|
Пригоршня лучей
* * *
На этот раз он не стал принимать волчий облик. Он шел к ней так, как обыкновенно ходил на охоту, разве что оружия при нем не было.
Весна была близка. Еще стояли холода, еще мели метели и вьюги выли на все голоса, перекликаясь друг с другом, – и всё же в мире что-то неуловимо изменилось. Он знал это, хотя и не нашел бы слов, чтобы объяснить.
Седой и не собирался пытаться выразить это словами. Он просто знал: она ждет. Она уже не спит.
Нетерпение гнало Волка вперед, с быстрого шага он перешел на бег, мчась босиком по глубоким сугробам. На нем был только килт, но желание жгло Охотника горячее жары и беспощаднее самых лютых морозов. Словно камень, выпущенный из пращи, он летел к ней.
Она стояла, облаченная в белые меха. Она протянула к нему руки и успела сказать лишь: “Мой Серебряный, я так ждала тебя”. Он сжал ее в объятьях, жадно припал губами к губам, а потом повалил – прямо в мягкие, пушистые снега.
– Мой Зверь… – простонала она в восторге.
И Седой – сорвался. Его облик сменился сам собой: огромный белый волк зарычал от вожделения, утоляемого и неутолимого, она запустила руки в его густую шерсть, едва сдерживая крик боли и наслаждения; он содрогался на ней, а ее руки, властные и требовательные, ласкали его, приказывая: еще, еще!
Они оба устали не скоро…
…Седой бережно провел ладонью по ее лицу:
– Я так истосковался по тебе…
Она улыбнулась:
– Я тоже. Как твоя охота?
– Лучше, чем обычно… – Седой медленно гладил ее по плечам, груди, – у меня в Стае еще один человек…
– Мертвый?
– Живой, – торжествующе усмехнулся Вожак. Разговор, еще мгновение назад безразличный, превратился в возможность похвастаться. – Отличный щенок: на его страх сбегаются твари со всего ан-дубно, так что нам вообще не приходится их выслеживать. А этот мальчишка прекрасно умеет преодолевать свой страх, да к тому же неплохо стреляет…
Она слушала очень внимательно. Гораздо внимательнее, чем обычно слушают о делах своего возлюбленного.
– И он – человек? – она недоверчиво нахмурилась.
– Внук Рианнон, но от Тамлина… – Седой, медленно остывающий от любовных ласк, не заметил напряжения в ее голосе. – Ты же помнишь эту историю… он скорее человек, чем наш.
– Понимаю… – она медленно провела пальцем по его груди. Седой ответил ей блаженной улыбкой:
– Этой весной будет большая охота. На его страх всякой мерзости слетится… у-у-у, как стервятников на падаль.
– Ты рад этому? – проворковала она, гладя губами его щеки.
– Во всяком случае, – его ласки становились жарче и решительнее, – нам не придется рыскать по всем недрам ан-дубно в поисках добычи.
…И им снова стало не до разговоров.
… – Мой Неистовый, – шептала она, целуя его лицо, шею, плечи, – мой милый… Сколько бы их ни было у меня, ты лучше всех…
Седой отстранился, приподнялся на локте:
– Решила забрать у меня этого щенка? Будь осторожна: если что – Рианнон не простит.
Она улыбнулась – холодной властной улыбкой королевы:
– Сначала мне надо увидеть его. До Бельтана он всё равно будет служить тебе живой приманкой. А в Бельтан – поглядим, на что он может сгодиться.
Когда она вот так улыбалась, от нее было очень легко уходить. А уйти было необходимо.
Седой встал, начал заворачиваться в килт:
– Пожалуйста, будь осторожна. Ссора между тобой и Рианнон – пожалуй, это единственное, что может вызвать страх – у меня. Истории с Пуйлом нам хватило на несколько веков, хотя, по мне, скорее ты вправе обижаться на Рианнон, а не она на тебя.
Она тоже встала:
– Я еще ничего не решила, любимый. И я не поссорюсь с Рианнон, обещаю.
– Хорошо, – он кивнул и невольно улыбнулся, взглянув на землю: там, где они только что сплетались в любовном безумии, там не осталось и следа пышных сугробов, зато уже распрямляли свои стебли первые весенние цветы.
Она обвила руками его шею:
– Доброй охоты тебе, Вожак.
Он наклонился и поцеловал ее – жадно, словно хотел запастись счастьем любви перед долгими месяцами охоты в преисподней. Потом легонько оттолкнул и побежал прочь.
Не оборачиваясь. Он никогда не оборачивался.
За исполинской елью он свернул и исчез. Если быв кто-нибудь взглянул на снег, то за елью он не увидел бы никаких следов – ни человеческих, ни волчьих.
* * *
Но она – не смотрела. Она распрямилась – как была, нагая, прикрытая лишь собственными волосами, – и вытянула руки ввысь, к неяркому золотистому солнцу.
лакуна
Кромка чуда: Эссилт
Принести пригоршню солнечных лучей. Полгода назад мне такие слова показались бы бредом или злой насмешкой. А сейчас, когда я научилась расчесывать пряди тумана и ткать из снега, – сейчас я лишь думаю о том, как именно нужно собрать лучи.
День сегодня солнечный… попробуем?
Протянуть к солнцу ладонь – и лучики лежат в ней, словно золотые травинки. А если обломить? – получилось!
* * *
Когда она подошла к ковру Сархада, изображенное лицо мастера было совсем другим. От него никому бы не захотелось бежать со всех ног.
"Интересно, я одна вижу этот ковер изменившимся, или каждый, кто проходит мимо?"
– Сархад, это я, Эссилт. Можно? – и тотчас огонь ожил, уже не жгущий и пугающий, а… словно пес радостно прыгает, видя друга хозяина. Ковер исчез, Эссилт без страха перешагнула пламя, теперь твердо зная, что огонь не грозит ни ей, ни тонким корочкам льда, которые она несет.
– Здравствуй, моя маленькая королева, – улыбнулся ей мастер. – Лед и лучи?
– Да, как ты сказал.
Солнечные лучики, рассыпанные по столу, тонко и протяжно зазвенели. Но мастера они сейчас не интересовали. Он осторожно поднял пластинку ажурного весеннего льда.
– Вот красота, с которой мне никогда не сравниться. Этот рисунок прост, но в его простоте – совершенство.
– Странно слышать такие слова от самого искусного мастера Аннуина, – покачала головой Эссилт.
– Только неопытный юнец считает себя величайшим, – отвечал Сархад.
– Можно, я посмотрю, как ты работаешь? – робко спросила она, почти уверенная в отказе.
– Если будешь молчать – можно.
Кромка чуда: Эссилт
Руки. У него самые невероятные руки на свете. Они – и глаза его, и разум. Слепой не ощупывает вещи так тщательно и осторожно, как этот сидхи; а ведь ни у одного народа нет зрения острее.
Мудрые руки, иначе не скажешь.
Сархад перебирает лучики, раскладывая их в несколько рядов. По каждому он проводит пальцами раз, а то и несколько. Наивно было бы спрашивать, чем один луч для него отличается от других. Да он, наверное, и сам не ответит.
Такому нет имени – даже на языке сидхи. Разум мастера этого не знает – лишь руки ведают.
* * *
На следующий день Эссилт взяла с собой шитье. Сархад одобрительно просмотрел на ее рукоделие, похвалил отлично вытканное полотно – и словно забыл о присутствии королевы.
Да и она сама почти не поднимала глаз от вышивки, узор которой наконец нашелся. Эссилт не знала, сможет ли она придти к Сархаду завтра, через день, через седмицу, не прогонит ли он ее, не окажется ли заперта дверь – и торопилась успеть сделать сейчас основное. Разметить широкими стежками рисунок, подобрать оттенки цвета – от искряще-серебряного до глубокого серо-синего.
– Ты собирала это зимней ночью в лесу? – услышала она вопрос Сархада.
– Да. Ночью снег такой красивый…
– Снег… – задумчиво проговорил пленник. – Я несколько веков не видел его.
Он сощурился, вспоминая.
– Прости, – королева закусила губу, стыдясь того, что невольно напомнила мастеру об утраченном.
– Перестань, – решительно сказал он. – Подойди сюда. Встань прямо. Как: обруч – не жмет, не скатывается?
Свитый в кольцо золотой луч лежал на ее голове так, будто был второй кожей.
* * *
Солнечные лучи и прозрачное кружево льда с каждым днем всё теснее сплетались в будущей короне – и точно так же день ото дня всё чаще упоминались вместе имена Сархада и Эссилт.
"Тот, в огненном зале, и она, со своей снежной туникой…" – шептались малыши-брауни в коридорах замка.
"Правда ли, что Сархад Искусный взял себе в ученики девушку из людей?" – носилась весть по штольням кобольдов.
"Королева людей не может выбраться из Аннуина, потому что ее оплел своей ложью Сархад-Предатель…"
"Он родного брата обратил в лед, а теперь заколдует и ее, бедняжку!"
"Ты путаешь! Не брата, а отца, и не в лед, а в камень. Я на триста лет тебя старше, я лучше знаю!"
"Действительно, в камень, но не брата и не отца, а мужа своей сестры…"
Крошки-фэйри залетали в покои Эссилт и наперебой твердили ей:
– Не ходи к Сархаду, он страшный, он злой, он самый злой!..
– Откуда вы знаете, что он злой? – улыбалась им королева, собирая рукоделие. – Разве вы хоть раз были в Зале Огней? Разве вы хоть раз говорили с Сархадом?
– Нет, и ничто не заставит нас приблизиться к Коварному!
– Что ж, а меня ничто не удержит от встречи с ним.
Кромка памяти: Сархад
Коварство.
Такое привычное – и такое забытое слово.
Когда еще не родились не то что многие сидхи, но и многие боги этого мира, меня уже звали Коварным.
Кователем.
Из-под моего молота выходили творения изумительной красоты и немыслимой силы. Потом люди стали именовать это магией.
Сидхи ничего не забывают, и всё же я плохо помню свою юность. Когда впервые в моих работах стали воплощаться недобрые шутки? Или они были в них всегда?
Когда коварство перестало быть просто кованым узорочьем и стало тем, что сегодня все зовут этим словом?
* * *
На наковальне под ударами крохотного молоточка звенели солнечные лучи. Потом наступила тишина: тонкие зубцы один за другим крепко охватывали ледяные пластины.
– Готово.
Эссилт ахнула, уронила иглу и шитье соскользнуло с ее колен на пол.
– Я никогда не видела ничего прекраснее.
– Зато я сейчас увижу, – усмехнулся мастер. – Когда надену ее на тебя. Подойди.
Он надел убор на Эссилт и довольно сказал:
– Да, получилось хорошо. Беги, ищи зеркало.
– Могу я как-то отблагодарить тебя? – прошептала королева.
– Да, и очень просто. Найди где-нибудь еще льда и принеси лучей. Иначе я всю оставшуюся мне вечность буду терзаться тем, что сразу не сообразил сделать к этой короне ожерелье.
Кромка судьбы: Рианнон
Ты бежишь в новенькой короне, и от счастья глаза твои горят ярче лучей, из которых она выкована.
Я никогда не слышала, чтобы Сархад дарил женщинам уборы. Или я действительно ничего не знаю о нем, или ты – вторая после меня.
Я до сих пор храню его ожерелье, которое он сделал, когда мы оба были… впрочем, неважно.
Зачем тебе понадобился Сархад, девочка? Как ты вообще смогла найти дорогу к нему? Кажется, я надежно спрятала вход в его Зал Огня: пройти через ковер смогут единицы, и сам ковер для всех незаметен, а для тех, кто увидит, – страшен.
Но для тебя немыслимая дорога стала привычной.
Кто для тебя Сархад? Возлюбленный? – нет: даже не будь ты настолько верна Марху, я не могу представить тебя в объятьях моего пленника.
Но если это не любовь и не ученичество (…чему златокузнец может научить женщину?), то что это?
Дружба?! С Сархадом?!
Те, кто имел несчастье считать его другом, обычно первыми оказывались жертвами его козней.
Неужели с тобой, маленькая Эссилт, будет иначе?
Что ж… тебя предупредили и дюжину, и дюжину дюжин раз. И тем не менее ты продолжаешь бывать у него. А это значит, что ты о нем знаешь больше, чем известно мне.
И я подожду вмешиваться. Я подожду, пока меня ни позовешь или ты, или он.
* * *
– Туника закончена? – спросил Сархад, отложив инструменты.
– Да, вот.
По ослепительно белому шелку змеился узор: то серебристый, то голубоватый, то серый до синевы, то проваливающийся в темноту ночного неба, то вспыхивающий ярче звезд.
– Хорошо, – кивнул мастер. – Счастлив будет тот, кому ты подаришь свою работу.
Эссилт улыбнулась, пряча мысль о том, что вряд ли Друст так уж обрадуется ее подарку.
– А что ты сделаешь для себя?
– Не знаю. До Бельтана есть время… я что-нибудь придумаю.
– Тогда послушай меня. Ты сможешь соткать золотую парчу из лучей?
– Наверное.
– Я хочу увидеть тебя в золотом платье. Расшей подол молодой листвой, и прикажи, пусть тебе добудут несколько лилий.
– Приказать? Но я не имею права…
Сархад рассмеялся:
– Ну тогда попроси – и, я уверен, твои помощники помчатся быстрее, чем от любого приказа!
Кромка памяти: Сархад
Когда-то я любил давать советы рукодельницам сидхи. Платья получались замечательными, да только в самый разгар празднества розы превращались, к примеру, в лягушек. Или весь наряд оборачивался копошащимися жуками. Весело было! До сих пор без смеха не вспомнить.
С любой их тех гордячек я бы и сейчас поступил также.
Но не с моей маленькой королевой.
– Нет-нет, девочка, не всю лилию. Только один лепесток. Загни его… вот так, отлично.
* * *
- Поднимайтесь, - мотнул головой Вожак, войдя в пещеру. Его длинные волосы взлетели белым крылом. – Выходим. Немедленно.
Тотчас смолкли все разговоры, охотники Аннуина, разом посерьезневшие, быстро вооружались.
Друст закинул за плечо лук и колчан… и неожиданно в нем всколыхнулось непонятное и неуправляемое раздражение.
“Что я вообще делаю в этой Стае?! Почему я позволяю Седому командовать мной? Почему я побежал служить ему?! С какой стати? Что общего между мною и всей этой нелюдью?!”
Друсту понадобилось изрядное усилие воли, чтобы прогнать эти мысли. Они были бы уместны осенью, когда Вожак только позвал, но сейчас, когда внук Рианнон уже давно принял оружие из рук Седого Волка, - сейчас он связан с ним неменьше, чем некогда с Мархом. Сейчас таких вопросов не задают. Особенно перед походом.
Друст и не подозревал, что Седой отлично заметил его беспричинный гнев. Заметил – и украдкой облизнулся.
Кромка небытия: Седой
Я знал, что нам не придется выслеживать тварь, но не думал, что охота окажется настолько легка. Живые люди – бесценная приманка!
Загадочные они, всё-таки, существа. Способны отчаянно противиться другу – и с легкостью подставляют свое сознание, да что там – своё сердце – первой же твари ан-дубно: на, владей мной, ешь меня, я буду рад нести тебя дальше!
Хорошо хоть, этот Жеребенок справился сам… Он сильный, гм, по сравнению с другими людьми.
* * *
Вожак сейчас испытывал довольно странное чувство. С одной стороны, он отлично знал: подойди он сейчас к Друсту, просто хлопни по плечу, ободри, прояви внимание – и этот глупый живой освободится от снедающей его беспричинной ярости, которая на самом деле – очередная тварь, накопившая силы за зиму и тянущая свои щупальца к самой подходящей жертве…
Долг Вожака – помочь Жеребенку освободиться от твари.
А долг Охотника – напротив. Друст их уже вывел на добычу, хотя они и порога пещеры не перешли! И если ничем не помочь ему сейчас – до него дотянется еще не один морок ан-дубно!
Помочь? Нет?
Нет. Охота важнее.
Жеребенок сам справится, не маленький. Но если он успокоится – они могут упустить парочку крупных тварей.
Или больше.
* * *
На этот раз не было погони сквозь ничто. Едва Охотники переступили порог пещеры, как руки сами собой потянулись к колчанам – и белые молнии стрел пронзили нечто омерзительное… Друст даже не успел толком разглядеть, что это было. Он уже давно привык стрелять в средоточие страха, а не тратить драгоценные мгновения на то, чтобы выяснить, каков зримый облик у твари и где у этого облика уязвимые места.
Седой скупо кивнул им, будто они и не одолели только что на редкость крупную тварь. Такую мощную, что она подползла к самой пещере... Но, похоже, Вожак считал иначе. Он повел их куда-то… становилось светлее. Воздух стал сырым, задул пронизывающий мокрый ветер…
Друст зябко поежился к килте, даром что не мерз в нем зимой. Но лучше любые холода, чем эта сырость, лучше любые снега, чем ледяная вода под ногами…
И сгинувшее было раздражение поднялось снова.
Седой шел впереди, Друст – одним из последних. И племянник Марха никак не мог видеть довольной усмешки на худощавом лице Волка.
* * *
В ан-дубно нет времени, и всё же нынешняя охота была заметно дольше других. Больше схваток, тяжелее битвы и на удивление короче поиски тварей.
У Седого не нашлось для Друста ни одного доброго слова. Да что там слова – ни взгляда, ни кивка. Словно и нет среди охотников сына Ирба!
От несправедливого равнодушия Вожака хотелось… хотелось… нет, Друст сам не знал, чего. Хотелось сделать что-то очень плохое… или закричать, или громко выругаться, или даже ударить Волка – лишь бы обратить на себя внимание!
Разумом Друст понимал, что никогда не совершит подобного, что Вожаку сейчас не до него, что и с другими охотниками Серебряный не участливее. Да, разум понимал, - но смирять клокочущую в груди беспричинную ярость становилось всё труднее.
* * *
лакуна
далее
|
