9
Звон.
Чистый, долгий, глубокий звон. Словно эхо большого колокола.
Я на миг даже отвлекся – так красив был звон, с которым Рингиль, вылетев из руки моего брата, упал на зеркало мраморного пола.
Но я отвлекся не больше, чем на миг.
Острие Рока Огня на волос не доставало горла Финголфина.
Тишина.
Я вслушивался в нее, как в прекрасную музыку, я вбирал ее в себя, как в жару пьют воду, – потому что в этой тишине была моя сила.
Потому что эта тишина сказала мне: ТЫ МОЖЕШЬ ВСЁ.
Десятки нолдор застыли, позабыв дышать; отец, бледнее статуи, замер на троне – и я ощутил, что сейчас судьба их всех в моих руках.
Всех. Не только глупца, именующего себя Мудрым.
Я сейчас действительно мог всё. Я мог приказать отцу – и он бы выполнил мою волю, не раздумывая.
Собственное могущество кружило мне голову.
Но я не хотел власти. Я хотел мести.
– Итак, братец, – гулкое эхо подхватывало мой голос, – ты очень хочешь смотреть на меня свысока. Хорошо. Давай. Подними голову повыше.
Ненависть в глазах Финголфина сменилась ужасом, когда я чуть повернул меч и лезвие едва коснулось его под подбородком. Непроизвольно он отклонил голову назад.
– Выше, братец, выше.
Я продолжал медленно поворачивать меч. Затылок Финголфина всё глубже вжимался в плечи.
– И еще выше, – почти ласково сказал я, ставя меч ребром.
Шея и подбородок принца нолдор превратились в единую линию.
– Вот так. Приятно ли тебе смотреть на меня свысока, брат?
Я видел, как бьется у него на шее голубая жилка.
10
Звон.
Мелькор и сам не знал, насколько соскучился по работе. Не по Творению даже, а по такой вот работе – руками. Чтобы – как Воплощенные. Вдыхать горячий воздух, пропитанный запахом металла и угля. Видеть, как летят из-под молота красные брызги окалины. Чувствовать, как через правую руку – от плеча к пальцам – течет Сила. И молот становится продолжением руки. Каждый удар безошибочно точен. Каждый удар – ласка и утверждение власти. Каждый удар – воплощение Музыки.
Металл поет – молот отвечает ему.
Когда-то Мелькору с Феанором не раз доводилось работать в четыре руки. Это было легко: они и так понимали друг друга даже без осанвэ. А уж в кузнице и вовсе действовали, как одно существо. Впрочем, не только в кузнице. Когда им случалось фехтовать, выходило то же самое. Никто из них не мог застать противника врасплох. Так что тренировки частенько заканчивались смехом.
…Темный Вала не сводил глаз с мастера, предугадывая каждое движение, и мышцы его непроизвольно напрягались в такт взмахам молота.
Он не думал сейчас о том, что, быть может, никогда уже не сможет взять в руки инструменты. Он не вспоминал даже о цели работы.
Он просто слушал. С жадностью – так умирающий от жажды припадает к воде.
Слушал песню металла.
Феанор никогда не делал эскизы к своим работам. Творение оформлялось в его уме, и воплощение его в форме было скорее проявлением, чем созданием. Вот и сейчас – ажурный узор венца был отчетливо виден мастеру, и металл сразу изгибался рисунком.
Гвэтморн был послушен так, как ни один материал не слушался Феанора ранее. Впрочем, Ауле же никогда не пел металл для работы Пламенного. И – Феанор только в годы ученичества работал в присутствии Кователя. Потом ушел искать свое.
И вот – нашел.
Свое ли?
Феанор отчетливо слышал, чего хочет от него гвэтморн. "Я – Власть. Сила. Утверждение себя любой ценой". Пламенный сердцем слышал эту волю, и собственные стремления недавнего прошлого отзывались эхом. Феанор отдавал свою память Венцу, не думая о том, что он именно отдает.
Освобождает себя от прошлого.
11
Я не хотел их убивать.
Нет, не так.
Я хотел убивать. Но – не их.
Я хотел уничтожить Врага. Я хотел уничтожать тех, кто дорог ему. И я хотел рассчитаться с Валарами. Нарушить все их запреты. Совершить всё то, от чего они меня удерживали добром или силой. Я хотел действовать наперекор Валар, но – сам пролить кровь в Амане я не хотел.
Не надо было Ольвэ поминать волю Валар. Он был уверен, что их слово удержит меня. Глупец, именно это его и погубило.
Убивая, я был сильнейшим. Я лишь прокладывал себе дорогу, но – для меня не было разницы, держат ли хоть какое оружие те, кто рискуют встать на моем пути. С кинжалом, луком или голыми руками – они были равно безоружны передо мной.
Я шел сквозь них.
12
Я не хотел биться с ними.
Я их любил. Когда-то давно. Еще до Великого Хора.
Но больше, чем их, больше, чем Отца, больше, чем себя самого, я любил Музыку. Свою Тему.
И когда мы спустились в Эа, первым шел я. Мне казалось – именно меня ждала Арда. Творца. Хозяина. Властелина.
Это было счастливое время. Мир был полностью открыт передо мной, податливый, словно комок влажной глины, покорный моей воле и мыслям, благодарно принимающий любую заботу. И я был щедр к нему, я отдавал ему всего себя, без остатка. Я не умел иначе. Она была ненасытна, моя Арда, но я был тогда полон сил и тратил их с радостью, безоглядно. И я полюбил мир, в котором воплотилась моя Песнь, привязался к нему всем своим существом.
Сначала мне никто не мешал, и я совершенно забыл о других. Мне было попросту не до них. Но потом они опомнились и пожелали вмешаться. Я сказал им: я хозяин здесь. Этот мир мой, вы можете помогать мне в трудах, но лишь я решаю, какой будет Арда, ибо я давно уже взял ее под свою руку, и она признала меня. Но Манвэ оспорил мои права, и Старшие – все двенадцать – поддержали его.
Мне пришлось защищать свою Тему и мир, в котором она жила. По долгу Хозяина и Творца. По долгу – и по праву – сильнейшего.
Я не хотел биться с ними…
далее
