– Келегорм, сын Феанора, владыка Намо призывает тебя.
– Ты забыл добавить “лорд Аглона”.
– Не смей дерзить! Ты уже не лорд Аглона. Твоего Аглона больше не существует!
– Я – лорд Аглона и никуда не пойду, пока ко мне не обратятся соответственно.

– Сын Феанора, раскаиваешься ли ты в своих деяниях? – вопросил Намо.
– Разумеется, нет.
– Ты был ослеплен Клятвой… – осторожно подсказала Вайрэ.
– Что значит “ослеплен”? Я что, синдар от орков отличать перестал? Дориат с Ангбандом перепутал?
– И ты не осознаешь своей вины?
– Перед кем?
– Перед синдарами! Перед Лучиэнью!
– А разве они – мой народ?
– Вечное заточение в Мандосе – твой удел, проклятый!
– Четыреста лет сидеть в Аглоне без дела было тяжелее, – пожал плечами Келегорм.

От бездействия есть отличное лекарство: тренировки. До седьмого пота… и неважно, что тела (и соответственно, пота) нет.
От тоски есть проверенное средство: воспоминания о славных схватках, о шумных пирах, о друзьях и братьях.
А вот, кстати, и они.
Вместе вспоминать веселее. И легче.
А ты, Намо, думал – Келегорм Неистовый сломится и будет тосковать и сожалеть? Р-размечтался, Владыка. Со мной не так-то просто справиться.
Мертвый – не значит покорный.

– Владыка, они собираются вместе и… – у майара не достает духу сказать “веселятся”.
– Приведи его ко мне.
Бледный бедный майар понимает, что сейчас снова придется обращаться “лорд Аглона”. И никак иначе.

– Что ты позволяешь себе, нолдо?!
– Ничего из запрещенного в Мандосе, Владыка, – разводит руками Келегорм.
– Ты насмехаешься мне в лицо?!
– О нет. Я вспоминаю свою прожитую жизнь – как и положено. Заново осмысливаю ее. Я вспоминаю своих друзей – и те, о ком я думаю особенно сильно, приходят ко мне. Что не так?
– Если я еще раз услышу ваш смех..!
– Разве в Мандосе запрещен смех?
– Он здесь невозможен! НЕ-ВОЗ-МО-ЖЕН, понимаешь?
– Понимаю, – Келегорм почтительно кланяется. – Но раз он невозможен – значит он не запрещен. Ибо нет смысла запрещать невозможное.

– Тише, тише, храбрые воины. Владыка Намо просил нас не смеяться.
– Так-таки “просил”? А?
– Неважно. Давайте не будем смеяться, особенно так громко.
– Тогда споем что-нибудь старое, славное…
– Боевое…
…
– …А помнишь, как мы после Браголлах всё-таки пробились…
– Да, и ты тогда еще один подобрался к лагерю орков и поджег…
– Как тогда орки бежали!
– Ага, быстро. Но недалеко!
– Тише! Сколько раз вам повторять: просили не хохотать!

– Что мне делать с тобою, сын Феанора?
Келегорм пожимает плечами:
– Моего отца в сходной ситуации вы изгнали.
– Куда тебя изгнать из Мандоса?!
– Не знаю, Владыка. Мне и тут неплохо. Все свои, отличная компания.
Голос Намо становится наставительным:
– Ты хоть понимаешь, какое зло ты причиняешь сейчас своим товарищам?
– Разве? Избавить от тоски – это зло? Дать радость вместо печали – это зло?
– Если бы не ты, они бы могли раскаяться и когда-нибудь выйти отсюда. Вернуться в Аман, жить счастливо…
– А так они счастливы прямо сейчас, а не “когда-нибудь”, – парирует Келегорм.
– Негодяй… хуже своего отца, – бормочет Намо.
– Это называется “прогресс”, Владыка, – подсказывает Неистовый.
– Что-о?!
– Я говорю: когда сын превосходит отца – это называется прогресс. Рост вверх. Развитие. Это такое гномье слово.
– Я… я тебя..!
Глаза Келегорма загораются охотничьим азартом:
– А ты меня в Серый Чертог запри.
– Много тебе чести, эльда, быть запертым в Сером Чертоге!
– Так он только для Валар? Не знал, прости. Так я могу идти, Владыка? – спросил лорд Аглона, подразумевая “идти к своим товарищам”.
Но Намо истолковал это иначе:
– Убирайся!! Видеть тебя в Мандосе больше не могу! Вооон!

– В Мандосе осталось общество. Зато в Амане – климат, – философски заметил Неистовый, переступая порог Темницы.

“Жалко ребят. Как-то они там без меня? Долго продержатся ли? Или Намо их быстро заставит затосковать?
Балрог меня раздери, чувствую себя как командир, бросивший дружину!
Опять – как после Дориата…”
Но додумать эту мысль ему не дали:
– Сын мой! Ты вернулся! Намо простил тебя!
– Матушка, Намо меня просто выгнал – чтобы я ему больше не портил общее уныние в Мандосе.
– Турко, этого не может быть!
– Что значит “не может быть”? Вот он я, стою перед тобой. И потом, amme, не надо называть меня “Турко”. Турки – это не особо приятный аданский народ. Я на них ничем не похож.
– Ты будешь указывать матери, как называть тебя?!
…Эта ссора, вспыхнувшая из ничего, бушевала еще долго. Под конец Келегорм просто повернулся и ушел прочь.
Нерданэль смотрела на его хамски-прямую спину и чувствовала себя помолодевшей лет на тысячу.
“Всё как тогда. Как в юности… Как же мне не хватало вас всех с этими бесконечными ссорами… – умиленно думала она. – Сыночек мой… Ты еще придешь, мы поругаемся снова…”
Ее недаром звали Мудрой – она прекрасно понимала, что, чтобы Келегорм сделал нечто, ему надо это запретить. Поэтому она прокричала вслед сыну:
– И только посмей хоть раз войти в мой дом!!

…Не прошло и нескольких лет, как аманские дети стали играть в Битвы Белерианда. Молодежь постарше начала употреблять словечки на кхуздуле, которые, хоть и не были ругательствами, звучали ужасно. Аж три перевала в Пелорах получили название “Аглон”: Аглон Северный, Аглон Южный и Аглон Альквалондский. Аватар юные нолдоры переименовали в Нан-Дунгорфеб. И так далее…

Круг Судеб

Манвэ, величественно: Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.

Оромэ, под нос: Тоже мне новость.

Варда, растерянно: Но ведь надо что-то с ним делать…

Вана, жалобно: Он еще хуже своего отца.

Ауле, непроизвольно: Это называется “прогресс”.

Все, кроме Намо: Что-о?!

Намо, тоже непроизвольно: Прогресс. Рост вверх. Развитие. Это гномье слово.

Варда, гневно: И вы, и вы тоже ругаетесь на этом кхуздуле?!

Ауле, обиженно: Вообще-то я создал этот язык! И “прогресс” – вовсе не ругательство.

Манвэ, величественно: Тише, тише, Владыки. Перейдем к делу.

Ауле (к Намо, мысленно): А откуда этот мерзавец знает кхуздул? Ведь с гномами общался не он, а Карантир.

Намо (к Ауле, мысленно): Наверное, от брата набрался…

Манвэ, величественно: Владыки, давайте решать, что с ним делать.

Тулкас, решительно: Изгнать, как его отца!

Варда, задумчиво: В Форменос?

Ауле (вскакивает): Не надо в Форменос! Туда к нему половина молодежи убежит!

Яванна: Тогда, может быть, в Аватар? Туманы, чудища…

Оромэ (вскакивает): Не надо в Аватар!! Вы не знаете его – он там половину чудищ перебьет, а вторая бросится в безопасные земли. Ну, и куда, куда, я вас спрашиваю, побегут эти твари?! В южный Аман!!

Ирмо, удивленно: А чем он будет с ними биться? У него же нет оружия!

Оромэ, отмахиваясь: Сделает. Хорошему охотнику оружием служит что угодно.

Тулкас, тоже удивленно: Но какая-нибудь тварь может его убить, так?

Намо (вскакивает): И тогда он снова придет ко мне?!

Яванна, задумчиво: А если в Сады Ирмо? Усыпить…

Ирмо и Эстэ (вскакивают): Не надо в Сады!

Ульмо, задумчиво: Ну тогда – в Смертные Земли.

Все, радостно: О-о-о!!

Манвэ, величественно: Повелеваю призвать сюда сына Феанора, дабы он выслушал приговор Круга Судеб.

* * *

Келегорм шел в Валмар на суд. Молодежь глядела на него сочувственно, старшие качали головами и недобрым словом вспоминали его отца. Нерданэль украдкой стирала ностальгические слезы. Впрочем, кажется, не она одна.
Финрод тяжело вздыхал: накануне он предложил Келегорму, чтобы он, Финрод, поговорил с Владыками Арды, упросил их уменьшить гнев на сына Феанора… – но Неистовый не очень любезно ответил, что в защитниках не нуждается.
“Интересно, что они мне устроят? – отстраненно думал Келегорм. – Или Серый Чертог, или буду считать, что легко отделался”.

– Келегорм сын Феанора, признаешь ли ты, что своими речами и деяньями смущал покой Амана?
– И Мандоса тоже, Владыка.
– Раскаиваешься ли ты в этом?
– Нет, конечно.
– Омрачение слишком глубоко проникло в твою душу. Корни зла, посеянные Врагом, дали неистребимые всходы в твоем сердце.
“Короче, я сволочь, негодяй и мерзавец. Это не новость. Ну, дальше!”
– Злу, что ты несешь в себе, нет места в Амане.
“Не тяни, Владыка. Куда вы меня денете-то?”
– И посему Круг Судеб выносит приговор: изгнать тебя навеки в Смертные земли!
– Куда-а?!
– Ты покинешь Валинор навсегда, и даже после смерти твоя неприкаянная душа не найдет дороги в Мандос!
Келегорм выглядел потрясенным, всё еще опасаясь, что ослышался. Потом преклонил одно колено перед Манвэ и, сияя от счастья, проговорил:
– Благодарю тебя, о Владыка!

Нерданэль горько рыдала. Финарфин и старшие нолдоры пытались ее утешить. Конечно, такое горе: сначала муж осужден Кругом Судеб, теперь – сын.
– Он… он даже не попрощался… – всхлипывала она.
Да, такая обида для матери: сын, уходящий в вечное изгнание, не сказал последнее “прости”.
– Мы с ним даже не поругались напоследо-о-ок…
Велико и неизбывно горе Нерданэли.

– Идем, нолдо.
Келегорм следом за Ульмо спустился на берег моря.
– Слушай меня: я сейчас превращусь в касатку. Заберешься на меня, будешь держаться за плавник. Свалишься – пеняй на себя. Плыть нам долго.
– Я понимаю.
Ульмо подошел к кромке воды, его облик уже начал таять…
– Владыка?
– Что тебе? – обернулся Вала.
– Я хотел сказать: спасибо.
– Повторяю: свалишься – будешь сам виноват, – буркнул Ульмо.

…Ничего о дальнейшей судьбе Келегорма Неистового нам не известно. Но долгие века повторяли люди и эльдары Средиземья легенды о странном одиноком охотнике, рыщущем по лесам Эндорэ и не дающим пощады тварям, что таятся в болотах и чащах…

сентябрь 2006

PS Надеюсь, никто не воспримет этот рассказ всерьез? :-)