|
Песни лета
Кромка миров: Рианнон
Огонь в крови.
Летнее любовное безумие – перед которым равны люди и боги, могучие и ничтожные, талантливые и бездарные…
…меня зовет певец, бродя по холмам мира людей. Он еще не знает, что зовет именно меня. Он не знает и того, что его песнь слышна по ту сторону кромки.
Сколько силы в его призыве. Как богат голос и звучна арфа.
Поистине, этот человек достоин стать моим спутником на это лето.
А потом… потом – посмотрим.
Кромка миров: Рифмач
Госпожа моя.
Я никогда не видел тебя, но узнал с полувзгляда. Прекраснейшая из женщин на белой лошади – и бубенцы ее сбруи негромко звенят в так шагам.
Я о тебе мечтал с детства – и ты пришла.
Ты сейчас скажешь: “Я подарю тебе один поцелуй, но за него…” Требуй, госпожа моя. Приказывай. За счастье быть с тобой рядом никакие испытания не будут чрезмерной платой.
За возможность уйти с тобой в твою страну – тем более.
Кромка миров: Рианнон
Что – наш день для вас, люди? Год? Век?
А не всё ли равно?
Пой, Рифмач. Я хочу, чтобы ты пел – для меня и для всего Аннуина. Хорош ты или плох как любовник – неважно: твоя песнь способна доставить мне большее наслаждение, чем любые ласки плоти.
А чтобы ты пел больше, вот тебе мое заклятье. Ты проведешь в Аннуине семь… наверное, дней. Или лет. Или веков… по вашему счету. Неважно. Всё это время ты можешь петь – кому угодно и сколько угодно. Но если ты произнесешь хоть слово, хоть одно-единственное слово – ты никогда не вернешься в мир людей.
Ты останешься в нашем мире навеки.
Что, конечно, будет совсем неплохо для Волшебной Страны.
* * *
“У Рианнон новый смертный” – об этом сейчас шелестел, говорил и смеялся весь Лес.
* * *
Рифмач и Эссилт
* * *
Что в мире прекраснее утренней зари? Кто в мире прекраснее Арианрод, дочери Дон? Как светло небо на заре, так светел ее взгляд. Как легок воздух на заре, так легка ее поступь. Как розовеют облака на заре, так розова ее грудь. Как разгорается восходящее солнце, так разгораются сердца мужчин при одном взгляде на нее.
Прекрасна дочь Дон, но никого не одаривает она своей любовью. И лишь ночной ветер подслушал однажды тихий вздох Арианрод, тоскующей не по могучему королю и не по славному воину, а по родному своему брату Гвидиону.
Кто в мире хитрее Гвидиона, сына Дон? Кто в мире его жесточе? Не он ли обманом увел стадо свиней у Придери, короля Аннуина? Не он ли убил Придери безо всякой пощады? Не он ли попытался лишить колдовской силы короля Мата, сына Матонви? Не он ли заклял даже деревья в битве с Аннуином?
Стремительнее, чем ястреб падает на добычу, примчался Гвидион к Арианрод.
– Сестра моя, долгие века молчал я о любви к тебе. Теперь, когда призналась ты, ничто не станет преградой меж нами. Тебе принадлежу я, сестра моя, и лишь мне одному будешь принадлежать ты!
Испугалась Арианрод, метнулась от брата как от хищного зверя:
– Уйди, жестокий, о чем говоришь ты?! Пусть ночной ветер подслушал мои слова, но никогда не стану я женою сына своей матери!
Отвечал ей Гвидион, не давая бежать:
– Не лги сердцу своему, сестра. Не прячься от любви своей, не прячься от счастья. Видишь: я твой, и никакой другой женщине не подарю я любви.
Дрожала Арианрод, словно последний лист на осеннем ветру, но смелы и суровы были ее слова:
– Женщинам ты не даришь любовь, это верно. Всем ведь известно, как обратили брата нашего Гилфайтви в олениху, свинью и волчицу и родил он от тебя олененка, поросенка и волчонка!
С усмешкой отвечал Гвидион сестре, не давая бежать:
– Что с того, что родил он трех могучих оборотней! Тебе ли не знать, как превращал нас обоих Мат, сын Матонви, в зверей. По весне жажда плоти гонит зверя, по весне самец покрывает самку. Молчит сердце и спит душа в том, кто обращен в зверя. Разве мог я любить брата нашего Гилфайтви? Тебе одной принадлежу я.
Ласточкой, быстрой, как ветер, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Ястребом, могучим, как ураган, настиг ее Гвидион, не давая бежать.
Лаской, проворной, как вода, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Горностаем, юрким, как ртуть, настиг ее Гвидион, не давая бежать.
Оленихой, белой, как первый снег, оборотилась Арианрод, спасаясь от любви брата. Волком, седым, как метель, настиг ее Гвидион, не давая бежать.
– Не от меня хочешь спастись ты, сестра моя, – от себя! Только никогда не убежать тебе от своей любви! Не лги себе: сладко тебе прикосновение крыльев моих, и когтей, и зубов. Ждешь ты меня и жаждешь. Так будь же моей!
Светлой зарею обернулась Арианрод. Темными тучами стал Гвидион, настигнув ее.
Человеческий облик приняла Арианрод. Ночным ветром стал Гвидион, лаская грудь ее, бедра, лоно…
– Отчего страшишься ты любви моей, сестра? – спрашивал он, тише вздоха шепча ей. – Отчего страшишься ты быть счастливой с тем, кто любит тебя лишь одну?
Не могла противиться его ласкам Арианрод, но меж стонами любви выдохнула:
– Никогда не родится твой сын, Гвидион!..
***
– А дальше? – спросила Эссилт. – Что было дальше?
Рифмач покачал головой: эта песнь кончилась, а новую он мог начать лишь завтра.
Он поклонился королеве и ушел в лес. Туда, где ждала его Рианнон.
– Друст?
Тишина. Друст давно ушел охотиться, не в силах слушать песнь о любви.
* * *
А вот и “завтра”. Из лесу выходит Рифмач, неся за плечом арфу.
– Ты расскажешь мне о Гвидионе и Арианрод? – спрашивает Эссилт
Слушая песню Рифмача, две ели подошли поближе. Раньше Эссилт испугалась бы этого, но сейчас даже не удивилась. Ну, Ели. Ну, ходят. Обычное дело в Муррее.
Ель-мужчина был массивнее и кряжистее, его кора – грубее, а хвоя – темнее. Ель-леди оказалась стройной, ее хвоя ниспадала точь-в-точь как распущенные волосы, каждая прядь которых была затейливо украшена. Приглядевшись, Эссилт поняла, что это зеленеют молодые побеги, – словно искрящиеся подвески на концах волос.
лакуна
* * *
Эссилт сидела и шила возле шалаша.
День был солнечным, теплым, малыши-фэйри порхали над цветами, устраивали в воздухе то ли шумные танцы, то ли сложные игры; несколько, усевшись на широких листьях, играли на флейтах.
Королеве было радостно от этой возни, и она подумывала, а не вышить ли ей на ковре и хоровод крылатых шалунов.
Вдруг фэйри как ветром сдуло.
Эссилт огляделась, ища угрозу, – и невольно почтительно поднялась.
На краю поляны стоял Араун.
Он кивнул ей – милостиво? приветливо? – и не спеша подошел. Травы клонились перед ним, деревья зашумели как-то иначе, слаженнее, словно приветствуя Хозяина.
– Сядь, маленькая Эссилт, – улыбнулся он. – Я не хочу мешать твоей работе.
– Ч-што тебе угодно, Владыка? – она робела перед Королем.
Он рассмеялся – негромко, не разжимая губ:
– Вообрази самое невероятное: Араун пришел просто поболтать. Ответить на твои вопросы, которых у тебя слишком много, а?
Он чуть наклонил голову, и Эссилт вздрогнула от движения его огромных рогов.
– Ты боишься? – приподнял бровь Король.
– Н-нет… просто… твои рога – они шире, чем у лося, и больше, чем у оленя…
– Это наследство от моего отца.
– Отца?
– Когда он пришел сюда, иных оленей и не было. Рога нынешних сохатых тогда сгодились бы лишь молодняку.
– У тебя был – отец?
– А что тебя так удивляет?
– Я думала: ты вечен…
Он снова рассмеялся сомкнутыми губами, закидывая рогатую голову назад.
– Ты удивишься еще больше: моя мать была человеком.
– Как?!
– Что ж, слушай.
Кромка бытия: Араун
Вы, люди, тогда не умели отмерять время, и я не знаю, как давно это было.
Тогда не было этого острова… то есть земля была – но частью огромной суши. Вода не отделяла ее от бескрайних земель, тех, что сейчас за проливом.
Земли были едины… ни Прайдена, ни Эрина. Ни Аннуина.
Единая твердь – и более того: единый мир. Не было границы между нашим миром и миром людей. Они переплетались, как нити в полотне. Люди видели нас так ясно, как ты сейчас видишь меня, а мы… то есть те Древние, кто был тогда, приходили к ним так легко, как я пришел к тебе. В их мир, в мире людей.
Впрочем, границ тогда не было.
И меня тогда не было.
И Аннуина не было.
Тогда здесь властвовал мой отец. На всей огромной земле. Его называют Рогатым Королем… мои рога – жалкие отростки перед его короной. Он прискакал сюда по суше – и избрал одну из мудрых человеческих женщин. Да, я забыл тебе рассказать: в Прайден пришли люди. Они бежали… я не знаю, от кого. Их потомков вы называете круитни. Круитни сохранили многое из той, древней, мудрости.
Такой была и моя мать. Я ее почти не помню. Низкорослая смуглая женщина, красиво разрисованная вайдой.
Я родился с рогами. Меня вырастили в святилище, а потом… Потом сменилось время.
Как младенцу перерезают пуповину, так перервалась суша, связывавшая Прайден с большой землей. Мой отец – там, за водами. Нам никогда не встретиться.
И так же прервалась связь между миром людей и Аннуином. Точнее, именно тогда Аннуин и возник.
Когда большинство людей перестало видеть нас.
Что еще, маленькая Эссилт?
Риэнис? Седой? Нет, они старше меня. Гораздо старше. У них нет ни отца, ни матери, ни народа. Они были вместе, когда я еще и на свет не появился.
Ты спрашиваешь, почему Риэнис стала моей женой? Не знаю… я не могу найти слов для этого. Она – земля Прайдена, я – Аннуин; мы одно, как едины Прайден и Аннуин.
* * *
– А можно… – тихонько спросила Эссилт, трепеща от собственной дерзости, – можно мне…
– Что? – улыбнулся Араун.
– Потрогать твои рога.
– Зачем? – расхохотался он, но по-прежнему беззвучно.
– Просто… ты во всем похож на человека, если бы не они.
– Ну, потрогай.
Эссилт встала, подошла к Королю, насмешливо глядящему на нее, и осторожно провела пальчиками по изгибам его рогов.
– Ну, как?
– Они солнечные… от них тепло…
– Это верно.
Он встал.
– Что ж, маленькая Эссилт, я приду, когда у тебя будут новые вопросы. Задавай их смелее. Не обязательно вслух. Я услышу.
– Спасибо тебе, Король.
– Быть может, тебе удастся отблагодарить меня делом.
– Каким?
– Не сейчас, малышка. Позже, – улыбнулся Араун.
* * *
Рифмач
* * *
– Ты спрашиваешь меня о богах, Эссилт?
– Но я не…
– Я же говорил: не нужно задавать вопрос вслух. Я слышу твои мысли.
Королева откладывает вышивку и говорит напряженно, глядя в никуда:
– Твой отец, Риэнис, Седой – они пришли сюда по суше, так?
– Не совсем. Седой не ходит по земле, его дороги – ан-дубно, преисподняя. Для него нет разницы меж землей и морем. Риэнис – ты удивишься, но я не знаю ее пути в Прайден. А для меня или моего отца вода – это граница, которую нам не одолеть.
– Потому что вы – боги?
– Мы не боги, Эссилт. Ни я, ни он. Хотя он, кажется, какое-то время был богом – там, на большой земле.
– “Был”? Разве можно перестать быть богом?
– И стать, и перестать, Эссилт. Хочешь, сделаем тебя богиней? А? Боишься? Правильно делаешь. Я никому не пожелаю участи богов.
Кромка бытия: Араун
Кто такие “боги”, Эссилт? Правильно, высшие силы, в которых верят. Добавим, верят – люди.
Люди верят, что такой-то высший им поможет. И эта вера год за годом, век за веком делает его могущественным. Превращает его в бога.
Вот, смотри: малыш-фэйри. Давай пустим его в мир людей, а людям скажем, что вся удача в их жизни – оттого, что он пролетел мимо. Давай будем повторять это им… недолго, все одну человеческую жизнь. И они начнут верить в него, вырежут его убогое подобие из дерева, начнут мазать кровью или салом…
И вот этот самый фэйри станет могуществен. Сменит облик, если пожелает. Поможет этим людям – или покарает. Как захочет. Чем больше в него верят, тем он сильнее. В голодный год ради него разрежут последнюю овцу – и хотя мясо ему без надобности, но такая жертва удесятерит его мощь…
А потом – соседнее племя перебьет этих людей. А наш новый бог им не поможет. Или боги соседнего племени будут сильнее.
И вот – нет веры, нет жертв. Сожжены деревянные идолы. Никто больше не кормит нашего бога – верой своей не кормит, Эссилт. Тебе доводилось голодать? Так, чтобы совсем не было пищи. Никакой? Нет? Твое счастье.
А вот отринутые боги голодают. Вечно голодают, Эссилт.
Страшно?
Да, моя маленькая королева, богов творят люди. И только люди. Человек способен сотворить бога из ничего. Из старого пня. И дерево оживет… пока в него верят. А потом верящего не станет, и одним вечно голодным духом станет больше.
Так-то, Эссилт. Поэтому я – не бог. И никогда им не буду. Да, мне достаточно раз-другой явить людям мою мощь – и мне выстроят десятки святилищ, и мое могущество возрастет безмерно… только расплатой за это потом, спустя века, будет голод.
Божественный голод.
* * *
– Постой, – перебила его она, – но у людей есть святилища Рогатого Короля. Я слышала о их…
– Видела ли хоть одно?
– Нет, – она задумчиво качает головой.
– Я иногда общаюсь с людьми. Редко. С немногими. Они норовят превратить меня в бога. Но это не беда – тайные лесные святилища, от них немного пользы, от их утраты не много беды. А вот мать твоего мужа играет в эти игры. Ты ведь видела священные изображения белой лошади?
– Да.
– Зачем она это делает, я не знаю. На наших глазах слишком много богов оставалось голодать.
– И богом может стать кто угодно? Человек может стать богом?
– Если богом можно сделать пень, то человека тем более. Лишь бы в него верили. Это случалось десятки раз, Эссилт, и думаю, сотни раз еще будет.
– А человек, если в него верит, обретает бессмертие?
– Да, разумеется. Столетья наивысшего могущества, а потом – вечный голод. Так было со многими вождями круитни.
– А где они теперь?
– Кто где. Кто-то неприкаянным духом бродит по миру людей, надеясь ужасом убедить нынешних его обитателей начать заново приносить жертвы. Кто-то ушел к Седому – да, не удивляйся, уж полдюжины позабытых богов в Стае точно есть, а может быть, и больше. Знаешь, в Стае богам сытно, ведь в Седого кто только не верит! Для одних он – Волк-убийца, ночной кошмар, для других – Серебряный красавец, воплощение всех достоинств. Это, конечно, не божественный пир веры, но, по сравнению с небытием…
– Значит, люди – сильнее богов?
– Люди – да, безусловно. Если ты говоришь о народе, живущем столетия. А если о единственном поколении – они рабы своих богов…
– Но ведь и хозяева тоже? Если они все разом откажутся от веры?
– Такое редко бывает, девочка…
День клонился к закату. Рога Арауна блистали золотом в лучах вечернего солнца.
Пляски фэйри затихли, малыши робко жались под деревьями, ожидая прихода владык-сидхи. Ночью эта поляна принадлежала лордам и леди Волшебной Страны.
– Пойдем, девочка, – Араун встал. – Отложи свое шитье, вышивать уже темно.
– Но я могу позвать светлячков…
– Работа подождет, я сказал. Я прошу тебя быть моей дамой в танцах этой ночи.
* * *
Бледные, белее лилии, леди легко скользят над лесною травою. Властным взмахом вычерчивают вязь движений воители-сидхи. Арфы и флейты фэйри вторят вздохам вечернего леса. Радостный Араун, запрокинув рога, протягивает руку робкой королеве.
– Смелее, Эссилт. В Бельтан я видел, что ты прекрасно танцуешь. Эта ночь, лес в огоньках светлячков, переливы арф – это мой подарок тебе.
– За что?
– Просто так. За твою мудрость, маленькая королева.
Травы ли клонятся? руки ли сплетаются? Ветер ли вздыхает? флейты ли поют? Туман ли колышется? танец ли движется? То весь Муррей любуется на Лесного Короля и королеву людей. А те словно продолжают свой разговор – только не словами уже: наклоном голов, взмахом рук, изгибом тел. Златорогий и златокудрая. Король и королева. Аннуин и Прайден.
Неспешен их танец, как медленно собирается туман в низинах. Прекрасен их танец, как вечно-дивен закат над полем. Неповторимо каждое движение, как вечно нов рисунок облаков на небе…
Не танцевать сегодня сидхи на поляне: не один не осмелится войти в круг этих двоих.
Кромка ревности: Друст
Она всегда выбирает короля. Вот цена ее верности! Просто ей нужен король. Не тот – так этот.
Она просто хочет власти. Хочет быть первой. Привыкла, что народ склоняется перед ней.
Какой народ – неважно.
Люди, сидхи – ей всё равно.
Как я не понял этого сразу! Она не умеет любить – вообще. Она любит только власть! Власть и восторги.
С какой радостью она поспешила сменять Марха на Арауна! А я было подумал, что она действительно любит дядю!
Нет, вот то единственное, что ей дорого: весь Муррей пришел смотреть на ее танец с королем.
А я… я люблю ее – не королеву, женщину. Я всё бы отдал, чтобы снова сжать ее в объятьях.
* * *
– Мой Друст…
Он слышит негромкий, до боли знакомый голос.
Он поднимает глаза и видит – Эссилт. Ее голос, лицо, глаза, наряд…
…А танец не прерывается.
– Кто из вас – настоящая?!
– А это важно? Ты хочешь быть с той, кого любишь, разве нет?
– Ты, это ты обманула меня в Бельтан?
Ее губы изгибаются в улыбке, и она тихо отвечает:
– Я люблю тебя, Друст.
Ее глаза горят призывно:
– Пойдем. Это наш танец. И это наша ночь.
* * *
Две пары в одном танце. Вот только – одна ли королева? Или в глазах двоится? Или их и вправду две?
И как Араун с Друстом не путают своих леди?
Неспешный Араун и порывистый Друст. Робкая красавица с одним и властная повелительница с другим.
На миг сойдясь в танце, женщины смотрят в глаза друг другу. Эссилт глядит на Эссилт.
И королева Корнуолла улыбается и кивает, отдавая Друста.
Отдавая не сопернице – подруге.
* * *
…Гребень падает, и тяжелые золотые косы, словно змеи, оплетают его.
– Эссилт…
Разум кричит: "Что ты делаешь, это обман!" – но влажные жаждущие губы касаются его лица, и нельзя не ответить…
– Друст… любимый мой, желанный мой…
Ее руки, властные и нежные, ласкают его тело, проникая под одежду, и огонь желания пронзает плоть, а она гладит его, словно горшечник – глину, словно лепя из него, подчиняя себе и сводя с ума…
Неистовый и покорный, он отдается ей… или берет ее? – сейчас это одно и то же.
"Эссилт никогда не была такой смелой!" – твердит разум. Но тело не может противиться приказам рук Владычицы, снова и снова повинуясь ей.
Она садится на него верхом и шепчет:
– Мой жеребец… лучший из жеребцов…
"Лучший из! – пытается сопротивляться разум. – Сколько таких у нее было, и сколько таких будет после тебя?!"
Но бешенство страсти захватывает их обоих, и всадница (Эссилт? Риэнис? – неважно!) изо всех сил вцепляется в своего жеребца, чтобы только удержаться на нем, обезумевшем от желания.
– Самый лучший… – повторяет она потом, прильнув щекою к его груди. – Самый лучший… Я люблю тебя…
Кромка счастья: Риэнис
Спи, Друст. Я не хочу, чтобы ты видел, как я уйду.
Ты проснешься, и будешь гадать, точно ли Риэнис приняла облик твоей госпожи, или это сама Эссилт наконец ответила на твою любовь.
Спи, Друст. Ты достаточно смел, чтобы ходить с Седым по ан-дубно, ты бесстрашно заглядывал в лицо небытию, но – смелости заглянуть в свою душу тебе не хватает. Ты никак не осмелишься признаться, что готов любить другую женщину. Не Эссилт.
Что ж, я готова приходить к тебе в ее облике. Ты уже мой, Друст, ты простил мне первый обман и согласился на второй… тебе не достает смелости сказать самому себе, что тебе нужна Риэнис, а не Эссилт, – пусть так.
Лги себе, мой Друст.
Это так по-человечески: лгать не другим. Себе.
* * *
Рассвет. Эссилт смеется от счастья, как ребенок. Араун молча улыбается, пристально глядя на нее.
Она подбегает к нему:
– Спасибо тебе, мой король! Это была самая волшебная ночь в моей жизни.
– Лучше Бельтана? – спрашивает он, приподняв бровь.
– Лучше. Тогда все словно обезумели, тогда сила бушевала, и это больше страшно. А сегодня – эти танцы, эта музыка… такой красоты я никогда раньше не знала.
– Тебе достаточно пожелать – и это будет каждую ночь.
– Но… но ты же не станешь проводить в танцах со мной все ночи напролет?
– Все – нет, но и кроме меня желающих найдется немало. Тобой восхищаются многие сидхи. А они все до одного – прекрасные танцоры. Лучше меня. Тебе нетрудно будет найти кавалера.
– Да… – она отвечает растерянно, думая о своем. Идет к шалашу и поднимает из травы недошитый ковер.
– Да, – горько повторяет она, – сидхи все до одного прекрасные танцоры.
Араун усмехается: начать разговор будет легче, чем он предполагал.
– Вот о ком ты думаешь? Тебе не нужны все сидхи, тебе нужен только один. Кстати, он когда-то танцевал действительно великолепно.
Кромка виденья: Сархад
Араун, зачем ты мучаешь девочку?! Тебе отлично известно, что она мечтает освободить меня! Проклятье, я готов искать свободы только затем, чтобы она перестала терзаться из-за моего заточения!
Ты жесток, Рогатый Король… Ты знаешь, каким плясуном я был в молодости. Или ты почувствовал, что я смотрел на вас всю эту ночь, что я мечтал оказаться на твоем месте, – и теперь ты хочешь уязвить больнее?
Но зачем?
Я пленник, с места мне не сойти – ни ради радости Эссилт, ни ради мести кому бы то ни было.
Зачем насмехаться надо мной и мучить ее?
Или… это не жестокость? Тогда что?
Что за игру ты затеял, Араун?
Чего ты хочешь от нас с Эссилт?
* * *
– Зачем ты говоришь всё это?! – со слезами в голосе воскликнула королева. – Ведь ты знаешь, что Сархада освободить невозможно.
Араун выразительно покачал рогатой головой.
– Он может быть освобожден?! – у Эссилт перехватило дыхание.
– Может.
– Кем?!
Король усмехнулся:
– Одним из обитателей леса Муррей.
– Не мучь меня! Кто он, где?!
– Здесь.
Араун растянул губы в улыбке.
– Ты-ы-ы? – выдохнула Эссилт.
– Нет, – беззвучно рассмеялся Король. – Ты.
* * *
– Я?.. Не шути так жестоко.
– Эссилт, – Араун совершенно серьезен, – послушай.
Он берет ее за локоть, усаживает на траву, садится напротив. Глаза в глаза.
– Эссилт, ты хочешь освободить Сархада?
– Да…
– Действительно? Ты готова ради его свободы…
– Что от меня потребуется? – нетерпеливо перебивает она. – Как я смогу снять с него заклятье?
Араун качает головой:
– Не совсем так. Освободить и снять заклятье – не одно и то же. Снять это заклятье не может никто. Во всяком случае мне об этом ничего не известно. А вот освободить Сархада – просто.
– То есть?
– Ты же знаешь: ради творчества он способен ходить где угодно. Если он будет одержим жаждой творения…
– Но при чем здесь я?
– А для кого он будет творить, Эссилт? – усмехается Король-Олень.
Кромка судьбы: Араун
Ну, девочка, решайся.
Ты ведь чувствуешь, что Сархад не просто благодарен тебе за доброту. Его чувство – это нечто большее, много большее, чем благодарность.
А что к нему испытываешь ты? Жалость, сочувствие – и только? Не смеши меня.
Вы оба оказались способны на жертву друг ради друга – и этим выдали себя с головой.
Так позвольте себе быть счастливы.
Осмельтесь признаться друг другу в любви – или, если хотите, я это сделаю за вас обоих.
Мой коварный план прост: мне нужен счастливый Сархад. Сархад, позабывший ради любви, – обо всем.
Свободный Сархад… радостно творящий для любимой… и, возможно, готовый при случае сделать что-нибудь не только для нее.
Но дело даже не в этом. Эссилт, ты не знаешь, каков Сархад в ненависти. А я знаю.
Если он сделает тебе кольцо, как обещал, и ты уйдешь, он останется здесь в отчаянье и гневе. Я боюсь его, Эссилт. Боюсь даже заточенного. Теперь боюсь особенно: у него есть окно. И в один не самый лучший день Сархад может догадаться, что через это окно он может не только смотреть на всё в Аннуине. Он может метнуть что угодно – и в кого угодно. А если это будет кинжал со смертельным заклятьем?
Впрочем, моих опасений тебе знать не нужно.
Мне просто очень нужен счастливый Сархад.
И еще мне нужна – ты. В тебе огромная сила. Ты наивно считаешь себя человеком, но ты скопила в себе такую силу земли, что среди королев Аннуина ты можешь занять непоследнее, далеко не последнее место!
Ты нужна Аннуину, Эссилт.
Хотя тебе и этого знать не следует.
* * *
– Чего же ты хочешь от меня? – повторила Эссилт.
– Будь с Сархадом.
– Отказаться от возвращения к Марху?!
– Да. Послушай.
Араун заговорил медленно:
– Эссилт, ты – Королева. Ты способна направлять жизненные токи той земли, которую назовешь своей. Но Корнуолл потерян для тебя. А Аннуин – нет. Силы Аннуина слабеют. Ты нужна здесь, Эссилт!
Она хотела возразить, но он не дал:
– Молчи, не перебивай. Сархад любит тебя, и ты это знаешь. Не спорь, это слишком заметно. Он – королевского рода сидхи. Стань его женой – ты и их будешь Королевой. Могущество сидхи станет новыми нитями в твоем ковре. А ты способна вышить новую судьбу этому народу.
Она молчала, и он продолжал:
– Останься с Сархадом – и он будет творить ради тебя. Он просто забудет о заклятье, он будет неутомимо разыскивать самый прекрасный изумруд, самое чистое серебро… ради тебя. А если на какой-то миг его ноги и пристынут к земле – что ж, тебе достаточно будет пожелать жемчужину с морского дна или алмаз из далеких восточных гор… и Сархад помчится туда. Он спустится на дно морское, он полетит за облака, словно никто и никогда не связывал его заклятьем.
Араун помолчал и добавил, тихо и искренне:
– Я понимаю, что словами о могуществе тебя не соблазнить. Понимаю, что наряды и каменья для тебя – ничто. Я могу лишь повторить: останься, Эссилт, – и Сархад будет счастлив.
* * *
Эссилт встала. Сцепила тонкие пальцы, глядя в никуда.
Маленькая хрупкая Королева.
Она почувствовала взгляд Сархада, она поняла, что он слышал их разговор с Арауном.
Черные как уголья глаза глядели ей в души. Мастер ждал ответа.
И она ответила. Не Арауну – Сархаду.
“Знаешь, у нашего народа есть одно сказание. Жили два короля, добрый и злой. Злой соблазнил жену доброго, а она ради него погубила мужа. И злой тогда ее убил, потому что если жена предала одного мужа, то предаст и другого…”
“Всё правильно, моя маленькая королева. Всё правильно, – слышит она беззвучный ответ. – Я закончу кольцо. Но работы еще много”.
Вслух Эссилт говорит другое:
– Араун, скажи, ведь ты как-то на год обменялся властью с Пуйлом, королем Дифеда? Ты год был королем Уэльса, так стал ли он твоей землей?
– Почему ты не хочешь помочь Сархаду? – горько спрашивает Король-Олень.
– Нельзя из одних и тех же нитей соткать и плащ и рубашку, – качает головой Эссилт. – Моя земля – Корнуолл, и муж мой – Марх. Лучше Сархад или хуже, больше он нуждается во мне или меньше – поздно спрашивать.
* * *
– Летом легко лениться, – задумчиво сказал Седой.
Риэнис не ответила.
Они сидели на южном косогоре – невероятной крутизне, щедро залитой полуденным солнцем. Вниз на десятки локтей уходил обрыв, и был виден весь Аннуин – леса, поляны, озерки… Одуряюще пахла расплавленная сосновая смола, пчелы гудели над цветами.
– Лениться легко и приятно… – добавил Охотник, беря руку Риэнис и целуя ладонь. Неспешно, спокойно – не страсть, а ровное давнее чувство.
Она сидела, он полулежал, облокотившись о ее колени.
Где-то там внизу была пещера Седого – впрочем, большинства охотников там сейчас нет. Аннуин велик, а красавиц, мечтающих разделить любовь с одним из Стаи, – немало. Внизу была и та поляна, что на лето заменила большинству замок Рианнон. При желании можно было различить шалаш Эссилт, ее саму, склонившуюся над ковром для Сархада, Рифмача, поющего ей, и Друста, сидящего… нет, резко вскочившего и зашагавшего прочь.
Кромка гнева: Друст
Я не могу больше этого выносить! Хватит!
Сархад, Араун, Рифмач этот… кто еще?!
Ах да, она верна Марху. Настолько верна, что меня любить не может. Только почему же весь Аннуин произносит имя Эссилт вместе с именем одного, другого, третьего?!
Этот Рифмач – любовник Рианнон?! Зачем же тогда он целые дни проводит с Эссилт? И поет ей – всё о любви да о любви. А она – воплощение верности! – не разгибается над ковром для своего Сархада. Говорят, негодяй был редкостный…
Хватит. Найду Седого, попрошу, пусть отправит меня куда-нибудь.
Лучше десятки тварей, чем всё это!
* * *
Друст стремительно вошел в пещеру – и замер. Охотников было немного, зато каждый из них был не один. Очень даже не один.
Гордые красавицы-сидхи, лесные девы, еще кто-то…
Одни не обратили на появление Друста никакого внимания, другие удивленно воззрились на него, столь несвоевременно яростного.
Друст недоуменно смотрел на это множество самых разных женщин. Особенно удивили его две девушки, разом ласкавшие Фейдауга: всё их тело, от макушки до самых пят, было покрыто зеленым мхом, коротеньким и пушистым. При виде Друста они хихикнули и спрятались за спину своего Кабана.
– А где Седой? – нахмурившись, спросил Друст, чувствуя себя донельзя неловко.
– Ну, где… – хмыкнул Гуистил.
– А что, он так тебе нужен? – приподнял бровь Фейдауг.
– Да!
– Прямо сейчас? Что стряслось? – Кабан вопросительно посмотрел на него.
– Вожак всё бросит и прибежит, потому что он нужен нашему Жеребенку, – хмыкнул Лоарн, приподнимаясь в объятиях невероятно красивой женщины-сидхи.
* * *
– Друст примчался к тебе, – как бы равнодушно заметила Риэнис.
– Ты считаешь, твое время пришло? – поинтересовался Седой.
– Он нужен мне, и ты это знаешь, – спокойно ответила она.
– Послушай, – он гибко поднялся, сел рядом, сжал ее за плечи, – я говорил и повторю снова: он должен остаться живым.
– Стае так важен живой охотник?
– Я боюсь ссоры между тобой и Рианнон! Всему Аннуину хватило той истории с Пуйлом! Но Пуйл был человеком, и умер смертью людей. А если погибнет Друст…
– Успокойся, – она положила ладошку поверх его руки. – Мне достаточно того, что за него просишь ты. Летние Короли редко, очень редко выживали – но это бывало. Твой Жеребенок останется жив, обещаю, – она коснулась его губ легким поцелуем и встала:
– Пойдем. Сейчас действительно – самое время поговорить с ним.
* * *
Друст увидел идущих Седого и Королеву Аннуина. На миг ему подумалось, что она для Вожака – то же, что все эти красавицы для охотников, но – он тотчас понял, что ошибается. Ни намека на страсть не было между этими двоими. Владыки сопредельных земель, не больше. Ровное, отстраненное уважение – никакого иного чувства их не связывает.
– Ты что такой взъерошенный? – ласково усмехнулся Седой. – Сейчас лето, отдыхай, пока есть возможность.
– Я хочу, чтобы ты оправил меня в пределы ан-дубно! – почти крикнул Друст.
– Зачем? – рассмеялся Вожак.
– Я не могу оставаться здесь! Послушай, дай мне дело…
– Летом? О чем ты? Летом ан-дубно спит.
– Но ведь там есть охотники.
– Да, но тебе сейчас там просто нечего делать. Ты – человек, и летом не выследишь ничего. Ты просто не поймешь, что опасно, а что нет. Вот осенью – другой разговор, осенью ты мне будешь незаменим, с самых первых желтых листьев. А сейчас – отдыхай.
– Но я не хочу отдыхать!
– Я уже сказал: летом от тебя на границе нет никакой пользы. В Аннуине множество красавиц только и мечтают о тебе. Выбери хоть одну, – пожал плечами Волк.
– Или – не выбирай, – улыбнулась Риэнис, протягивая к нему руки.
Седой отступил на шаг.
– Я снова должна принять облик Эссилт, чтобы ты ушел со мной? – тихо спросила она.
Она глядела ему в глаза, и Друсту был слишком хорошо знаком этот взгляд. Взгляд той, что любила его. Глаза, снова смотревшие с лица, во всем подобного Эссилт, но – сама Эссилт не глядела так на него ни разу.
– Я люблю тебя, Друст, – прошептала она, обвивая руками его шею. – Так сменить ли мне облик?
– Не надо…
* * *
Седой, усмехаясь, смотрел им вслед.
К нему подошел Фейдауг, позабывший про своих моховых девчушек.
– Жа-а-аль, – выдохнул Кабан. – Хороший был мальчик.
– Осенью он вернется, – покачал головой Волк.
– Мертвым…
– Живым, – торжествующе ответил Серебряный.
– То есть как – живым?! Разве он не станет Летним Королем?
– Станет. Риэнис не упустит своего.
– Но тогда он умрет к осени! На то он и Летний Король…
– Нет, дружище. Риэнис обещала. Друст останется жив. Он, как говорят люди, вернется живым. Забавно, правда: люди повторяют эту фразу, не понимая смысла.
– Подожди! Ничего забавного нет. Если он Летний Король – он обречен смерти. Удерживать его в живых – всё равно что заставлять мертвое тело двигаться! Что вы с Риэнис затеяли?! Или – это твоя идея?
– Моя. От его смерти – беда всему Аннуину.
– А от жизни – ему. Быть ходячим мертвецом…
– Люди дорожат жизнью. Он будет мне благодарен.
– Ты решил всё за него, даже не спросив? Так? – тихо проговорил Фейдауг.
– Когда я выбираю между покоем Аннуина и судьбой одного человека, я не задаю вопросов, – спокойно ответил Вожак.
Кромка одиночества: Седой
У Риэнис давно уже не бывало Летнего Короля. Век от века всё труднее найти человека, способного стать ее возлюбленным. Способным воплотить в себе все жизненные силы лета.
Такого человека найти трудно, и еще труднее – найти живого. Мертвыми героями я могу поделиться с кем угодно… Могу даже мертвыми богами, если надо.
Только кому они нужны – мертвые боги мертвых племен? Разве что мне. Мне они очень даже необходимы: почему-то их заброшенные алтари любит нечисть. А какой же бог, хоть и мертвый, смирится с тем, что твари ан-дубно облюбовали его святилище?! Так что посылаешь осенью и весной мертвых богов посмотреть на их родные места – и дюжиной тварей меньше…
…Хитришь, Седой. Думаешь неизвестно о чем. Отвык быть один летом.
Отвык.
Всё правильно, всё хорошо: новый Летний Король, Риэнис счастлива, Друст счастлив, всё прекрасно… а я отвык быть один.
Найти какую-нибудь девчонку? не хочу. Они для меня все на одно лицо; еще перепутаю одну с другой – а они обидятся, утешай потом…
В ан-дубно и без меня обойдутся.
Тогда, пожалуй, стоит поговорить с той единственной, кого я не спутаю с прочими красавицами Аннуина.
* * *
– А Седой – он кто? – тихо спросила Эссилт.
– Страж ан-дубно, – отвечал Араун.
Был теплый вечер. Они сидели перед шалашом, Эссилт шила. На поляне неистово стрекотали кузнечики.
– Но откуда он взялся? – требовательно спрашивала маленькая королева.
– Об этом надо спрашивать не у меня. Когда я родился, Седой уже был. Просто был. Кстати, вот и он.
– Не помешаю? – спросил тот, подходя.
– Наоборот, – улыбнулся Араун, – выручишь. Меня расспрашивают о тебе, а я не знаю, что ответить.
– Что именно? – Седой присел рядом.
– Но… тебе не будет скучно разговаривать со мной? – осторожно спросила Эссилт.
– Напротив, я шел к тебе. Мы с Арауном привыкли вдвоем быть с одной и той же женщиной. Не менять же многовековую привычку из-за того, что Риэнис сейчас… занята?
При этих словах Король-Олень усмехнулся, а Эссилт густо покраснела.
– Прости, – примирительно сказал Седой. – Так о чем ты хотела спросить?
Иголка на миг замерла в пальцах королевы. А потом Эссилт задала самый неразрешимый для нее вопрос:
– Скажи, что такое ан-дубно? И что за тварей вы бьете?
* * *
Седой прищурился:
– Ты хорошо умеешь спрашивать. Если я скажу тебе, что ан-дубно – это преисподняя, это будет пустой звук. Если скажу, что это мир страхов, – яснее не станет. Попробуем так. Вот представь себе дом. Этот дом красив или безобразен, грязен или чист, в нем живут в согласии или в ссорах – неважно. На самом деле, в любом доме есть и то, и другое. Где-то больше счастья и красоты, где-то больше злости и грязи. Повторяю, неважно.
– Тебе неважно? – переспросила Эссилт.
– Мне, – кивнул Охотник. – Потому что в один злосчастный день море может выйти из берегов и смыть дом – со всем добрым и всем дурным, что там есть. Вот это море – и есть ан-дубно. Стихия, существующая вне закона. Добрый закон хорош, злой закон жесток, но они оба – закон. Ан-дубно – это полное отсутствие законов, это даже не преисподний мир, это слепой хаос, никаким миром так и не ставший. Ни добрым, ни злым, ни прекрасным, ни уродливым.
Эссилт медленно кивнула, размышляя.
– А твари ан-дубно, что они такое?
– А вот этого, моя маленькая госпожа, не знает никто. Даже я. Каждый из нас дает им то имя и тот облик, который он считает вместилищем ужаса. Они – выплески бесформенного мира, у них нет ни тел, ни обличья.
– Но вы убиваете их?
Седой вздохнул:
– Это было бы слишком просто. Госпожа моя, они – вне жизни и смерти. Значит, убить их нельзя.
Он подумал, ища сравнение:
– Вот представь: в лесу разожжен огонь. Если пламя будет слишком высоким, оно может достать до нижних ветвей деревьев. Если переложить костер, пламя не обожжет листву. Но это будет тот же самый огонь. Тот же самый костер. Опасный для деревьев или нет, но – один. Сместить всего несколько поленьев – и он из гибельного превратится в мирный и наоборот.
Араун, внимательно слушавший, добавил:
– Разница лишь в том, что костер разожжен кем-то, а ан-дубно – гм, похоже, эта гадость существует вечно.
Седой пожал плечами:
– Древнее меня – это всё, что я знаю.
Кромка прошлого: Араун
Что я всегда ценил в тебе, Седой, – что ты не враг и не друг. Как враг ты был бы слишком опасен, а друг… друг подводит редко, но именно тогда, когда ты больше всего уверен в нем.
Ты же сам по себе, Страж ан-дубно.
Тебе нет дела до бед и радостей в том доме, который ты защищаешь от ярости моря.
Когда весь Аннуин стонал от злых шуток Сархада, ты и слышать не хотел о наших бедах. Я тогда просил тебя о помощи – ты равнодушно ответил, что Сархад – не тварь ан-дубно. И даже когда Сархад и Морвран выпустили этот ужас на равнины Ллогра, – даже тогда ты, обуздав эту стихию, больше не помог нам ничем.
Ты оставишь нас самих разбираться с любым злом, если оно имеет имя и облик.
И никому из нас не понять, от какого кошмара нас защищаешь ты и твоя Стая…
* * *
– И ты пришел сюда, в Прайден, вместе с первыми людьми? – продолжала спрашивать Эссилт.
– Наверное, – пожал плечами Седой. – Я не совсем "здесь", для меня нет разницы между этими землями и теми, что за Водой. Ужас ан-дубно – он везде, и я – везде.
– Но ведь Аннуин стал твоим домом?
Охотник вздохнул, улыбнулся:
– К этим землям меня привязала Риэнис. Здешние люди были сильны духом, но слабы перед буйством ан-дубно, их боги могли немногое сделать для их защиты. Мне стало жаль их. Тогда я даже жил среди людей…
Эссилт выронила шитье. Догадка озарила ее:
– Ху Кадарн? Ты? Могучий Пес? Ты – один из прародителей и защитников людей? По твоему имени наш остров зовут Инис Кедайрн?!
Кромка прошлого: Ху Кадарн
Не спрашивай меня об этом, маленькая госпожа. Это было давно.
Так давно, что будто и не со мной.
Ху Кадарн умер. Он был человеком… отчасти. И он умер, как все люди. Его больше нет.
Он был Псом, Эссилт, а я – Волк. Он был домашним псом людей, он служил им, как служат все верные псы.
…И наши с Риэнис дети тогда рождались людьми. Оборотнями, да, но – человеческое начало в них было сильнее. А зверь? – зверь в них был псом, не волком…
Прародитель? смешно! Людей тогда хватало и без наших с Риэнис малышей.
Ты спрашиваешь, кто же такой – прародитель? Это не тот, от чьих чресл произошли все люди. Это тот, чьи потомки обладают подлинной властью. Не троном, не короной – властью над душами. Над сердцами. Наши дети были такими…
Но, Эссилт, гордость людей требует, чтобы они сами вершили свой путь. Ху Кадарн ушел. И тело его сожгли с превеликими почестями. Могу даже каирн показать, где его прах… каирн почти зарос, но я помню дорогу туда. Это так по-человечески забавно: приходить на свою могилу.
Эссилт, я могу лишь повторить: люди сами способны справиться со своими бедами. Без Ху Кадарна им было бы тяжело, но они выжили бы, поверь. А вот без Седого…
Кромка понимания: Эссилт
…чьи потомки обладают властью над душами.
Не из их ли числа – Мейрхион, отец моего Марха? Пусть он из Эрина, но мало ли браков было меж нашими островами. Не верится мне, что возлюбленный Рианнон и отец короля Аннуина был обычным человеком. Захоти Марх, он мог бы быть и богом – а боги не рождаются от простых смертных.
Боги не рождаются от простых смертных! Значит, и мать Арауна… что же, Араун – из числа потомков Риэнис?
Впрочем, разве это важно?
Это было бы важно для людей – кто из чьего рода. А боги и те, кто равен им силой, – они взяли свое могущество сами. Так работа великого мастера хороша не золотом и каменьями, а его искусством.
далее
|
