7

Я прекратил тренировку и замер, вслушиваясь. Этот голос – в нем звучала сейчас почти прежняя мощь, и всё же я чувствовал: Мелькор поет на пределе своих возможностей. Я стиснул зубы, представив, чего ему это стоит. Любой из нас с радостью отдал бы все силы, чтобы исцелить Властелина или хоть как-то облегчить его боль. Да только чем тут поможешь? Не плоть ведь искалечена – Музыка. А мы… мы только майар.
Я стоял в нерешительности, опустив меч. Я боялся за Мелькора: он никогда не умел рассчитывать силы, он не берег себя, и в этом была его главная слабость. Но – помешать Творению?.. А это была именно Песнь Творения. Что, если она излечит Властелина? Что, если он нашел способ?! Безумная эта надежда боролась во мне со страхом, и я медлил. Медлил, пока Песнь не умолкла. Не оборвалась, как бывало прежде. Закончилась. Впервые со времен Возвращения.
И тогда я пошел… нет, почти побежал. К нему.
Я распахнул дверь мастерской, сделал несколько шагов и остановился.
Властелин сидел на стуле, сгорбившись и бессильно уронив на колени руки. Веки его были опущены, мокрая от пота прядь волос прилипла ко лбу. Впрочем, мое присутствие Мелькор почуял сразу. Рывком выпрямился, куснув губу. И снова замер, глядя на меня мутными от боли глазами и тяжело дыша.
Значит, опять не получилось. Я вовсе не был уверен, что мое присутствие кстати, но и уйти не решился. Стоял и ждал. Молча.
Взгляд Мелькора постепенно прояснился, дыхание стало ровнее. Бескровные губы растянулись в торжествующей улыбке.
– Смотри, – хрипловато сказал Властелин, отвечая на мой невысказанный вопрос.
И показал глазами на стол. Там лежал слиток. Слиток незнакомого мне металла – черный, начисто лишенный блеска, он, казалось, впитывал свет.
– Гвэтморн, – негромко произнес Мелькор.
Я невольно поморщился и сам себе удивился. С тех пор, как пробудились Дети, мы часто говорили на их языке. Даже между собою. Так хотел Властелин. Я давно привык к этому. Но сейчас эльфийское имя металла почему-то царапнуло слух. Странно.
Я осторожно взял слиток. Он оказался гораздо тяжелее, чем можно было предположить с виду, и горячий на ощупь. А еще от него исходило ощущение такой мощи, что я ужаснулся, осознав, сколько сил Властелин вложил в эту Музыку. Гораздо больше, чем было когда-либо у меня – а ведь это только одна мелодия.
– Сильмарили? – спросил я, уже почти зная ответ.
Мелькор кивнул.
Я невольно перевел взгляд на его руки. Он заметил это и невесело усмехнулся:
– Не я.
Я облегченно вздохнул. Но если не Властелин, то…
– Так вот для чего тебе Феанор!
Он не ответил. Некоторое время размышлял о чем-то, полузакрыв глаза. Потом снова взглянул на меня.
– Саурон, ближайшие несколько дней тебе придется справляться одному. Я… должен отдохнуть.
– Ты мог бы и не говорить об этом.
Он снова кивнул и выжидающе посмотрел на меня. Давал понять, что хочет остаться один.
– Я помогу тебе дойти до покоев? – спросил я, поколебавшись.
Я сильно сомневался, что Мелькор сумеет хотя бы встать без посторонней помощи.
– Не нужно, я сам. – Он снова улыбнулся, почти весело. – Да не тревожься, тебе не придется подбирать меня где-нибудь в коридоре. Ступай, Саурон. И, кстати, успокой остальных. Не хотелось бы, чтобы сюда сбежалось пол-Ангбанда справиться о моем самочувствии. Это лишнее.

8

Мелькор и Феанор устроились за столом в углу маленькой мастерской. Темный Вала сидел, нолдо стоял. Мастер был обнажен до пояса, как всегда во время работы, и на бледной коже отчетливо выделялись шрамы, оставленные бичами валараукар. На столе перед Пламенным лежал слиток.
Феанор осторожно коснулся его кончиками пальцев. Словно вопрос задал. Потом положил на него ладони. Прикрыл глаза, вслушиваясь. И проговорил совсем тихо:
– Мелькор, мне кажется, мы с тобой вместе – вечность. А ведь я никогда еще не работал с воплощением твоей Силы.
Восставший помрачнел, но ничего не ответил. Едва ли эльда способен понять, что значит для Стихии невозможность воплотить свою Музыку. Годы вынужденного молчания в Амане, наверное, свели бы Мелькора с ума, если бы не надежда вернуть свободу – надежда, за которую Темный Вала упорно цеплялся. И если бы не дружба с Феанором. А потом… Вырваться на волю ценой потери способности творить – какая чудовищная насмешка! Темный Вала не впал в отчаяние лишь благодаря извечному своему упрямству и неумению сдаваться. Он подчинит судьбу, наперекор всему добьется желаемого, будь то силой или хитростью. Он найдет способ исцелить себя.
Мелькор снова и снова пробовал петь, превозмогая боль. Существующая материя подчинялась ему почти с прежней легкостью, но все попытки создать что-то новое заканчивались неудачей. Несмотря на запредельное напряжение воли и сил. Но Восставший не отступался.
Гвэтморн стал первым его творением за все века, прошедшие после войны. Маленький слиток металла, вобравший в себя мощь, которой с запасом хватило бы для создания нескольких горных хребтов. Но чего это стоило! Девять звездных кругов после Песни Мелькор провел в полузабытьи от боли и усталости. Да и сейчас еще не вполне оправился. И всё-таки это была победа.
Феанор, как ни был он глубоко сосредоточен, почувствовал чувства друга. В сознании мелькнуло: "Не способен я понять, как же! Более полувека я сам не творил ничего – изгнание и… потом". Мастер отогнал эти мысли: не время. Прошлое – прошло. И в его руках – будущее.
В руках. Феанор наконец решился положить этот слиток на ладонь. И Сила Мелькора обрушилась на него, как в тот час, когда погибли Древа. Но теперь нолдо ждал этого.
"Что ж, я правильно оставил Сильмарили в кабинете. Им не место здесь сейчас".
Феанор держал в руках гвэтморн, но ему казалось, что это не слиток металла, а – зеркало. Как зеркалом были Сильмарили. Но, давая жизнь Алмазам, Феанор переливал в них всё благое, что было в нем, а теперь… Теперь он, держа гвэтморн в руке, видел все свои качества, которые принято называть дурными.
"Дурными? – спросил его гвэтморн. – Ты сам считаешь их дурными?"
"Нет. Это часть меня. Никто не властен указывать мне, каким мне быть. Нет в Эа сущности, ради которой я изменю своей природе".
"Ты мой мастер, – ответил гвэтморн. – Начинай работу. Я жду".
Мелькор почувствовал, что металл принял Феанора. Ему даже не требовалось смотреть на нолдора, чтобы понять это.
– Итак… – едва слышно выдохнул мастер. Его пальцы легко пробегали по слитку, касаясь то там, то здесь, – так музыкант настраивает инструмент. Или слепец – знакомится.
"Я – сила, – говорил ему гвэтморн. – Я напор и мощь, я – упорство, сокрушающее преграды, я мужество и стойкость, одолевающие их".
"Я – сила", – отвечал Феанор.
Гвэтморн лежал в горне. Нолдо раскачивал ножные мехи, раздувая жар.
Металла было очень мало. Феанор знал, просто – знал, что венец должен охватывать весь лоб, виски, закрывать затылок. Этого слитка не хватит. На сплошной венец не хватит. Что ж, ажурный – это даже красивее.
"Я – гордость, – говорил ему гвэтморн, раскаляясь. – Я превыше всех. Некому в Эа сравниться со мной. Я счастлив этим".
"Некому в Эа сравниться со мной!", – отвечал Феанор.
Металл багровел, и Пламенному казалось, что раскаляется он сам, что его стремления и помыслы, которые он таил в глубине души, сейчас живым огнем текут сквозь него, текут вовне.
"Я – вечное движение, – говорил гвэтморн. – Я – вечный поиск. Вечная цепь вопросов. Путь наощупь".
"Я – вечный поиск", – отвечал Феанор.
"Я – осторожность, недоверчивость, хитрость".
"Я – недоверчивость", – отвечал Феанор.
"Я – одиночество. Холод. Путь без опоры. Опора лишь на самого себя".
"Опора лишь на самого себя", – отвечал Феанор.
"Я – власть. Сила, которая может покровительствовать – и быть жестокой".
Феанор отошел к стойке с инструментами, выбирая подходящий молот.
"Я – власть!".
Феанор не слышал.
"Я – сила, уничтожающая всех, кто идет против меня!".
Феанор выбрал молот, бросил гвэтморн на наковальню, примерился…
Звон.
По мастерской прокатился первый долгий глубокий звон.

далее