"Звезда Запада" Андрея Мартьянова

Эту замечательную книгу у меня "зачитывали" дважды. Ни с одним романом-фэнтези из моей домашней библиотеки не случалось подобного. И чем прискорбнее этот факт для владельца книги, тем отраднее он для автора. "Звезда Запада" – это не просто талантливо написанный роман. Это роман, в котором ярко проявились черты того литературного направления, которое можно назвать "русским фэнтези".

Собственно говоря, что такое "фэнтези"? Сказки для взрослых? Гоголевский "Вий" – это фэнтези или нет? А "Трудно быть богом" Стругатских? – да, конечно, там нет ничего сверхъестественного… только почему-то поклонники фэнтези провели столько ролевых игр по этой книге, что их число уступает только "Властелину Колец" (ну, может быть, еще "Саге о Копье")?

Не возьмусь судить о фэнтези в целом (это потребовало бы отдельной статьи), но попробую наметить наиболее существенные черты именно русской вариации этого жанра.

Наше поколение, поколение тех, кому сейчас около тридцати, выросло изголодавшимся по сказке. Мы хотели… чего-то такого, чему сами не могли найти названия, мы чувствовали, что оно рядом… но не знали, где искать. Мы не собирались бежать от реальности в другой мир, мы искали недостающей крупицы в мире, окружавшем нас. Но – единственной альтернативой "литературе" на производственную и политическую тему были фантастика и исторический роман. Да еще чтение ксерокса "Мастера и Маргариты", взятого на одну ночь.

Собственно, такими же были и предыдущие поколения, но именно нам – повезло. Решительные перемены в государственной идеологии пришлись не просто на наше время – они пришлись на нашу юность. Мы были достаточно молоды, чтобы книги Толкиена, Желязны, Ле Гуин стали для нас не просто литературой, а несравнимо большим; но мы были достаточно взрослыми, чтобы для нас это событие стало сродни чуду, а не обыденной данностью, как для тех, кто моложе нас на десять-пятнадцать лет.

Мы были (да и остаемся, наверное) пограничным поколением. Система, давившая на нас (давившая на всех!), рухнула именно тогда, когда мы были "юношами со взором горящим", жаждущими ниспровергать, преобразовывать и воздвигать. Мы не могли принять мир, разделенный на Добро и Зло (кем бы этот мир ни был сотворен), потому что абсолютная правота Добра нами немедленно воспринималась как очередной аналог Программы Партии. Восхищаясь "Властелином Колец" Толкиена, мы решительно перетолковывали (да простится каламбур) "Сильмариллион": заложенную в нем концепцию ‘правитель всегда прав’ мы не могли принять! Не всех это превращало в "темных", но подобные мысли мелькали у большинства моих тогдашних друзей.

Другим властителем дум в начале девяностых был Желязны, точнее, его "Хроники Амбера". Мир, отделенный от наших будней не "абсолютной эпической дистанцией", как Средиземье Толкиена, а – всего лишь ближайшим поворотом. Мир, где категории Добра и Зла кажутся вообще неуместными. В мир Желязного не играли – в нем просто жили. (Я нарочно воздерживаюсь от оценок этих книг – в данном случае они нас интересуют не как факт литературы, а как факт культуры. С художественной точки зрения Толкиен и Желязны мне представляются несопоставимыми.)

Стараниями издательства "Северо-Запад" и его многим памятной желто-синей серии книг фэнтези рухнула стена, подобная Берлинской, – стена между миром будничным и миром волшебным. Наше поколение устремилось в желанную Страну Чудес, но, ворвавшись туда, заговорило с сильнейшим русским акцентом.

При всей нашей тяге к сверхъестественному мы были воспитаны на русской классике. Мы привыкли к тому, что в большом романе обязательно должна быть "мысль народная" или, на худой конец, "мысль семейная". Кроме того, мы еще больше привыкли, что основное действие состоит не в поступках героев, а в том, что происходит в их душе. В этом – одна из причин триумфального успеха "Властелина Колец": для воспитанных на "Войне и мире" и жаждущих чуда лучшего чтения придумать нельзя.

Всего пара лет – и в движение пришел маховик уже русского фэнтези. Миры отечественных авторов (поначалу прятавшихся под иностранными псевдонимами) были ничуть не менее впечатляющи, чем "миротворцев" англоязычных, но фальшивого иностранца часто удавалось распознать по гораздо более глубокой проблематике книге и психологизму. Назовись хоть Цинь Ши-хуаном, но если ты читал Толстого и Достоевского, то этого не скрыть.

И еще одно отличает авторов этого поколения. На наших глазах политически непримиримые системы перестали быть врагами – и это, раз врезавшись в сознание подростка (максимум – юноши), осталось навсегда. И вошло в книги. Самым ярким примером можно назвать "Бездну Голодных Глаз" Олди. Посчитайте на досуге, сколько раз там представители a priori враждующих сторон становятся союзниками, а то и друзьями. (Я к концу первого десятка со счета сбилась…)

Одним словом, русское фэнтези – это не просто сказочно-приключенческий сюжет, но (у лучших авторов) еще и попытка "мысль разрешить", это категорическое неприятие любой системы, провозглашающей себя абсолютным Добром, это глубокий, тщательно прописанный психологизм (кстати, как у героев-людей, так и у не-людей), это попытка снятия "борьбы противоположностей", что отнюдь не означает сведение противоположностей к пресловутому "единству".

Всё это вполне относится к роману "Звезда Запада", который (вспоминая очень среднюю школу) так и хочется назвать "типическим представителем". Добавлю: типическим и одним из лучших представителей этого литературного направления.

О чем этот роман? "Мифологическая чехарда"? – тут тебе и христианин, и скандинавские боги, и штуки три кельтских, и парочка египетских промелькнула. Или это просто очередной "квэст"? – узнали о сокровище, пошли за ним, десять раз чуть не погибли, наконец добыли и домой воротились. Или этот роман отнести к разряду юмористических? – поскольку автор то и дело заставляет нас хохотать до упаду.

Всё это в "Звезде Запада" есть. Но это ли в ней главное? Посмотрим на сюжет внимательно.

Отец Целестин, монах-путешественник, попадает в плен к норманнам, но благодаря своему искусству лекаря он обретает свободу и приезжает в норвежский поселок как гость и друг. И хотя из всего поселка ему удается крестить одну лишь Сигню (да и ту тайно), но варвары-язычники и святой отец отлично ладят. А потом выясняется, что норвежцы хранят тайно знание о Аталгарде, подозрительно напоминающем Атлантиду, и Едином Боге. Дальше – больше: носителями того же знания сначала оказываются духи-айфар, а затем – сами скандинавские боги. Конечно, сначала только смешно, когда автор выдает следующий пассаж: "Он долго молился, вознося к престолу Всевышнего просьбы о спасении своей души, ибо, как считал отец Целестин, сейчас это самое ‘‘спасение’’ находилось под большим сомнением из-за возникшего перед ним неразрешимого философского вопроса: ''Как я могу не верить в языческих богов, если я знаю, что они есть?’’". Но дело оказывается гораздо серьезнее. "А будь люди Хейдрека христианами, Господь не допустил бы...

– А нехристиане что, не люди? – зло огрызнулся Торин. – Или им защита Единого не нужна? Да ну тебя!..". Вопрос, честно говоря, настолько непростой, что едва ли на него можно дать однозначный ответ.

Чувствуется, что роман написан не просто христианином, но человеком глубоко знающим Святое Писание. В литературе фэнтези не редкость, чтобы убежденный христианин вводил в число героев своей книги языческих богов – но тогда "посрамление" их на страницах книги просто предопределено. Роман Андрея Мартьянова – одно из редких исключений. Локи, Один и другие скандинавские боги и божества выглядят как живые (и описаны с детальным знанием "Эдды"), что не мешает им рассуждать о Едином как о само собой разумеющемся (пожалуй, богам о Боге и впрямь известно больше, чем людям). Автор как бы показывает мир с точки зрения обеих религий, но он не сталкивает эти взгляды, а ищет точки соприкосновения между ними, ищет общее между традиционно непримиримым.

Русское фэнтези, и этим всё сказано!

Так "Звезда Запада" из романа приключенческого незаметно превращается в роман о философско-религиозных исканиях. Идейной кульминацией оказываются такие рассуждения: "Не столь давно на одном из привалов отец Целестин пролистал псалтырь… и наткнулся на один из псалмов, на который ранее не обращал внимания, считая, что сей текст мало его касается. Теперь же всё происходящее получило для него лишнее подтверждение из источника, которому монах доверял безгранично на протяжении всей своей жизни. Восемьдесят первый псалом начинался словами: ‘‘Бог встал в сонме богов; среди богов произнёс суд’’. Отец Целестин, прочтя эту фразу, едва не поперхнулся. Значит, и Библия признаёт существование тех, кого смертные именуют богами. Вот оно, лишнее свидетельство того, что существование духов Олимпа, Асгарда, пантеона кельтов или индусов не вымышлено, что встречи с Одином или Тором не являются наваждением больного рассудка либо же сном! Доказательство того, что мифы народов языческих имеют под собой не менее твёрдую почву, чем Вера Истинная!". Такая позиция автора не может не вызывать уважения.

Эти два слоя – философский и приключенческий – настолько тесно переплетаются в романе, что один невозможен без другого. При этом философские рассуждения включены в текст аккуратно и ненавязчиво, а приключения оказываются одновременно описанием пути духовного роста героев – христианский монах принимает и осмысливает факт существования языческих богов, а норманны начинают верить в Единого, раз слышат о Нем не только от отца Целестина, но и от самого Одина.

При всей серьезности поставленных в книге проблем, "Звезду Запада" меньше всего тянет называть религиозно-философским романом – хотя бы потому, что о многих чрезвычайно серьезных вещах говорится с юмором.

Юмор в романе весьма своеобразен – это не пустое балагурство, но умение сочетать в одном пассаже возвышенное и смешное, а иногда и трагическое. Вот несколько примеров. "Как-то раз, месяцев через восемь после пленения, тонкая душа Целестина-художника не выдержала того, что над кораблём, на котором он путешествует, полощется обычный белый (если быть точным – серый) парус без всяких приятных глазу и возвышающих дух изображений. И вот… в руки дружины Эльгара помимо прочей добычи попали кувшины с красками. Хёмунд… будучи уверен, что в кувшине вино, опрокинул содержимое себе в рот, после чего его борода надолго приобрела мерзкий, фиолетовый с просинью, цвет". И далее: "Уже убили Хёмунда – датчанин рассёк ему лоб. Отец Целестин успел подумать, что синяя краска с его роскошной бороды так и не успела отойти". Так, в лучших традициях шекспировского Могильщика автор неразрывно переплетает смерть и смех.

Впрочем, еще чаще роман Андрея Мартьянова заставляет вспомнить не Шекспира, а Рабле – при всей серьезности осмысления христианства автор постоянно иронизирует, смешивая сакральное с профанным: "Для собственного удовольствия и во спасение души по воскресеньям мессы да обедни отслуживал, распевая своим баритоном псалмы так, что все собаки в Вадхейме дружно ему подвывали", "у Торина состоялся с отцом Целестином напряжённый религиозный диспут, в течение коего святому отцу пришлось услышать о себе немало нового и признать, что в искусстве стихосложения язычник-викинг, пожалуй, не уступит и великим греческим пиитам. Правда, даже сии схизматики, от коих самого Бога тошнит, никогда не употребляли сразу столько богомерзких выражений. В конце концов оба спорщика призвали на головы друг друга проклятия своих богов, после чего отец Целестин откупорил кувшин с вином, и просидели они с конунгом в домике монаха до утра. О чём велась беседа, неизвестно, а Видгнир, нахально подслушивавший под дверью, мог разобрать только отдельные фразы, среди которых наиболее частыми были уверения во взаимном уважении". "Шестнадцати лет от роду Сигню была крещена… Отец Целестин… первую свою победу над норманнским язычеством в миссионерском деле праздновал три дня... Некоторые утверждали, что всё это время над домом монаха висело зелёное облако винных испарений. В хронике Вадхейма появилась о сём примечательном событии (крещении, понятно, а не о том, что за ним последовало) запись на латыни". Один из самых возвышенных моментов – герои видят духов-айфар – обрывается неожиданным образом: "большая и мягкая кочка, где столь уютно устроился святой отец, на поверку оказалась громадным муравейником, обитатели которого выразили своё возмущение тем, что беспощадно искусали соглядатая за филейные части. Последствием сих мученических воплей явилось мгновенное исчезновение призрачных теней".

Тонким литературным приемом Андрея Мартьянова является комичность не столько ситуаций, сколько описаний их. В частности, сознательная разностильность, употребление советских канцеляризмов в самых неожиданных ситуациях. Так, о Торине, родившимся слабым, говорится: "Как-никак, в переводе на цивилизованные языки ‘‘Торин’’ означает ‘‘отважный’’. Выжил, вырос и оправдал высокое доверие папаши". "Отец Целестин, интересовавшийся местными легендами… попытался поподробнее разузнать об этом камне... Но плоды усилий на ниве краеведения оказались прискорбно малы". "Конунгу удалось растормошить его без каких-либо последствий для своего здоровья.

– Спаси нас, Господи, от ярости норманнов!! – возопил отец Целестин, всплывая из-под мехового одеяла аки кит из волн морских". Подобных примеров можно привести множество.

Автор хорошо чувствует мифологию и совершенно правильно употребляет не только эддические образы, но и некоторые универсальные мифологемы. Так, с филигранной точностью введен в крошечный эпизод образ кельтской богини лошадей Эпоны. Когда валькирия призывает кельтскую богиню, то сначала это кажется ошибкой – смешение пантеонов, но потом выясняется, что это сознательный прием: "Он припомнил всё, что когда-либо слышал о таинственной древней богине… отец Целестин считал, что её время давно ушло: Эпона входила ещё в римский пантеон богов, а сами древние римляне переняли манеру ей поклоняться у сгинувших ныне кельтов, почти сразу же после Рождества Христова. Монах видел в Италии остатки её культа — почему-то на редкость стойкого: несмотря на то что богов Олимпа римляне прочно забыли, изображения Эпоны присутствовали почти во всех конюшнях, и даже в обители святого Элеутерия, на балке, поддерживающей потолок, какой-то нехристь нарисовал кельтскую богиню именно в том виде, в котором она предстала сейчас перед отцом Целестином, — стоящей меж двух лошадей… Да и викинги тоже помнили Мать Лошадей, пускай её имя почти не встречалось в сагах и эпосах.

Эпона просто была. Независимо от богов норманнов, римлян или других народов. Просто была. И может быть, Матери Лошадей люди поклонялись ещё до того, как появились боги самых-самых древних египтян или ашурцев. И сейчас она ответила на призыв дальних потомков тех людей, которые пасли свои табуны на заре мира…". Что на это может сказать ученый? Что действительно образ богини (Богини!), ведущей двух зверей (в том числе и лошадей) – один из древнейших в человеческой культуре и насчитывает никак не меньше девяти тысячелетий.

Очень радует правильное распределение понятий "тьма" и "мрак", где именно мрак оказывается силой, враждебной абсолютно всему, синонимом небытия – русское слово "мрак" этимологически (по происхождению) родственно слову "смерть" и обозначениям Нижнего мира – "нора", "море". Слово "тьма", напротив, происходит от тюркского "тумен", "десять тысяч" – и тем самым обозначает неисчислимое множество вариантов, но никак не отсутствие бытия.

Однако есть в романе и серьезный недостаток. Чем дальше разворачивается сюжет, тем менее убедительным кажется поведение Черного Дракона Нидхёгга, завладевшего некогда Чашей Сил: изначально он выступает как враг роду Элидинга (хотя Дракону известно, что Чаша обретает силу только в руках человека из этого рода), в начале романа он устраивает страшную охоту за главными героями, а потом, стремительно одумавшись, предлагает им дружбу и действительно помогает им. Хотя автор пытается мотивировать столь резкие перемены в поведении Нидхёгга, это не выглядит достоверным на фоне тщательно прописанной психологии других героев, люди они или нет.

К сожалению, этим число неувязок не исчерпывается. Скоропостижные изменения в характере Нидхёгга объясняются тем, что он боится, что духи Огненных Болот и Полей Мрака соединятся – и произойдет чудовищный катаклизм. Несмотря на все усилия, это действительно случается, однако духи Мрака и Огня пожирают друг друга, так что от героев в данном случае вообще ничего не потребовалось. Этот эпизод вызывает самую большую досаду, поскольку лишает мотивации практически всю вторую часть романа.

Подобные композиционные ошибки, к сожалению, свойственны многим многоходовым повествованиям, где тщательно прописан крупный план, но из-за этого недостаточно проработан общий.

Возвращаясь к крупному плану и к достоинствам этой книги, хочется отметить фактографическую точность исторических описаний. Автор прекрасно знает древнескандинавский быт; особенно подкупает вкрапление отдельных фраз на стародатском или древневерхненемецком.

И, наконец, главное. Сквозь все языческие и христианские, серьезные и приключенческие перипетии сюжета вдруг возникают какие-то странные ассоциации, не имеющие отношения к Скандинавии. "Они сохранили какое-то давнее (страшно подумать — древнее и серьёзнее Ветхого и Нового Завета) и очень смутное предание о странных делах и событиях, происходивших в этих местах и южнее в совсем уж незапамятные времена. Говорили о том, что тогда и Балтийского моря ещё не было, и Британия не стала островом, и Европа была единой землёй, на которой жили странные народы, давно сгинувшие. Куда? Что за народы? Откуда эти легенды, слишком складные для того, чтобы быть просто сказками, возникшими зимним вечером у очага?

Отец Целестин в молодости читал список с Платона о погибшей в волнах моря земле. Но откуда эти норманны знают о ней и называют её похоже — Аталанти или, на северный лад, Аталгард? Они же не читали Платона! Они вообще читать не умеют!". Миф об Атлантиде – это понятно, но… тут читатель недоумевает сильнее отца Целестина – при чем тут упоминание о том, что Британия не была островом? Это уже не Платон, это "из другой сказки". И вот из это самой "другой сказки" приходят переиначенные, но донельзя знакомые имена и образы. Эйра Единый, род Элидинга, да и все миры, упомянутые в романе, носят имена, сводимые к понятию "Срединная Земля" – Мидгард, Мидденгард, Междумирье (первый термин взят из "Эдды", но не два других). Ассоциации со Средиземьем Толкиена становятся всё сильнее, и появление воителя Эйреми окончательно убеждает: это не случайное совпадение, а ряд сознательных намеков. "Всадник на огромном белоснежном коне, сиявшем во мгле перед рассветом ярким серебром.

Белый плащ вьётся по ветру, драгоценный доспех бросает блики, волосы подобны расплавленному золоту; лик грозен, но в серых, как летняя тень над водопадом, глазах радость и сострадание, гнев и милость.

И тут грянул глас его:

– Живите! Давно я не приходил по такой просьбе в Мидгард, но что сделано, то сделано, пусть и пошёл я против воли других Сил. Помните, люди рода Элиндинга, об этом дне, и искупите мою вину перед Эйра и Силами делами своими. Я сказал – вы слышали.

Вновь поднёс всадник к губам рог и вострубил, и дрогнула земля под копытами коня. Полыхнула звезда на западе, Эйреми развернул скакуна, и тот, взвившись в воздух, помчался по звёздному лучу, что начал истончаться и меркнуть. В последний миг отец Целестин увидел, как словно разорвалось небо над океаном и Великий Дух исчез в образовавшемся проёме. И ещё глаз монаха различил появившиеся на мгновение башни и купола какого-то города, перед которым померкли бы и Рим, и Багдад, и Константинополь...

Или чудилось всё святому отцу?"

Что ж, как не почудилось отцу Целестину, так и не почудилось читателям – в романе историческая Скандинавия оказывается соединенной с Эндорэ. И тем радостнее было узнать, что роман изначально и задумывался как повествование о потомке Элендила.

Сейчас, ожидая выхода в свет восстановленного варианта первоначального сюжета, нетерпеливо ожидаешь раскрытия недомолвок – но одновременно испытываешь страх: сможет ли "Потомок Элендила" удержаться на уровне "Звезды Запада" по своей философской насыщенности?



Портал "Миф"

Научная страница

Научная библиотека

Художественная библиотека

Сокровищница

Творчество Альвдис

"После Пламени"

Форум

Ссылки

Каталоги


Общая мифология

Общий эпос

Славяне

Европа

Финны

Индия

Античность

Средиземно- морье

Сибирь, Африка, Америка

Дальний Восток

Буддизм Тибета

Семья Рерихов

Искусство- ведение

Толкиен и толкиенисты

Русская литература

На стыке наук

История через географию

А.Л. Баркова (c) 1993-2010
Миф.Ру (с) 2005-2010