
– Чем же сегодня? Опять пляски ведьм и козлоногие чертенята? Уволь, эти дьявольские шутки – дьявольски однообразны.
– О нет, доктор. Сегодня я покажу тебе бесов позанимательнее.
– Кого же?
– Людей.
– Вот как? Давно ли люди стали бесами?
– С тех пор, как начали беситься.

Итак, взгляни, доктор. Вот первые артисты. Они банальны и привычны, как Солнце и Луна. Они еще почти дети, но, конечно, считают себя взрослее всех взрослых. Как моим подручным сыграть эту сцену, Фауст? Хочешь ли увидеть подлинную любовь юноши и ветреную девицу? Или пусть для девушки это будет самое глубокое чувство, а кавалер только развлекается? Тебе всё равно? Мне тем более. Пьеса стара, и стар ее финал. Скуш-ш-шен, да. Но вот что забавно, о пер-р-рвый из докторов: то, что бывает после финала.
Мальчишка брошен – девица удрала от его чрезмерно серьезных чувств. Он получил первый урок жизни, хороший урок – на годы хватит! Смотри-ка, Фауст, что делает наш герой: он отстрадал положенное, он написал все полагающиеся по сему случаю мрачные и гордые стихи, и… смотри, смотри, это интересно! – он встал сильнее и, пожалуй, мудрее, чем был.
А девица – ветер в голове, ветер в сердце, ветер в судьбе. Пустая жизнь… скука и серость.
Какая трагическая история, Фауст, не правда ли? Только трагедия оказалась – навыворот, хе-хе…

– И много ль у тебя в запасе
таких трагедий?
             – Сотни, Фауст, сотни!
И рад я показать тебе любую.
Взгляни сюда: вот друг бросает друга.
Вот сын – отца. А здесь – наоборот.
И если хоть на каплю, хоть на волос
Достоин уваженья тот, кто брошен,
Он встанет лишь сильней – потом. Спустя.
…А вот, взгляни, чудесная картина:
вот юный ученик – пытливый разум,
к познаньям страсть, в душе огонь! И рядом –
ученый муж, наставник и советчик.
И вот сейчас один предаст другого…
Ну, Фауст, выбирай же: кто кого?!

– Замолчи, бес! Мальчишка совершил ошибку по молодости! По молодости, слышишь! Он это сделал не со зла! И я простил его.
– Ах, да, простил. И уронил слезу, должно быть… Ах, даже не одну? Где-то у меня была склянка с твоими слезами, пролитыми в одиночестве. Да вот же она. Смотри-ка, почти полная.
– Шпион, мерзкий шпион…
– Ну, зачем так грубо? Я лишь любознателен. Так вот, о пер-р-рвый из докторов, вернемся к нашей пьесе.

Итак, декорации, оркестр настраивается, рампа вспыхивает… Занавес!
Сцена представляет рабочий кабинет ученого. Шкафы, стеллажи, пробирки-реторты, глобус. Чучело крокодила под потолком повесить не забыли? Прекрасно.
С черепом в руке стоит ученый. Он только что встал после тяжелой болезни. Наш герой произносит возвышенный и мрачный монолог – да уж, будешь мрачен, если ты чуть не умер, а мальчишка, которому ты привык доверять как сыну, этот мальчишка всё то время отсутствовал просто потому, что у юности иногда бывают забавы важнее любой заботы.

– Перестань! Сколько раз тебе повторять: я тогда нашел в себе силы простить его. Мне это было трудно, но я разрешил ему вернуться.
– Разрешил, я не спорю. Но вот сцена вторая, смотри:

Доктор и его ученик снова рядом. Как будто всё благополучно. Ученому его болезнь пошла только на пользу: он многое передумал, он спешит воплотить все новые идеи, он наглухо закрылся от мешавших его работе всяческих чувств… или, пожалуй, от единственного оставшегося – от былой привязанности к ученику.
О да, великолепное зрелище являет собой сильная личность, преодолевшая очередную беду!
Юноша пытается заговорить – хоть о чем-нибудь, лишь бы услышать хоть слово в ответ.
Ответ доктора: тишина – нахмуренные брови – тишина – и резкий окрик.
И снова тишина… надолго. Навсегда.

– Я, что, должен был утешать его за то, что по его же беспечности чуть не умер?! Ты, осуждающий меня, да знаешь ли ты, каково мне было валяться здесь в одиночестве? Мое тело корчилось от боли, но стократ мучительнее было душе от сознания того, что юноша, которого я любил как сына…
– Да, душа. Понимаю. Очень ранимая субстанция. Интересно, а что было с душой того мальчишки, которого ты щедро одарил прощением – и молчанием?
– Я не заставлял его уходить. И он знал, что для меня мучительно одиночество. Останься он – всё пошло бы по-другому. И тебя бы, кстати, здесь сейчас не было.
– В этом ты совершенно пр-р-рав, Фауст: останься он тогда – меня бы здесь не было.
 

чисто случайно
сие было написано в ночь с 30 апреля на 1 мая,
сиречь, извиняюсь, в Вальпургиеву.
Я не хотела, так получилось…