11

Отец… Годы идут, оседая снегом на моем лице, а ты – неужели ты забыл обо мне, отец? Мне – ледяной ветер в лицо и жар вулкана в спину, тебе – уютный покой с высоким потолком и стрельчатыми окнами; мне – выступ шириною в полступни (хотя сейчас он мне почти не нужен), тебе – удобное ложе и мягкие шкуры тогда, а что сейчас – не знаю. Мне – насмешливое карканье ворона и его пронзительный взгляд, тебе – забота твоего лучшего друга. Твоего друга. Моего врага. Когда-то и твоего врага. Просто – Врага.
Отец! Если он твой друг, то почему ты допускаешь, чтобы я оставался здесь?! Взгляни, отец, – подошвы моих сапог истлели, я стою на камне босиком – мелочь, конечно, но всё же… отец, неужели в сердце твоем не осталось места для сына? Ты у Мелькора живешь как гость, как друг, а я – я до сих пор не лишился рассудка только потому, что слишком упрям.
Отец!
Впрочем, нет. Не друг и не гость ты Морготу. Ты – раб его. Сытый раб, ждущий похвалы господина. Так держат хищных зверей, приручив их и кормя с руки. Их когти тупятся, их зубы крошатся. Они перестают быть зверьми. Они погибнут в лесу, если вернутся туда. Они могут есть только ту подачку, на которую расщедрится хозяин.
Отец, неужели ты стал – этим?! Неужели путь дерзкого Феанора, не признающего ничьей воли, кроме собственного выбора, неужели твой путь, отец, закончится – вот так?! Убивая, ты был страшен, но ты – был; а сейчас, беззубым хищником лижущий хозяйскую ладонь, сейчас ты противен мне! И это – Феанор?! Добровольно подставивший несгибаемую выю под ошейник Морготу?!
Не верю! Не могу поверить в это…
Но я – на Тангородриме. А он – в Ангбанде.
И он ни разу не вспомнил обо мне.

12

Время шло, и Феанор постепенно заставлял себя прижиться в Ангбанде. Дороги к сыновьям не было – Государь Форменоса понимал, что нолдор сочтут его мороком. А здесь, в Железном Замке, у него был друг. Друг, десятикратной заботой воздавший Феанору за всё, что тот делал для Мелькора в Амане.
И сейчас Феанор считал себя просто обязанным отплатить Мелькору за его чуткость.
Они слишком привыкли общаться по осанвэ. Таить мысли друг от друга они не умели. И Феанор понимал, что всю его тоску по Форменосу (да и по Аману тоже!) Мелькор отлично слышит. И Феанор медленно приучал себя перестать тосковать.
Ради друга.
Ради друга, внимательного к каждой мелочи. Ради друга, который сумел сделать невозможное: остановить войну.
Первое время жизни в Ангбанде Феанор не думал о цене остановленной войны. Маэдроса словно не существовало для него. Потом всё-таки спросил о судьбе сына – но больше не о нем, а о средстве сдержать нолдор.
Феанор не прощал младшим бунта против него. В Амане – братьям, здесь – Маэдросу.
Но с годами остывает любой гнев. Даже – гнев Феанора.
И когда он почувствовал прикосновение мысли сына, то – ответил.
"Отец?!" – Маэдрос от неожиданности слетел со своего уступа; быстро забрался обратно.
"Маэдрос. Сын мой". – Искреннее участие. Жалость.
"Отец! Я думал – ты забыл обо мне".
"Нет". – Словно ласковое прикосновение руки.
"Отец, что с тобою? Ты свободен или пленник?"
"Свободен. Или – пленник. Я не пленник Мелькора, Маэдрос. Я пленник судьбы. А ты – ты можешь быть свободен".
"Правда?!" – отчаянная надежда, угасшая долгие годы назад.
"Да, сын мой. Я попрошу Мелькора освободить тебя".
"Постой! На каких условиях ты предлагаешь мне свободу?"
"На прежних. Не допустить войны".
"Против убийцы Короля?!"
"Маэдрос, выслушай меня. Я шел в Эндорэ мстить за отца. И я отказался от мести. Неужели ты серьезно думаешь, что я это сделал только из-за дружбы?"
"Но тогда – из-за чего?!"
"За Финвэ рассчиталась судьба. У Мелькора сожжены руки. Так сожжены, что мне страшно при мысли о боли, которую он терпит безмолвно. Ежечасно. Я жалею его как друга; но, останься он моим врагом, я не мог бы придумать мести страшнее".
"А… Клятва?"
"Сильмарил – у меня".
"Только один?"
"Маэдрос, я клялся в ослеплении. Сейчас оно прошло. Я свободен от Клятвы. Я освобожден даже не тем, что Мелькор вернул мне Сильмарил; я стал свободен раньше, когда отрекся от нее".
Тон Феанора стал настойчивее, оставаясь при этом заботливым:
"Маэдрос, ты с братьями можешь осуждать меня за дружбу с Мелькором. Вы всегда делали это, я же знаю. Но сейчас я говорю тебе как Государь Форменоса: цели войны достигнуты. И месть, и Клятва исполнены. Вернись к братьям. Они будут счастливы узнать, что ты жив".
"И ты, став рабом Врага, смеешь по-прежнему называть себя Государем Форменоса?!" – вслух Маэдрос не сказал бы такого, но мысль было не сдержать.
Феанор дернулся, как от пощечины. Но ответил спокойно. Совершенно спокойно:
"Тогда ты будешь висеть на этой скале вечно".

13

Злости не осталось.
Только обреченность и беспросветная усталость. Я никогда раньше не уставал – так.
Я знал радостную усталость кузни и дальних странствий; я знал запредельное напряжение мысли, которое вытягивает больше сил, чем день с тяжелым молотом; я знал шаг в пустоту, когда работа внезапно заканчивается, и хочется бежать дальше, а бежать уже некуда… я знал усталость разной, но никогда не знал – такой.
Бессилие. Безмыслие. Бессмысленность.
Маэдрос, ты был последней нитью, связывающей меня с прошлым. Зачем ты рубишь ее, Маэдрос?
Сегодня ты смог сделать мне по-настоящему больно. Ты этого хотел, сын мой? Ты ведь даже не за себя мстишь. Ты мстишь мне – за меня.
Маэдрос, пощади! Своей прямотой ты превращаешь меня в то, чем сам считаешь меня. Ты делаешь из меня предателя и слугу Врага. Не того Мелькора, которого знаю я, а того Врага, которого видишь ты.
Маэдрос… сын мой…
В пустоту.
Поздно.
Поздно.
С ним бессмысленно говорить.
Изменения он назовет изменой, и сам не изменится ради меня.
Скорее умрет.