* * *

"Олешек, ты? Здравствуй", – они оба не знали, какой по счету была эта встреча (Оромэ считать не собирался, а Пробудившиеся считать еще просто не умели).
Она как всегда погладила его по морде, и вдруг ее разума коснулось ответное "Здравствуй".
Наградой смелости Оромэ, решившемуся заговорить со свободной был целый шквал радостных эмоций. И тогда он отважился на следующий шаг:
"Отведи меня туда, где ты живешь".
"Конечно. Поехали".
Она привычно вспрыгнула ему на спину, и он побежал, а она мыслью указывала ему путь.
И чем ближе был берег Озера Пробуждения, тем сильнее Оромэ чувствовал, как земля пропитана очень знакомой силой Айнура, силой, исполненной тепла и любви, – чувств, почти не знакомых Валарам, для которых мир – их творение, но не их дитя. Но здешнее чувство не было горделивым любованием своим произведением – оно было теплой заботой и нежной лаской, и Оромэ казалось, что и сама земля под его копытами стала теплее и мягче.
"Надо будет повидаться с тем, кто бережет свободных", – подумал он, пряча мысль от своей всадницы.
Озеро он почувствовал издалека. Не потому, что ему в лицо подул прохладный ветер, не потому, что воздух стал влажным, – это мог бы заметить олень, но этого не замечал Валар. Оромэ почувствовал близость Озера по несказанному умиротворению, разлитому вокруг, по ласковому покою, снизошедшему вдруг в сердце, – он почувствовал себя так, как бывало ему когда-то несказанно хорошо в золотом сиянии Ормала, где встретились он и Вана, и где сияние красоты Ваны заставляло его буйствовать в радости и дарить эту буйную страсть всем детищам ее старшей сестры. Того первого порыва радости нет больше, и Вана уже не поет беспрестанно, как прежде, когда она столь же щедро дарила птицам свой голос, как он – свою стремительность, – да, всё это кончилось вместе с Весною Арды, но здесь оказалось возможным возращение к прежнему ощущению беспредельного счастья...
– Мы приехали, олешек.
 
Оромэ остановился и огляделся. Вокруг стояло несколько свободных, или, как сами они себя называли, Пробудившихся. Он пристально разглядывал их, сравнивая с теми воспоминаниями, что сохранились от Видения. Валар чувствовал исходивший от них жар жизни, недоступный ему, Айнуру, он слышал их безмолвные голоса, которыми они общались, – и ему захотелось заговорить с ними на их языке.
"Я рад вас видеть", – и с этой мыслью он шагнул им навстречу, не осознав вовремя, что шагнул двумя ногами.
Но смена обличья не испугала Пробужденных, ибо они не ведали страха и не знали пределов возможного и невозможного. Да и многие ли из тех, кто пришел по зову Нисиломэ, вообще видели прежде оленя?
Так что никто, кроме нее, даже не удивился. А она больше обрадовалась, чем удивилась.
"Ты кто?" – спросил его среброволосый, чем-то похожий на его всадницу.
Что мог Оромэ на это ответить? Он настолько не ожидал вопроса, что не успел ничего придумать заранее, – а как утаить правду сейчас, когда они общаются даже не мыслями, а чувствами? И он ответил честно:
"Я тот, кто дал движение всему живому, способному бегать, летать и плавать; я тот, кто издревле бился с Врагом; я тот, кто ныне истребляет чудовищ в Эндорэ".
Так ответил он – и не так. Этих слов не было произнесено, ибо слов таких тогда еще не было. Оромэ ответил на языке чувств и незримых образов – и Пробудившиеся поняли то из них, что смогли. Так они впервые узнали, что в мире есть опасности, а своего нового друга, который эти опасности уничтожает, назвали – много позже, когда появились слова – Охотником.
"Фарас" и "арас" – охотник и олень – созвучие? Совпадение?
"Пойдем. Ты, наверное, голоден", – всадница взяла его за руку и повела к тростниковым хижинам вдалеке. Оромэ, растерянный и потрясенный, послушно пошел за нею.
 

* * *

Так началась его жизнь среди Пробудившихся. Никому и в голову не приходило, что он не такой же, как они, – подобно всем, проснувшимся недавно, он был слегка растерян, вечно изумлен, беспредельно любознателен и держался возле своей спутницы, как многие из тех, кого пробудила ее безмолвная речь. О том, что Охотник умеет оборачиваться оленем, знали немногие, и они воспринимали это как должное.
Но первая волна удивления спадала, и Валар снова становился Валаром. Впрочем, заметили это лишь двое.
 
"Не прячься. Я всё равно знаю, что ты здесь. Я даже знаю, кто ты. Ты – майэ Яванны. Выходи".
"От тебя не скроешься, Владыка Кельвар. Чего ты хочешь от меня?"
"Я тебя не помню... Как твое имя?"
"Когда мы расставались, Госпожа назвала меня Кеменайрэ".
"Ты с ее ведома здесь? Отчего же я ничего не знал об этом?"
"Госпожа сохранила это в тайне. Ведь было сказано, что на Запад уходят все. А я осталась, потому что..."
"Я вижу. Весна Арды продолжается здесь. И чудищам закрыт вход сюда".
"Охотник! – в ее голосе звучит мольба, – раз ты пришел сюда, раз тебе известна моя тайна, – помоги!"
"Чем?"
"Я всего лишь майэ. Моя сила слишком мала. Я ограждаю эти земли как могу – но я так боюсь, что однажды моих сил не достанет и мрак и нежить, что бродят вокруг, проникнут сюда к Пробудившимся..."
"Кеменайрэ, я – Охотник. Я здесь потому, что мне Пробудившиеся Дети так же дороги, как и тебе. Я успокоил тебя?"
"Да..."
Будь они облечены телами, она бы упала на колени и поцеловала его руку.
"Не надо. Я не исполняю твоей просьбы. Я лишь делаю то, что велит мне... (как бы это сказали Пробужденные? – да, именно так) ...мое сердце. Ты знаешь, что такое "велит сердце", Кеменайрэ?"
"Да, Оромэ. С тех пор, как знаю Детей. Или еще раньше ––– когда решилась остаться здесь ради них".
"Вот и я теперь знаю. С тех пор, как узнал Детей".
"Скажи, а Аман – каков он? Ведь я никогда не была там".
"Он... Вспомни Весну Арды. Он похож на нее. Только... правильнее, безупречнее. Мне там было скучно. Я всё время боялся что-нибудь нарушить, повредить... В Эндорэ я чувствовал себя на воле".
"А теперь?"
"Да. Теперь я вижу, что в Эндорэ есть что-то, чего нет у Валаров. Может быть, это – сердце? Не знаю. Но теперь мне будет скучно бегать просто потому, что меня переполняет сила".
"Как я понимаю тебя..."
 
Второй разговор велся тоже мысленно.
Они сидели у серебристо-голубого эльфийского костра – Оромэ, Хисиэ и несколько его друзей. Сидели и просто слушали тишину, разлитую над Озером.
– Охотник, можно я спрошу тебя?
– Спрашивай, Хисиэ.
– Ты ведь знаешь больше нашего?
Оромэ кивнул.
– Тогда расскажи..?
– О чем?
– О чем хочешь. О чем можешь.
И Оромэ попытался "рассказать". Но нужных слов не хватало и потому рассказать он мог только разворачивая перед их мысленным взором картины. Он делал это – и чувствовал, что ответной волны понимания не приходит, что Пробудившиеся сейчас глядят на это так же, как некогда Валары смотрели на Видение – смотря, но не видя.
Оромэ прекратил это безнадежное занятие и опустил голову, удрученный неудачей.
– Охотник, – Хисиэ посмотрел ему в глаза, – ты уверен, что не можешь объяснить по-другому?
– По-другому? Попробую...
И он запел.
Он пел без слов и, пожалуй, даже без музыки, потому что те звуки, что разливались в воздухе над Озером, были такой же оболочкой Песни, как зримый облик Охотника был лишь оболочкой Валара.
Вала пел о Мире, о его беспредельности и красоте, о населяющих его существах, которым он дал счастье стремительного движения, – пел ту Песнь, что звучала в Беспредельности перед Илуватаром, когда Айнур Песнью творили Мир.
Он пел ту Песнь, частица которой была в каждом из Пробудившихся, – и потому эта Песнь не могла была быть им непонятной. Он пел – и они узнавали себя в этой Песни, свой Путь, который их ожидал, они предчувствовали свою судьбу – те, у кого впереди был Великий Поход.
Но не только будущее приоткрывала им Песнь Оромэ – она давала им возможность заглянуть в то прошлое, когда еще не было времени, и понять – не разумом, но сердцем – бытие Валар и Единого.
Оромэ пел – и его Песнь отзывалась в каждом из слушавших, и это открывало перед ним многое в сути Детей, неясное прежде.
Песнь лилась – и с ней Охотник всё лучше понимал Пробудившихся, а они – его.